Отец Мухсина телеграммой известил Ханфи-эфенди о времени приезда мальчика, чтоб его встретили на вокзале. Как только поезд остановился, Мухсин встал, стряхнул с себя пыль и радостно выглянул из окна, чтобы подать дяде Ханфи знак. К своему великому удивлению, он увидел на перроне не только Ханфи, но и весь «народ»: Абду, Селима и Мабрука. Мабрук отчаянно жестикулировал, указывая на тот вагон, где, по его предположению, должен был находиться Мухсин, и был очень комичен.

Неужели они так по нему стосковались?

И верно, все четверо чувствовали, что с отъездом пятого они чего-то лишились, и, получив телеграмму, все вместе радостно побежали на вокзал. Но только ли из-за этого?

Мухсин был счастлив видеть их всех. Когда он заметил из окна вагона не только родных, но и Мабрука, сердце его преисполнилось радости. Он понял, что вернулся наконец в родную стихию, вернулся туда, где может и хочет жить.

Глава десятая

Из-за сутолоки на вокзале Мухсин мог обменяться с братьями только краткими приветствиями. Он сказал, что у него много багажа, и вся компания направилась к вагону. Забрав вещи, они во главе с Мабруком, нагрузившимся, как верблюд, вышли на привокзальную площадь.

Мабруку поручили нанять возчика. Когда чемоданы и узлы сложили на подводу и Мабрук взгромоздился на них, братья записали номер возчика и дали ему адрес:

— Улица Селяме, номер тридцать пять.

— Береги вещи, слышишь! — приказал возчику юзбаши Селим.

Абда прибавил, пересчитывая узлы:

— Смотри, чтобы ничего не упало!

А Ханфи сказал:

— Если заблудишься, спроси квартал Ситти Зейнаб, тысяча людей тебе его укажут.

Натянув поводья и крикнув: «Но, но, собачье отродье!», возчик ответил:

— Не беспокойся! Как я могу заблудиться? Ведь вы же сказали: улица Селяме, в квартале Ситти Зейнаб.

— Напротив нашего дома кофейня, — прибавил Ханфи. — Спрашивай ее хозяина уста Шхату.

— А я-то, что же, тюк на подводе? — закричал Мабрук, протестуя против того, что все забыли об его существовании.

Мухсин рассмеялся и нашел, что Мабрук имеет основание обижаться. Ханфи посмотрел на слугу и произнес извиняющимся тоном:

— А заблудишься, так спроси дорогу у эфенди, который сидит на вещах.

Возчик взмахнул кнутом, и подвода, покачиваясь словно пьяная, двинулась по вокзальной площади. Ее тянул осел с медными украшениями на ногах. Сидевшего на горе вещей Мабрука немилосердно трясло. Но он, улыбаясь, смотрел на провожавший его глазами «народ», жестами показывая, чтобы они ехали домой.

«Народ» направился к трамвайной остановке и сел в вагон, отправлявшийся на площадь Ситти Зейнаб. Всю дорогу они расспрашивали Мухсина о родных, о Даманхуре, о том, что он там видел. Отвечая, мальчик внимательно всматривался в лица братьев. Ему казалось, что в них произошла какая-то перемена и даже говорят они не так, как обычно, но он не был в этом уверен. Может быть, так всегда кажется, когда возвращаешься из путешествия? Мухсин замечал на лицах братьев какую-то тихую печаль, голоса их звучали приглушенно. Они то и дело замолкали, словно о чем-то думая, но, как ни странно, он чувствовал они стали ему ближе и дороже. Разве все их веселье объясняется не тем, что он вернулся?

Таково было первое впечатление Мухсина от встречи с братьями, но разобраться в нем сразу он не мог. По дороге ему не раз хотелось спросить их, что случилось, но он боялся, что ошибся. К тому же все время приходилось отвечать на их вопросы, рассказывать им подробности путешествия. Незачем торопиться с расспросами, времени впереди еще много.

О том, как они жили без него, братья ничего не рассказывали. По-видимому, они тоже не хотели спешить или боялись себя выдать, показав, что больше всего их занимают собственные дела.

Подъехали к дому. Когда взор Мухсина упал на соседнюю дверь с медной дощечкой, украшенной надписью «доктор Ахмед Хильми», он изменился в лице, его сердце сильно забилось. Абда и Селим, по-видимому, следили за ним. Они переглянулись с выражением не то жалости, не то облегчения.

