Тынышбай проснулся от громкого храпа товарищей и, не будучи в силах заснуть, долго ворочался с боку на бок. Полежав еще немного рядом с крепко спавшим Куатом, Тынышбай накинул кафтан и вышел на свежий воздух.

Тишина каменной стеной стояла вокруг. Тихо журчал родник. Ночь была теплая.

Тынышбай уходил все дальше. Наконец он присел на валун.

Тишина была кажущейся. Временами слышались какие-то неясные шорохи, где-то вдали протопотало стадо диких кабанов.

«Ауп! Ауп!» — ухала выпь.

Снова раздался шорох. Что это — ветер шелестит в траве?

Тынышбай погрузился в свои мысли. Перед его взором возникла юная Гульдараим-бике — нежные щеки, покрытые легким загаром, искрящиеся черные глаза, полукружья бровей, пухлые губы, напоминающие бутон цветка. Истинная красавица! Гульдараим была в вышитом платье, туго обхватывающем грудь, длинная безрукавка подчеркивала ее тонкую талию, шею украшало золотое ожерелье. Диадема с драгоценным камнем сияла на лбу молодой жены Бекбулата, сына Казыбека. Ее голову венчал изумительный саукеле{48} с шелковой накидкой. Гульдараим была заворожена его игрой на домбре; Тынышбай заметил, с каким упоением она его слушала.

Когда Тынышбай заиграл, глубокое волнение окрасило щеки Гульдараим румянцем, ей было безразлично, что подумают окружающие. Так показалось Тынышбаю; и сейчас, в глухой беззвездной ночи, ему хотелось, чтобы было именно так. Он вспоминал Гульдараим, вновь и вновь возвращался мыслями к ней. Темная ночь смотрела на него ее глазами, в журчанье родника слышался ее смех, даже в крике выпи чудился ему голос ее влюбленного сердца.

Что только не почудится в напряженной тишине ночи! Шорох? Нет, это топот одинокого коня. Тынышбай вздрогнул. Топот приближался.

Видно, не так уж непроглядна темная ночь, — верно, и темнота может излучать сияние. Тынышбай поднялся. Он сразу узнал запах волос, лишивший его покоя, услыхал звон подвесок.

— Гульдараим! Это ты?

Темная ночь молчала, словно утратила все свои голоса. Но у родника послышался сладостный шепот, страстные вздохи, превращающиеся в ни с чем не сравнимый голос любви. Трепет жаркого дыхания смешался с плеском воды. Все звуки мира слились в один чарующий звук. Потом наступила полная тишина. Нежным покровом окутала она двоих. Медленно выходили они из сладкого оцепенения. Снова заговорил родник, где-то пробежал кабан, ухнула выпь.

Наконец Гульдараим прошептала:

— Ты удивляешься, почему я пришла?

— Я не думаю об этом, Гульдараим.

— Ты опечален, Тынышбай?

— Не знаю.

— Ты ждал меня?

— Нет. Даже не мечтал. Но смутно надеялся.

— А ты не догадываешься, почему я пришла?

— Как я могу знать? Я и виду не подавал. Такого еще не было со мной… — ответил Тынышбай со всей искренностью молодости.

— А как ты относишься к тому, что я тебя нашла?

— Что я могу сказать? У человека бывает такое состояние, такие минуты, которые переворачивают его жизнь. Может быть, ты в порыве отчаянья решилась на это или поступить так тебе повелела совесть. Теперь я готов на все, честное слово джигита. Я буду бороться за свое счастье.

— Увы! Я не избалованная родителями невеста. Я замужем. Нет горестнее моей доли, терпение — вот мой удел. Привольные дни юности не вернутся. Не многое я могу, но то, чего я так страстно желала, свершилось сейчас. — Гульдараим замолкла.

— Для человека самое важное — это его честь. Что мы наделали, Гульдараим! — Тынышбай тяжело вздохнул.

— Не суди так легко о чести. Кто убил моего любимого, выпившего сладость юных губ, жар влюбленного сердца? Разве сжалились над моим возлюбленным? С тех пор попрано для меня слово «честь». Слишком долго я грезила наяву и от этого терзалась еще больше. Я утопила в слезах свои мечты, не оставила себе даже маленькой надежды. Вот почему я рванулась к тебе навстречу, нашла тебя. — Лицо Гульдараим стало замкнутым, отчужденным.

— О боже, Гульдараим, не мучай меня загадками, говори прямо. Порази меня гром, если я что-то понял. — Тынышбай привлек ее к себе.

