Конечно, можно прожить без любви, иные женщины и девчонки встречаются с мужчинами без всякого чувства, ничего, им это нравится, но она так не умеет, хотя, может, придется и ей привыкать… С таким гардеробом, как у нее, с таким устойчивым большим заработком можно и не быть одинокой, всегда хватит мужиков, еще и сзади побегут… И пусть бегут, к чертям любовь… Три раза любила, три раза ревела, потому что оставались от любви только боль и грязь. Все теперь!.. К черту любовь!..

Только ведь женщина всегда есть женщина, какой бы сильной ни была… Она тоже сильная, иного мужика за пояс заткнет, но она все-таки женщина, муж для нее — сила… Замужем женщина — это дом за забором, а если одна, так это дом разгороженный, заходи в него кому не лень, обижай женщину и не бойся, она умеет молчать, защитить ее некому… Но теперь она и сама, наверное, обидит любого!..

Каждое воскресенье Рип и Муасам уходили вечером в кино, иногда за ними увязывался Мурат, отдававший предпочтение Муасам перед другими девушками. Рудена знала, что и в соседней комнате никого нет — Горбушин и Шакир продолжали жить у Нурзалиева.

Поздно вечером она подъехала к дому на грузовой машине. Поладив с незнакомым шофером, вынесла свои литые чемоданы, два больших и один средний, погрузила их и умчалась на станцию, никого не предупредив о намерении покинуть Голодную степь навсегда, ни с кем не простившись, даже с Марьей Илларионовной, с которой так подружилась и которой стыдилась теперь.

Около полуночи Рудена выехала в Ташкент. Оттуда, на восходе солнца вылетела в Ленинград.

Глава пятая

КУРАМИНСКИЕ ГОРЫ

55

— Бунт горит!.. Пожар!..

Бросив инструменты, перепрыгивая через многочисленные детали,  — теперь, когда работал подъемный кран, они широким полукругом лежали у машин, черные, белые, желтые, серые,  — Горбушин бросился к воротам ДЭС, прислушиваясь к звонкому девичьему голосу, не перестававшему оповещать о несчастье.

Рядом с ним бежали Акрам и Шакир, девушки-строительницы, еще какие-то люди. Отстали Рахимбаев и Гаяс, бежать которому мешали опорки на ногах, да Мурат, долго спускавшийся из будки крановщика.

Зловещая красота бросилась в глаза Горбушину, едва он обогнул угол амбара. Бунт хлопка длиною в двадцать пять метров и шириной в семнадцать, высотой с четырехэтажный дом был охвачен почти неразличимым на фоне неба синевато-голубым пламенем. Такой цвет имеет пламя над зажженной спиртовкой. Огонь с сильным треском и всего за секунду-другую объял эту величественную белую гору, вскинулся в небо высоким голубым, широко развернутым знаменем, и дыма над ним почти не было.

От заводских ворот бежали рабочие. Впереди, с багром в руках, Роман, багор он держал опущенным вниз, так когда-то мужики ходили на медведя с рогатиной. Горбушин близко подбежал к бунту, его опалило жаром. Закрывая лицо согнутой в локте рукой, он то подступал к огненной стене, то отступал от нее, как бы примериваясь, что можно сделать.

— Рип с пожарниками!  — закричал оказавшийся рядом Шакир.

Приближались две лаборантки и Рип в белых халатах, на ходу помогая пожарникам раскатывать брезентовый шланг. Шакир и Горбушин подскочили к ним, взяли у них шланг. Подбежавшие Акрам и Гаяс помогли другому пожарнику открыть канализационный люк, ввинтить планшайбу в водонапорную колонку, подтянуть ближе к огню шланг. К ним подоспел Джабаров с цепным ключом: вот когда он пригодился директору-водопроводчику! Подбегали отовсюду люди, крик усиливался.

Горбушин раскатывал уже второй шланг, ему помогали Рин и ее две лаборантки.

— Отчего загорелся бунт?  — спросил он.

— Не знаю! Может быть, кто-то бросил окурок. Или проехал трактор без сетчатого колпака на выхлопной трубе.

— Без сетчатого колпака?

— Из выхлопной трубы вылетают иногда искры, их может нести ветер… Водителям запрещается въезжать на территорию без колпака на выхлопной трубе!  — Рип говорила, не отрывая беспокойного взгляда от огненной горы.

— Не приближайтесь к огню!

