Изменить стиль страницы

Муасам, забыв о просьбе Рип, задала свой вопрос и Рудене.

Знаю, конечно…

— Так говори…

— Постой… Постой…  — Рудена коснулась пальцами лба.  — Он называется… Забыла!

— Ты русская, как можно — забыла?

— Ну и что, русская, родилась в Ленинграде, с под-» ростков пошла на завод — откуда мне помнить, как он называется, уткин мужик?

Муасам вскочила с постели, не выпустив букваря из рук: она пойдет спросит Горбушина. Горбушин сам мужик, он знает. Л Рудене не захотелось, чтобы эта добрая, наивная девушка, не улавливающая неловкости положения, простодушно обращалась к Горбушину с таким вопросом, и поэтому сказала недовольно:

— Погоди, Муасам… Он тоже городской, может не знать. Лучше сходи к Марье Илларионовне, она до войны в колхозе работала.

Муасам помчалась с букварем к хозяйке, чтобы показать ей картинку. Ведь может статься, и она не знает. Вернулась девушка с сияющим лицом:

— Селезень! Селезень!..

51

Горбушин никогда не считал, как иные парни и девчонки, будто всякое собрание есть только трата времени. Для него собрание означало прежде всего встречу с друзьями, необходимость сообща обдумать что-то интересное и принять решение. Он всегда шел на собрание в приподнятом настроении, ни одно никогда не посчитал пустым. Возможно, такое его отношение к собраниям началось еще с войны, когда с одноклассниками стоял на торжественной линейке, вступая в комсомол, слушал напутствия старших и видел, как у ребят, потерявших на фронте отцов, дрожат губы от сдерживаемых слез. И как же ему тогда хотелось пойти на фронт! Именно с того дня в эвакуации комсомол и стал для него очень близким, дорогим.

А в комсомольскую работу на «Русском дизеле» втянулся незаметно. Особой активности в цеху не проявлял, но, когда о высоком качестве его работы начали писать в заводской многотиражке, а затем в городской молодежной газете, это привлекло к нему внимание райкома комсомола, его избрали членом бюро.

Выборгский район большой, для Горбушина, как и для других членов бюро, заданий хватало. Он проверял деятельность комсомольских организаций по вовлечению молодежи в социалистическое соревнование, занимался вопросами туризма, шефством над колхозами, спортом и всякими другими делами, и все у него ладилось, и почти всегда им были довольны. Так продолжалось до тех пор, пока не начались его поездки на объекты.

На хлопкозаводе Горбушин с нетерпением ждал предстоящего собрания. На нем должны были присутствовать руководители райкома комсомола. Догадываясь, что дело тут не обошлось без совета с Бекбулатовым — он ведь в недалеком прошлом был одним из руководителей комсомола в республике,  — Горбушин говорил себе: если с помощью Бекбулатова на завод пришли пятнадцать колхозников, почему по его рекомендации не могут появиться на сборке еще два-три комсомольца-слесаря?

В небольшой кабинет Джабарова мальчишек и девчонок прямо-таки набилось. Сам директор тоже был здесь, только не за письменным столом, отдав его Степану Громову, секретарю райкома. Было тесно, жарко, это в седьмом-то часу вечера; впрочем, жарко, может быть, было лишь Горбушину и Шакиру.

Секретарь райкома Громов обрадовался встрече с ленинградцами. Он прежде всего сказал о себе, как будто надо было разговор начинать именно с этого: он бывший москвич, сюда эвакуировался с матерью в начале войны, а когда война закончилась и вернулся отец, они навсегда остались здесь. Он механизатор в совхозе, мать работает в ателье по ремонту обуви.

Горбушин осторожно спросил, не поможет ли райком заполучить парочку слесарей для работы на ДЭС. Громов от души рассмеялся:

— Парочку! Мы девчонок каждую весну сажаем на тракторы, кое-как подготовив их к вождению, они до смерти боятся техники! А ты — парочку слесарей!..

Через минуту Громов открыл собрание.

— Товарищи! На повестке дня у нас два вопроса. На заводе началась приемка хлопка-сырца — как она проходит? Чем мы можем ей помочь? И в прорыве строительство ДЭС. Муасам месяц назад докладывала нам на бюро райкома о состоянии строительства, было принято решение, затем одобренное товарищем Айтматовым: ждать приезда ленинградских механиков, а пока всемерно помогать руководству завода в строительстве этого объекта. И вот теперь, как вы видите, ленинградцы перед вами.