Поднявшись по лестнице до второго этажа, на котором жил их сосед Мустафа-бек, мальчик вспомнил Заннубу и улыбнулся. Он обернулся и спросил, живет ли еще здесь их богатый сосед. Братья снова переглянулись, и Селим ответил каким-то странным тоном:

— Все еще живет здесь, Мухсин.

Наконец они добрались до своей площадки и вошли в знакомую квартиру.

Заннуба встретила их громкими радостными возгласами. Она поздравила Мухсина с возвращением и стала расспрашивать о здоровье его родителей.

— О Мухсин! У нас ты был гораздо толще! — воскликнула она, разглядывая его.

Потом она принялась читать заклинания от дурного глаза и молиться за него Аллаху и Умм-Хашим. Мухсин с интересом осматривал комнату, в которой не был всего одну неделю, но ему казалось, что с тех пор прошел целый год. Он смотрел на стоявший посреди столовой обеденный стол и вспоминал, как они все собирались вокруг него, потом заглянул в спальню с выстроившимися в ряд кроватями. Обернувшись, он увидел лестницу, ведущую на крышу, — там он впервые встретился с Саннией, наконец он зашел в комнату Заннубы, где на полу, покрытом старым выцветшим ковриком, по-прежнему лежал тюфячок, обтянутый ситцем цвета капусты. На тюфячке сиживала его тетушка, а он устраивался около нее, хитря и лукавя, чтобы выведать что-нибудь о Саннии, не возбуждая подозрений. Все это промелькнуло у него в голове. Он не нашел ни в чем перемены, ни в квартире, ни в меблировке.

Да, ничего не изменилось, и все-таки смутная тревога подсказывала ему, что в его отсутствие что-то произошло. В чем же дело? Мухсин вглядывался в лица братьев, стараясь по их выражению что-нибудь отгадать, но они опускали глаза и молчали.

Тогда Мухсин обернулся к Заннубе, но сначала не прочел на лице тетки ничего необычного, не заметил в ее голосе или движениях ничего нового. И все же, внимательно посмотрев Заннубе в глаза, он понял, что их выражение противоречит и ее радостной улыбке и веселью, проявленному тетушкой при встрече. Да, в глазах старой девы тоже сквозила печаль. Когда Мухсин устремил на нее пристальный взгляд, она сразу потупилась.

Заннуба спросила Мухсина, не хочет ли он поесть, и мальчик ответил, что поужинает вместе со всеми, когда прибудет багаж, ведь он привез несколько горшочков с тушеными голубями и курами. При этом известии все обрадовались и немного развеселились.

Заннуба велела мальчику переодеться. Мухсин пошел в спальню, открыл большой шкаф и посмотрел на висевшую в нем одежду всех цветов и размеров. Этот шкаф напоминал выставку в аукционном зале. Потом мальчик подошел к своей кровати, стоявшей рядом с кроватью «председателя» Ханфи, и начал переодеваться. Ханфи еще раз весело приветствовал его:

— Добро пожаловать, сосед!

Указав на кровати, юзбаши Селим ласково, но как-то тревожно произнес:

— Ты вернулся в казарму, богатырь.

— Да, теперь в казарме опять все налицо, — улыбаясь сказал Ханфи и добавил, что всякий раз, как он смотрел на постель Мухсина и видел ее пустой, ему чего-то не хватало. Иногда это даже мешало ему спать.

Мухсин засмеялся.

— Мешало тебе спать! — воскликнул он, смотря на Ханфи. — Это невозможно. Разве может что-нибудь помешать тебе спать? Помнишь, как ты заснул на вокзале и я из-за тебя пропустил поезд?

Он обернулся к остальным, собираясь рассказать, как было дело, чтобы и они посмеялись, но Ханфи жестом попросил его замолчать.

На минуту воцарилось молчание. Его прервал Абда, который, с тех пор как вошел в дом, не произнес еще ни одного слова.

— Мабрук пропал, — угрюмо сказал он.

Эти слова заставили братьев встрепенуться. Все подошли к окну и стали смотреть на улицу, недоумевая, куда девался Мабрук. Даже Ханфи поднялся с постели и сказал:

— По-видимому, они заблудились. Будь Мабрук на подводе, они, конечно, уже приехали бы. Держу пари, что он свалился, а возчик этого не заметил и поехал дальше.