Абда задрожал от обиды: ведь Санния предпочла человека, чуждого им всем, она полюбила его и переписывается с ним.

Он вскочил, собираясь сейчас же отправиться к Мустафе и как следует избить его или же пойти к домовладельцу и потребовать, чтобы тот выгнал этого человека из квартиры, а может быть, устроить ему какую-нибудь другую гадость. Абда направился к площади Ситти Зейнаб, но, ослепленный яростью, пошел самым дальним путем. По дороге пыл его постепенно остыл, и в нем заговорил разум. Зачем ему пакостить Мустафе-беку? Чем, собственно, виноват этот молодой человек, что Санния его полюбила?.. Разве он знал, что все они влюблены в нее, а если даже и знал, что же он должен был делать, раз она его выбрала?

Потом ярость Абды обратилась на Саннию: как могла эта девушка презреть их, людей, так давно связанных с нею и ее семьей, и влюбиться в человека, с которым она даже не знакома?

Абда забыл о гневе, который в нем вспыхивал каждый раз, как Селим или Мухсин под каким-нибудь предлогом заходили к Саннии. Он почувствовал, что ему было бы гораздо приятнее, если бы вместо этого чужака она избрала кого-нибудь из них. В нем проснулось сочувствие к братьям, и он понял, какими крепкими узами он с ними связан. Ведь они страдают не меньше его. Абда возмущался и огорчался не только за себя, но за них всех.

Впервые испытывал он потребность быть с ними и поговорить откровенно. Ведь это чувство у них общее, как общее и все остальное — разочарование и горе.

В это же время Селим сидел на верхнем этаже кофейни «аль-Гинди», куда он вернулся, поняв, что бесполезно торчать перед домом соседей. Селим стремился убедить «народ», что вся эта история нисколько его не интересует. Санния — такая же девушка, как все другие. Ему нет до нее никакого дела, и такой человек, как он, не намерен огорчаться из-за нее. Но, прежде чем убеждать других, ему надо было убедить в этом самого себя.

Поэтому Селим и отправился в кофейню «аль-Гинди», думая этой дешевой ценой вознаградить себя за свое поражение. Он старался утешиться и развеселиться, говоря себе: «Что особенного в Саннии? Куда ей до этих веселых, приветливых девиц!»

Усевшись в кофейне, Селим стал поглядывать по сторонам, присматриваясь к знакомой обстановке и припоминая свое озорное, веселое прошлое. Он вглядывался в лица девиц, сидевших с посетителями, разгуливавших взад и вперед или пришедших на условленное свидание. Некоторые были одни и искали случая завести знакомство, Селим не узнавал ни одной из них, и это он, который знал каждую женщину в этой кофейне, когда был ее неизменным завсегдатаем.

Вскоре Селима заметила девушка, одиноко сидевшая за столиком. Она узнала его и, улыбаясь, поманила к себе. Селим сейчас же поднялся и подошел к ней, медленно покручивая усы. Он протянул девушке руку и сказал тоном старого знакомого:

— Как поживаешь, Мари?

Как только он сел рядом с нею, их окружили официанты. Селим поднял голову и недовольно спросил:

— В чем дело? — но тотчас же спохватился, вспомнив, что должен разыгрывать здесь богача.

— Ты еще жив, Фустук? — совсем другим тоном спросил он толстого нубийца.

— Как же, бек! Ваш слуга!

Селим приосанился и важно произнес, указывая на свою соседку:

— Спроси, чего пожелает мадемуазель.

Официант наклонился к девушке в ожидании заказа. Она призадумалась, и Селим тревожно ждал, словно опасался, что на него наложат штраф. Ведь весь его капитал заключался в бахвальстве, чрезмерных претензиях и вранье. Благодаря таким достойным качествам ему, посещая эту кофейню, удалось прослыть среди ее завсегдатаев выдающейся личностью.

Наконец девушка проговорила:

— Принеси мне рюмку коньяка Мартель и содовой.

Фустук почтительно повернулся к Селиму.

— А что угодно беку?

Селим почесал затылок, делая вид, что выбирает. Наконец он произнес:

— Мне? Мне — одну содовую и в нее немножко розового сиропа. Ты знаешь, какой у меня желудок, Фустук.

Слуга явно колебался, но вынужден был уйти, чтобы выполнить заказ. Девушка спросила:

— Ты все еще болеешь желудком, Селим-бек?