Горбушин под аплодисменты подходил к столу, чувствуя па себе десятки дружеских взглядов и улыбок. Выступать, конечно, ему приходилось много раз, однако такое собрание он видел впервые. Сидели ребята… скольких национальностей?! И одинаковое выражение на лицах, выражение привета и радости.

Горбушин сказал, что ему поручено передать товарищам голодностепцам и в их лице всем юношам и девушкам Узбекистана большой, пламенный привет от комсомольцев Ленинграда.

Он говорил недолго:

— Всякая форма соревнования хороша, если работать в полную силу и по совести. Не жди, парень, подсказки со стороны. Не надейся, что кто-то подумает за тебя. Ты же комсомолец! На своем рабочем месте ты сам себе хозяин. К мастеру обращайся в крайнем, критическом случае, тебе поручили твое дело — ты и живи им… Все зависит от тебя, от твоих стараний. Думай! Пробуй! Проводи опыты до тех пор, пока не получится. А потом — клич соседям: смотрите! берите!.. Так принято работать у нас, комсомольцев Ленинграда.

Когда Горбушин кончил, он понял, что его слова нашли самое горячее одобрение у присутствующих. Затем поднялся Джабаров.

— Это хорошо, что вы собрались, поговорить есть о чем. Сегодня утром я получил телеграмму: нам отгружен и уже отправлен мостовой кран. Плитка уже получена. Укладывать ее долго. А как будут дальше работать каменщицы? Пока темпы недостаточные. Райком партии недоволен нашей работой — медленно идет приемка хлопка. А на приемочных воротах стоит ваш парень, комсомолец Махкам…

Махкам, грек по национальности, крупный, с большими черными, как сливы, глазами, поднялся и заговорил очень сумбурно. Горячий по натуре, он к тому же и плохо владел русским языком. Однако упрек, сделанный Джабаровым, он понял хорошо.

— Я медленно работаю!.. Вчера был случай… Осмотрел товар, замечательный товар, высший сорт. Давай па весы. Взвесил. Почему тележка много весит? Так тележки не весят… Закрыл ворота, пусть очередь стоит, пошел за тележкой. Смотрел, как ее разгружают. На дне — два железнодорожных чугунных колеса для узкоколейки. Я к водителю: «Тебе за что государство будет платить по пять рублей за килограмм? За чугун?..» А водитель удивляется: «Ты с ума сошел, Махкам… Как я мог поднять такое, мне овцу в тележку не поднять, или ты не видишь?.. Тут олимпийский чемпион работал! Нет, я не прав, тут два олимпийских чемпиона трудились, два!..» Ай, какой у нас замечательной силы родятся люди, ай-яй…

В кабинете — хохот. Подает реплику Джабаров:

— Я в милицию сообщил. Может, найдут «олимпийских чемпионов»… Такой колхоз план сдачи выполнил бы раньше всех, награду получил бы…

Видя, что Махкам никак не может успокоиться, взяла слово Рип, и Горбушин прежде всего уловил в ее тоне те бескомпромиссные нотки, что так отчетливо слышались на полевом стане несколько дней тому назад:

— Я, как начальница ОТК, заявляю, и Муасам разделяет мое мнение: Махкам отлично работает… Мы не боимся сказать это в его присутствии, не загордится. Он хорошо проверяет хлопок, внимательно и со всех сторон осматривает тележки. А что нужно еще? Темпы? Без качества нет количества, а есть очковтирательство, пора это усвоить… Мы в лаборатории, проверяя накладные и хлопок из пробоотборочных банок, еще ни разу никакого дефекта в его работе не обнаружили, а ему ошибиться легко, к вечеру у него краснеют глаза, слезятся…

— Я доволен Махкамом, но все же пусть быстрее принимает,  — сказал Джабаров.

Махкам сверкнул па него глазами и сел расстроенный. Его работой недовольны, а ведь он старался!

Выступила Муасам, встав из-за стола, где сидела рядом с Громовым и все время с ним переговаривалась. Ни директор, ни главный инженер, ни начальник строительства никогда раньше претензий к комсомольцам не имели. Наоборот, работу хвалили… Соревноваться не с кем, предприятие небольшое, она предлагает каждому взять повышенное обязательство. Она, бригадир каменщиц, подсчитав, сколько метров пола бригада сможет за день покрыть плиткой, прибавляет к норме еще тридцать процентов. Значит, бригада за один день уложит плиткой тридцать пять квадратных метров.