Да здравствует наш многонациональный Советский народ и его Коммунистическая партия!

Джабаров Усман, директор хлопкозавода

Ким Григорий, главный инженер

Рахимбаев Нариман, секретарь парторганизации

Ташкулов Гулам, главный механик

Нурзалиев Дженбек, начальник строительства

Бабаев Акрам, слесарь Абдулин Гаяс, слесарь

Алимжанов Мурат, слесарь

Джабарова Муасам, бригадир каменщиц, сложивших ДЭС, комсорг

Гулян Рипсиме, инженер, контролировавшая строительство ДЭС».

Женщины несли с веранды и ставили на стол большие пиалы с шурпой и блюда с горячим бешбармаком, от которого закурился в комнате ароматный парок. А до этого уже стояли на тарелках красный фаршированный перец, холодная рыба и помидоры. Фрукты на отдельном столе,  — там, обложенный виноградом и грушами, лежал ошеломляющего размера арбуз, рассеченный на две кроваво-красные половины.

Тамадою избрали Джабарова, но пожалели об этом — он оказался плохим тамадою. Он сказал только, что гости желают новорожденному жить долго и богато, как богата голодностепская осень, и что еще они желают ему и его жене вырастить сына, Федора Нурзалиева, хорошим человеком. И взоры присутствующих обратились к Жилар, на коленях которой сидел с грушей в руке принаряженный маленький Федя.

Выпив рюмку вина, занимаясь рыбой, Горбушин охотно слушал сидевшего рядом Григория Ивановича.

— Мы с женой родом из села Синельниково Никольско-Уссурийского края, это вблизи воспетого в песне Благовещенска. Корейцев в Средней Азии много. Живем хорошо. Рис сеем, хлопок выращиваем. Хлопок — культура дорогая, люди зарабатывают хорошо. А какие дивные тут разводят фруктовые сады, вы знаете? Тут всюду сады, виноградники, бахчи. Земли каждому дают много, а это главное. На такой земле, в таком благословенном крае произрастает все. Давай трудись, и будет твой дом полной чашей.

Григорий Иванович выпил кумыса, положил в тарелку бешбармак и помидоры и понесся дальше, не забывая в то же время и о еде.

— Что здесь еще хорошо? Люди многих национальностей, а посмотрите, как дружно все живут. Я работаю, жена дома с ребятами. У нас четверо. Она похожа на японку, правда? Она неутомимая танцорка! Пригласите-ка ее потанцевать!

Женщины подали шашлыки. Григорий Иванович нацелился на палочку, взял ее и неожиданно для Горбушина заключил:

— Ташкулов уходит на пенсию с нового года, видите, какой у него глаз? Совершенно закрылся. Мы не станем удерживать Гулама Абдурахмановича. Хотите поступить на его место главным механиком? А что? Джабаров будет рад, я знаю! Отпустим вас в Ленинград защитить диплом, потом возвращайтесь. Дадим квартиру. В Ленинграде, конечно, юношам отдельные квартиры не дают, мы — дадим. Мы новый завод, у нас перспективы…

— Я дизеля люблю, Григорий Иванович.

— Дизеля!  — иронически засмеялся Ким, откидываясь на спинку стула.  — В Узбекистане им осталось жить три-четыре года. Наша республика перейдет на единую энергосистему.

— Найдется им работа, я думаю…  — улыбнулся Горбушин.

— Безусловно, кто с этим спорит… Они вон, дизеля, таскают поезда, да какие… Разве тепловоз сравнишь с паровозом?

Прислушивался Горбушин и к словам сидящей напротив него Рип, немножко досадуя: почему не он рядом с нею, а Шакир? Рип была в том темно-голубом платье, отделанном малиновым бархатом, в котором ему уже не раз хотелось ее увидеть. Большие темные глаза девушки, когда на ней было это платье, казались бездонными. Вспомнив поездку в колхоз, Горбушин весело подумал: «Подождите, Рип, вы не победили меня в грузовичке. Мы еще прикурим от солнца!..»

— В романе Алексея Толстого «Петр Первый»,  — слышал он ее слова,  — есть любопытный эпизод. Император отхлестал Меншикова по лицу за гнилые шинели для солдат. А Меншиков не виноват… Наказать следовало сгноивших хлопок, потому что грубый материал для шинелей не просто взял да отчего-то и сгнил: хлопок был влажный, согрелся в своей массе и сопрел, и не спасла шинели даже та часть шерсти, которая всегда есть в шинелях. Что я хочу сказать?