— Что поделаешь, Мари! Кстати, где Катрин и ее сестра Адель?

И он принялся болтать с девицей о разных пустяках, заигрывая, шутя и смеясь с необычным для него нахальством и грубостью. Он словно мстил всем женщинам за то, что был отвергнут одной из них.

Вошел новый посетитель, по всем признакам очень состоятельный человек. Взоры всех женщин немедленно обратились к нему. Мари перестала болтать с Селимом и принялась разглядывать вновь пришедшего. Вскоре она встала, сказав, что ей нужно поправить туалет, и, покачивая бедрами, прошла мимо нового посетителя, бросив Селима на произвол судьбы. Оживление Селима прошло, притворное, наигранное веселье сменилось печалью и унынием, которые он тщетно пытался скрыть. Радостная улыбка уступила место горькой усмешке. Обернувшись к девушкам, он принялся их рассматривать. Он увидел румяна, растекавшиеся по потным, изможденным лицам, вульгарные движения, пошлые подмигивания. Он слышал их визгливые голоса, фривольные намеки и впервые спрашивал себя, как мог он бывать в подобном месте, как могли ему нравиться эти проститутки.

Вскоре Мари вернулась к Селиму, так как новый посетитель не обратил на нее внимания и подсел к другой девушке. Мари увидела, что Селим мрачен, задумчив, и удивленно воскликнула:

— Что это? Селим-бек, по-видимому, не в духе?

Селим поднял голову и, посмотрев на нее, сухо спросил:

— В самом деле?

Отвернувшись от девушки, он принялся за содовую с сиропом и забыл о своей соседке. Она некоторое время молча смотрела на него, потом, пожав плечами, тоже отвернулась. Селим помешивал напиток ложкой и, рассматривая его на свет, вспоминал, как он пил у Саннии розовый шербет в тот день, когда зашел осмотреть рояль. Санния переродила его. Теперь он презирал этих проституток.

Санния пробудила в его душе чувство, которого он раньше не знал, чувство благородной гордости. Одно воспоминание о ней, ее воздушной красоте и прелести вызывало в нем отвращение к этим девицам.

Селим понял: отныне эти блудницы для него не существуют. Он чувствовал, что его сердце стало чище, лучше, возвышеннее — оно стало совсем другим, и это сделала Санния.

Неужели юзбаши Селим действительно это чувствует? Как же он изменился! Он сам удивлялся своим высоким чувствам и понимал, что Санния заставила его узнать о самом себе много нового и открыла в нем неведомые ему до сих пор глубины. Разве знал раньше юзбаши Селим, что его душе доступны чистые чувства? Разве человек, подобный ему, понимал смысл таких слов, как «чистота» и «благородство»? Прежде его любовь к Саннии была для него таким же пошлым увлечением, как любовь к сирийке в Порт-Саиде и любовь к этим девицам. Он даже не знал, что способен на другую, более возвышенную любовь.

Селим отпил глоток, плюнул, кончиками пальцев отодвинул чашку и хлопнул в ладоши. Подошел нубиец Фустук и, увидев, что чашка Селима полна, удивленно взглянул на него. На губах Селима появилась брезгливая усмешка.

— Этот напиток скверно пахнет, — сказал он.

Официант хотел возразить, но Селим жестом остановил его. Опустив руку в карман, он вынул деньги, расплатился, добавил небольшой бакшиш, поднялся и ушел, кивнув девушке. Удивленная поведением Селима, она проводила его непонимающим взглядом. Когда он спустился с лестницы, она презрительно пожала плечами и насмешливо расхохоталась.

Селим шел по улице, наслаждаясь легким свежим ветерком. Он чувствовал облегчение, и ему казалось, что в этой кофейне он дышал дурным, тяжелым воздухом.

Глава четырнадцатая

Придя домой, Селим увидел в столовой Мабрука, который жестом предложил ему молчать. Лукаво улыбаясь, слуга указал на запертую дверь Заннубиной комнаты. Взволнованный Селим осторожно, на цыпочках, подошел к двери и заглянул в замочную скважину.

В это время появился Абда, вернувшийся из училища. Мабрук встретил его тем же жестом и такой же улыбкой. Достаточно было Абде увидеть Селима, приникшего к скважине, чтобы в его сердце возникло то же чувство, которое только что вспыхнуло в сердце брата. Абда тотчас же подошел к двери и стал плечом отталкивать юзбаши Селима.