Вода из брандспойта фонтаном ударила в стену бунта и словно провалилась в яму, но затем хлынула вниз, вся в пару и черная от пепла. Резко звучал голос Джабарова:

— Сбивайте огонь с угла, на угол лейте!

Из второго брандспойта воду направили на верх бунта. Хлопок загорается легко, но огонь легко гаснет, если возникает на открытых местах. В амбарах хлопок лежит целую зиму и слеживается в плотную массу, огонь в нее проникает медленно, но зато и тушить его намного сложнее.

Водой из двух брандспойтов огонь на углу бунта был сбит сразу, и Роман кинулся к стене, дышащей жаром, дымом, паром, стал багром вырывать пуки искрящегося хлопка, который тут же пожарники заливали водой. С баграми начали работать Шакир, Ким, Горбушин, Гаяс и другие мужчины.

Шатаясь от волнения, старая уборщица несла из конторы пенный огнетушитель, причитая:

— Ах, господи, беда какая!.. Отврати ее, господи!..

Вскоре исчезло над бунтом это зловещей красоты голубое пламя, огонь осел, однако еще держался, мощной гривой колыхаясь вдоль всей кладки.

Звонко колотя в колокол, ворвались на территорию завода пожарники на красной машине, прибавилось еще два брандспойта. Бунт сделался сплошь черным и совсем уже скрылся в едком дыму, пару. Огонь вгрызался в толщу хлопка.

Горбушин бросил багор, взял у Евдокии Фоминичны пенный огнетушитель и пошел вдоль черного, горячего бунта, заливая пенной массой еще золотящийся кое-где хлопок. По лицу ручьями бежал пот. Резало от дыма и жара глаза.

Горбушину особенно запомнился Роман своим полным бесстрашием и яростной работой. Он будто сошел с ума, быстро и непрерывно отбрасывая пучки дымящегося хлопка. Он ни разу не отбежал отдышаться, разогнуться, как делали другие. Отошел только тогда, когда сломал ручку багра. Его знаменитая в поселке бородища и длинные, как у женщины, волосы обгорели, он не обращал на это внимания.

Из кладовой рабочие принесли связку кирзовых сапог. Слышался голос Рахимбаева, вдруг сделавшийся сильным, властным:

— Молодым подняться на бунт! Молодые, надевайте сапоги! Будете сбрасывать хлопок вниз!

Горбушин присел на минуту отдышаться: кружилась голова, тошнило… Он угорел. Этого следовало ожидать, ведь запах горящего хлопка не сравнить ни с каким другим дымом, так он ядовит.

К нему подбежала Рип, халат на ней был разорван и испачкан.

— Вам плохо?

— Ерунда…

— Вам опалило волосы!  — удивилась она.  — У Романа тоже…

Горбушин встал.

— Надо туда, на бунт,  — сказал он.

— Я уже в сапогах!

— Вам не надо подниматься!

— Почему? Муасам и ее девочки надевают сапоги, вон они, сейчас мы вместе поднимемся на бунт!

Рип убежала. Пожарники приставили к бунту три лестницы, с профессиональной ловкостью подняли по ним тяжелые шланги. Там, на верху бунта, открылись их взглядам огненные колодцы, в которые и хлынула прицельная вода. В небо взвились новые столбы дыма и пара, как будто из глубины бунта кто-то стрелял. Последние языки огня быстро исчезали.

На бунт с баграми в руках следом за пожарниками поднялись человек двадцать; Горбушин оказался в центре и увидел, что огонь там не успел пробуравиться глубоко. Так много воды вбирает в себя, оказывается, хлопок. Пласт небольшой, но его еле тащишь… По пояс в черном, мокром и горячем пепле, Горбушин подносил пласт за пластом к краю бунта, рискуя свалиться с него,  — где этот край, кто его разберет, если все черно и дымит?  — и сбрасывал вниз. Там относили хлопок в сторону, заливали водой искры и затаптывали их сапогами.

Пожар гасили около четырех часов. По ориентировочному подсчету, он сожрал около ста тонн хлопка.

Несколько человек угорело, их отправили в больницу. Там оказалась и уборщица Евдокия Фоминична. Много лет страдавшая сердечной недостаточностью, к полуночи, ослабев от частых рвот, она умерла. Перед смертью попросила дежурную сестру передать директору Джабарову ее просьбу: не оставить без присмотра ее внуков, определить их в детский дом в Ташкенте.