— Догадываюсь, тысяча и одна ночь! Хлопок согревался и при Петре Первом!

— Он согревается уже тысячелетия.

— И до сих пор его пускают в дело… Ага, я знаю, что из прелого хлопка выделывают! Например, шнурки для ботинок… Верно? Дрянь ужасная… Натянешь два-три раза — и тресь пополам…

— А то и рубашку хлопчатобумажную иногда купите, а через месяц из нее локти вылезают…Ас виду такая красивая, в клеточку… А ведь рубашка не четыре копейки стоит, как шнурки…

— Дрянь и за копейку продавать не следует!

— Вы бы знали, как ругаются ватерщицы и ткачихи на фабриках, когда к ним попадает некачественный хлопок. Рекламации присылают очень резкие, спрашивают, почему часто обрывается нить. Люди во всем мире пока еще не научились полностью сохранять хлопок от согревания, но раньше всех научимся мы, и советской пауке будет принадлежать здесь первое слово.

— Почему вы так думаете?

— Для этого у нас многое делается.

Женщины принесли на блюдах плов. Это после всех-то других многочисленных блюд! Но таков праздничный ритуал: плов в застолье подается последним.

За столом продолжали оживленно разговаривать. Кто-то что-то утверждал, кто-то что-то оспаривал, кто-то смеялся, кто-то почти бранился. Застолье!

Теперь Горбушин прислушивался к словам Рахимбаева, который, отвечая Гаясу, рассказывал, как проходила в Узбекистане гражданская война.

В дни гражданской войны Англия и Турция рвались к Советскому Востоку, разумеется скрытно, стремясь сделать его своей колонией. Их разведчики, но прежде всего разведчики английские — тень самого Локкарта лежала на Средней Азии,  — в тесной связи с дипломатами своих стран делали все от них зависящее, чтобы оторвать от России Туркестан. Англия, правда, не впервые стремилась этого добиться, еще во второй половине прошлого века она развила воистину лихорадочную деятельность, однако безрезультатно.

В гражданскую войну многие отряды басмачей — а в иных насчитывалось до тысячи сабель!  — были в английском обмундировании, с английским оружием в руках. И на деньги не скупились британцы. Взамен требовали от басмачей одного: решительных боевых выступлений против Советской власти. Они вносили коррективы в их военные планы, требовали уничтожения местных отрядов самообороны, первых ячеек Октября в Туркестане.

От английских шпионов не отставали турецкие, стремившиеся бурные события в Туркестане повернуть на пользу Турции. Басмачи охотнее верили агентам младотурков, а не англичан, эти их симпатии объяснялись единой у тех и других мусульманской религией; турки так же считали: нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его. И точно так же, как народы Туркестана до революции, свершали пять намазов в день. Бамдад намаз — перед рассветом, аср намаз — перед закатом солнца, а днем еще три намаза…

— Вот почему баи и священнослужители, командовавшие басмачами,  — медленно, глуховатым голосом говорил Нариман Абдулахатович,  — готовы были продать свои народы Турции, а не Англии, не отказываясь, однако, от ее щедрой помощи. Сплавив воедино религиозное и национальное изуверство с классовой ненавистью, басмачи с неслыханной жестокостью расправлялись с нами, своими соотечественниками, первыми защитниками Советской власти, да и первыми пропагандистами ее в нашем народе, и яростно кидались на части Красной Армии. Много погибло и русских крестьян, поселившихся в Туркестане еще за десятилетия до Октябрьской революции. Население большой русской деревни Спасское басмачи вырезали все, от стариков до младенцев, дома сожгли… Страшно было смотреть…

Шакир присмирел, слушая старика.

59

Мурат включил проигрыватель, начались танцы. Он первым вышел на круг с Муасам, и не один из гостей, видя их улыбки, подумал, что свадьбы не миновать (действительно, перед Новым годом у молодых людей была свадьба). Горбушин пригласил Ольгу Матвеевну Ким, Шакир — Рипсиме, Дженбек — Марью Илларионовну, а Григорий Иванович подхватил всегда смущающуюся Жилар. Танцевали кое-как, но топали что надо. Мурат едва успевал менять пластинки.