А ведь ей, Рудене, уже надоело делать вид, будто не очень-то и спешит замуж; полюбила Горбушина, не сравнить это чувство с прошлыми ее увлечениями, а чем все кончится? Он равнодушен к ней. А ведь как преданно могли бы любить друг друга…
Скоро он прилетит из Ленинграда. Почему не догадалась попросить его дать телеграмму о вылете? Она бы встретила его в Ташкенте, обо всем переговорили бы в пути, что не удалось сделать, когда провожала его… Скорее бы Горбушин привез разрешение уехать отсюда!
Она устала от безделья, рехнуться можно. Сегодня и в виноградной беседке посидела, подремала за столиком, и в «Анну Каренину» раз пять заглядывала, и чулок заштопала, и о даче оранжевой сколько передумала — как о наваждении каком-то, от которого не отбиться, — и все на солнце поглядывала: скоро покатится вниз? Будто болванка, раскаленная добела, оно обжигало даже сквозь платье.
Прибежала Муасам отдохнуть в обеденный час, сбросив с себя запачканный известкой комбинезон, упала на кровать, блаженно-громко дыша полуоткрытым ртом, потянулась. Молодец девушка! Бригадир у таких же молоденьких, как сама, девчонок-строительниц и комсорг на заводе. Не расстается с «Записками охотника» даже на работе — изучает русский язык, используя всякую свободную минуточку. Все работают, одна Рудена бьет баклуши!
Правда, первый и второй день после отъезда Горбушина она тоже работала и была довольна, что занята, не так донимали мысли о Никите, об их отношениях. Джабаров предложил своей администрации взломать негодный фундамент и вынести бетон из здания. Спорили недолго. Начальник СМУ Нурзалиев и главный инженер Ким сразу согласились, а главный механик Ташкулов прежде поворчал немного, потом дал согласие; к ним присоединились десятник Файзулин и старый Рахимбаев; не отстал и Шакир, за ним увязалась Рудена, хотя их никто об этом не просил.
Фундамент крушили четырьмя отбойными молотками, передавая их из рук в руки, на простое не были ни люди, ни молотки. Работали споро, может потому, что подшучивали друг над другом. Ей же, Рудене, оказывали всяческое внимание и советовали отдохнуть, уйти домой, уверяя, что это не женская работа, пусть лучше посидит в саду, почитает книжку. Рудене льстило это внимание, она была довольна.
Первый день вот так в охотку трудились десять часов, не выходя из ДЭС, на другой день дела осталось лишь на пять часов, и с фундаментом, о котором, по общему мнению, больше было разговора, чем потребовалось труда, благополучно покончили. Осталось залить его по каркасу бетоном, но это отложили до того дня, когда прибудет метлахская плитка и строительницы Муасам начнут ее укладывать на бетон; бетономешалку поставят у ворот, близко, удобно будет залить и фундамент.
Плов, что ли, думала Рудена, научиться варить? Или изюм делать? Все бы время прошло скорее.
— Муся! — сказала она девушке, едва та вытянулась на кровати. — Скажи, пожалуйста, изюм делается или растет?
— Узум из виноград выделывать… Четыре кило винограда, один кило уз-зум… Кишмиш — когда без косточек. Поняла?
— Не очень. А как сделать из четырех килограммов винограда один килограмм изюма?
— Сушить нада на солнце! Потом на базар.
— Зачем на базар?
— Чтобы продать. Нада щелочный раствор бросать виноград, туда, так… — показала рукой девушка. — Поняла, Рудена?
— Понимаю, кажется. Сначала виноград опускают в щелочной раствор, затем сушат его на солнце, и только после этого его можно нести на базар и продавать?
— Да-да-да! — обрадованно закивала Муасам.
Отдохнув немного, она поднялась, взглянула на свои крошечные часики, в комбинезон вскочила за несколько секунд, а перед зеркалом стояла, подводя сурьмой брови, поправляя волосы, усаживая тюбетейку набекрень, минут пять. Затем ловким движением переметнула на грудь восемь черных длинных кос и, заправив их за поясок, побежала, от порога кивнув на прощание Рудене.