— Никакой загадки нет. Мой отец был богач и баловал меня. Мне прислуживали пятнадцать милых подруг. Все ровесники глотали слюни при одном моем имени. Певцы и поэты слагали обо мне песни. Мою длинную тугую косу они сравнивали то с родником, то с петлей на шее. Искусные музыканты чарующими трелями пьянили мое сердце. А сколько батыров, подымая клубы пыли, приезжали к нам в аул, чтобы в честь меня посостязаться в стрельбе по золотой монете, сколько подарков я получала от богатых и именитых женихов! Сколько скакунов поджидало хозяев в укромных оврагах, сколько джигитов были подкараулены беззвездными ночами! А я, Гульдараим-бике, ни одного из них даже не удостоила взглядом. Но и я потеряла голову. Меня соблазнила домбра, и я отдалась молодому кюйчи. У него не было ни овечьих отар, ни породистого скакуна. Не было и громкой славы — кюйчи, каких много. Но когда из-под его пальцев лились волшебные звуки, я теряла волю, власть над собой. Я принадлежала ему целиком. Он играл, а я плакала навзрыд. Его пальцы обладали чудодейственной силой: все мои мечты, печали, радости они превращали в чарующую музыку. Я словно заново родилась, его игра вызывала во мне бурю самых разных чувств — от затаенной боли до бурного веселья. Я забыла своих милых подружек, перестала принимать гостей. Пленительные мелодии кюйчи все время звучали во мне, и в конце концов я дала ему слово, о котором ты говорил сейчас, тайно обручилась с ним. Не славой, не богатством он прельстил меня. Я влюбилась в его искусство, и он стал мне милее всех батыров, всех красавцев мира… Но жизнь жестока! Сначала о нашей тайне узнали в нашем ауле, потом и в других. Я потеряла своего суженого. Его тело нашли в колодце и потихоньку зарыли в безлюдной степи. Тогда и оборвалось все во мне, сломалась застежка моей души. Я стала птицей в клетке Бекбулата. Позже я узнала, что кюйчи убили по приказу моего будущего мужа. А ты говоришь о чести! Разве у каждого должна быть разная честь? Разве можно поставить рядом волшебное искусство моего кюйчи и притворную честь богачей, раздувшихся от чужой крови? Тынышбай, я искала не столько тебя, сколько отблеск былой мечты, былого счастья. Мне почудилось, что твоя домбра поет его голосом. Словно он жив, тот кюйчи, и я слышу его. Я поделилась с тобой моим горем, я облегчила душу. — Гульдараим ладонями зачерпнула воду из родника. Вода лилась сквозь пальцы, а она продолжала: — Смотри, даже вода не стоит на месте, она всегда в движении.. Вот почему еще я рассказала тебе это — знаешь ли ты, почему твой отец Жомарт-батыр покинул горы Аргынаты и перекочевал в Каратау?

— Знаю только понаслышке.

— Тогда я расскажу тебе. Твой отец повздорил с аргынским батыром Акмурзой и убил его, из-за этого он переехал в Бурун-дайо. Посредником тут был мой свекор Казыбек. Его стараньями запутанное дело разрешилось мирно. Но аргыны затаили месть к найманам. Вот я и подумала, что будет хорошо, если жену аргына найман обнимет. Но главное, что свело меня с тобой, — твое искусство, твоя домбра. Я облегчила сердце, и пусть меня теперь укроет ночь. Будь счастлив, Тынышбай! Бог даст, еще увидимся.

Гульдараим села на коня. Через мгновение ее уже не было видно, как внезапно она появилась — так же и исчезла.

Тынышбай долго стоял в оцепенении, стук собственного сердца казался ему дробью удалившегося коня. Встреча с Гульдараим подняла в его душе бурю, сравнимую с запоздалым половодьем. Эта новая Гульдараим была ему в сто раз дороже той женщины, что отдалась ему у родника без единого слова, в молчании ночи. Это была уже не та надменная красавица в шелковой безрукавке, в саукеле, украшенном драгоценностями, а смелая, самоотверженная, бесконечно родная ему Гульдараим, которая перевернула все в нем. Сама она, явившаяся ему словно в полусне, под таинственным покровом благоуханной ночи, ее необыкновенная история обожгли сердце Тынышбая, растревожили его чувства. «Как она сказала? «Я полюбила своего кюйчи за его вдохновенное мастерство…» Стало быть, она умеет отличать алмаз от блестящей стекляшки. Как ранимо любящее сердце, как беззащитно! Хватает искры, чтоб разгорелось пламя. Она сама волшебница. А как щедра! Всю жизнь я буду своим искусством поддерживать в душе святой огонь. — Так думал Тынышбай. — Создам чарующую песню. Так хочет Гульдараим. Не мне ли, не моим ли струнам она доверила сказать о сокровенном, о самом главном в жизни? О бренности земного счастья, о горькой женской доле. Ответь мне, ласковый родник, свидетель нашей тайны. Ответь, божественная ночь, наперсница разлук и встреч. Смогу ли я остаться в памяти людской? Смогу ли я сложить свою единственную песнь, восславить вечную любовь, зажечь свой негасимый факел? О Гульдараим, не забывай меня! А я тебя вовеки не забуду».