Вечером на красное крыльцо вышла посидеть Марья Илларионовна. Рудена, увидев ее, направилась туда же, уселась рядом на ступеньке; накануне вечером они долго сидели вот так, говоря о всякой всячине, поглядывая на дорогу, Горбушина рано было ждать, Рудена понимала это и все-таки с тревогой в сердце ждала, мучая себя горькими предположениями.
— Теть Маш, бинокля у вас нет?
— Зачем тебе?
— Дорогу бы подальше просмотреть.
— Приедет — мимо не пройдет, нечего себе душу рвать. А говорила — только товарищи по работе… — с некоторой укоризной, чтобы вызвать девушку на откровенность, сказала Марья Илларионовна. — Если ждешь сегодня, так хоть оделась бы да причесалась, сидишь лохматая, как черт.
— Не велик командир, тянуться перед ним в струнку! — вспыхнула Рудена и тем снова показала женщине, что ждет Горбушина, ждет с нетерпением.
— Ой ли!.. — смеялась Джабарова, колыша на груди халат: было очень жарко.
Неправда вырвалась у Рудены не случайно. Желание показать себя с наилучшей стороны было прямо-таки бичом ее жизни. В струнку бы вытянулась перед Горбушиным, лишь бы он не оставил ее. Ведь не может она жить без него…
Когда впервые увидела его — это было в заводской столовке, он обедал и читал книгу, — так первое, что она сделала, чтобы обратить на себя его внимание, купила две газеты и, шумно переворачивая страницы, поглядывала на него, а другая газета, ожидая своей очереди, торчала из кармана спецовки. Знай наших, товарищ Горбушин! Тоже не лыком шиты.
А разве не желание показать себя заставляло ее плясать на улицах?
— Теть Маш, вы снам верите?
— Которые плохие, тем верю, а которые хорошие — тем нет. Хорошие не оборачиваются.
— Только плохие оборачиваются?
— Это уж точно. Особенно если увидишь лошадь.
— Какую лошадь, старую или молодую?
— Нет между ними разницы — что старую увидишь, что молодую.
— Ой, ой, теть Маш… Кажется, бригадир идет с какой-то… Нет, быть не может!
— Отчего же не может? А вот и может… Я сама давно на них гляжу. Похоже, Рипа с твоим Горбушиным. Да нет…
— Она его встречать ходила!.. — трагически произнесла Рудена.
— Ну да, если шагают вместе… Хотя, постой, запамятовала я… Она с Романом начальника поехала проводить на станцию.
— А где машина?
— Григорий Иванович велел Роману со станции катить в совхоз, а ей вернуться домой пешком. Вот там, выходит, и встретились.
Рудену била мелкая дрожь, глаза застлало слезами. Какая-то другая идет рядом с Никитой Горбушиным. И не просто другая — опять эта красавица… А в следующую минуту ей непреоборимо захотелось показать этой Гулян, да и Джабаровой, что бригадир занят… Навсегда занят!
И едва Горбушин и Рип подошли к дувалу, она вскочила, побежала им навстречу, босая, с растрепанными волосами, в распахнувшемся халате, под которым была лишь рубашка, с разбега кинулась на шею Горбушину и жадно стала целовать его.
Он остолбенел… Виновато глянул на Рип… И она растерялась от неожиданности, а затем насмешка и презрение мелькнули на ее лице, и она быстро направилась к голубому крыльцу. А Рудена, обнимая, целуя Горбушина, поглядывая вслед удаляющейся Рип, восклицала:
— Как ты долго!.. Я чуть не умерла без тебя!.. Почему не дал мне телеграмму о своем вылете? Ведь ты обещал?!
Замолчала она, лишь когда дверь на голубом крыльце хлопнула. Горбушин тяжело снял со своих плеч руки Рудены, понимая, что она уничтожила его перед Рип… Оправдается ли он перед ней хоть когда-нибудь? Вряд ли… Не отмыться! И что это толкнуло Рудену афишировать их отношения перед людьми?
И какие-то другие мысли теснили сознание и казались ему важными, но понять их мешало все разраставшееся чувство вины перед Рип, да и перед Джабаровой, которая, впрочем, дружеским, всепонимающим взглядом смотрела на него и широко улыбалась. Все же понял Горбушин: это Рудена мстит ему за его безразличие к ней… Одновременно понимал он и другое: открылась возможность положить конец их отношениям, вряд ли будет другой более удобный повод. Он объяснится с ней сейчас же, как только переступит порог комнаты.