— Еще не заведовала, но знаю, что моя работа способна вымотать из человека все нервы.

— Вы станете большой фигурой на заводе.

— С которой никто не будет считаться.

— У вас минорное настроение?

— Нет. Но должность у меня действительно сложная. Мой отдел определяет сортность поступающего хлопка и, следовательно, пену ему.

И стала рассказывать, что в дни массовой уборки хлопка руководители района собьются с ног, дня им будет мало. Члены бюро райкома и райисполкома даже ночью станут наезжать в колхозы и совхозы, просить как можно быстрее собирать урожай и ежедневно максимально сдавать его на хлопкозаводы и заготпункты. Бог — это количество. Денежные премии, ордена, почетные грамоты и высокие звания дают прежде всего за количество. О качестве разговор потом. Отстающий же район критикуют в газетах, по радио, на собраниях, в вышестоящих организациях.

— Так если все требуют друг от друга количества и лишь количества, а заведующий ОТК так же активно — качества, скажите, на кого он будет похож? На Дон Кихота, бросившегося на ветряную мельницу, чтобы остановить ее.

Эти факты напомнили Горбушину то, что рассказал ему и Шакиру Джабаров за кувшином молодого вина.

— Ваш директор говорил, Рип: хлопок белый, а душа у его заготовителей черная, как сапог, от тревог и противоречий. Из этого я делаю вывод, но не знаю, насколько верный: а если урожай убирать медленнее? Это не позволит людям лучше сушить хлопок? Чтобы его меньше согревалось?

Рип снисходительно взглянула на него:

— Все обстоит сложнее. Тут о науке надо вспомнить. Почему она до сих пор не сказала решающего слова о том, что надо делать, чтобы хлопка согревалось меньше? Во всем мире хлопкоробы стараются сохранить качество каждого килограмма, но пока это не удается.

И хлопка, узнал Горбушин, согревалось бы меньше, если бы выполнялись указания ОТК. Начальник из треста, которого она только что проводила, требует хлопок принимать строго по государственным стандартам и только сухой. Значит, товароведы и лаборанты, ее подчиненные, какие-то тележки с хлопком будут вынуждены вернуть хозяйствам на досушку. А разве это понравится колхозам и руководителям района? Ведь и хозяйства между собой и район с районом соревнуются. Встань-ка им поперек дороги!

— Подождите немного,  — с горячей заинтересованностью говорила Рип, и Горбушину это приятно было слышать,  — начнется массовая уборка — выборочная началась,  — и вы увидите, как у нас пойдут дела.

— Вы, Рип, очень любите свою работу, хоть ею еще не занимались. Возьмите меня к себе нештатным сотрудником, а?

— Портить людям нервы и отнимать у них время?

— Самому хочется все увидеть…

— Тогда я расскажу вам еще об одном противоречии. Хлопок при солнечном свете имеет один цвет, в сумерках другой. Поэтому принимать его рекомендуется в светлое время дня, потому что к вечеру утомленное зрение приемщика не всегда позволяет правильно определить сорт. Нельзя валить в бунт или складывать в амбар несколько сортов друг на друга, как валят крупную и мелкую картошку в одну яму. Но ведь валят… И возможность согревания от этого увеличивается. Смотрите дальше. Правительство нашей республики, заботясь о качественной приемке урожая, издало распоряжение принимать хлопок до десяти часов вечера, не позже. Во время же массовой уборки это указание забывается, будто никогда его не существовало. Товароведы и лаборанты стоят у столов по двенадцать — восемнадцать часов, глаза у них красные от напряжения и болят, но уйти домой после десяти вечера нет никакой возможности.

— Как же вы-то будете работать? Как станете обходить острые углы?

— Обходить противно. Линию ОТК разделяет директор, просил нас не идти ни на какие компромиссы, так что работать можно будет.

— И не боитесь мельницы, способной помять вам ребра?

— Дон Кихот не боялся.

— Убедительно!  — засмеялся Горбушин.

Он расхрабрился и спросил, позволит ли она задать ей вопрос на личную тему.

Брови девушки поднялись и замерли:

— Попробуйте…

— Вам не восемнадцать лет, вы красивы и не замужем. Почему?

— Не знаю, что вам ответить, поскольку задали не один вопрос, а сразу три. Почему я красива, почему мне не восемнадцать лет, почему я не замужем…

— Раз не отвечаете по существу, очко за вами.

Рип, теперь не возражая, полуотвернулась.

— У меня есть подруга в Ташкенте, тоже незамужняя, ей тоже двадцать два года, так она знаете как отвечает на вопрос о том, почему она не замужем? Один груб от собственного величия, другой глуп, третий пьяница, четвертый лодырь, пятый бабник…

— Вот это выбраковка!  — захохотал Горбушин.  — Прелесть ваша умная подруга… Нельзя с ней познакомиться?

— Нельзя. Она в Ташкенте.

— Жаль…

— Теперь моя очередь на такой же вопрос?

Горбушин помедлил с ответом, поняв, что не он ведет разговор, а она, он в подчинении у нее, и ему это приятно.

— Давайте!  — сказал Горбушин.

— Вы никак не моложе меня, а тоже один. Почему не женитесь?

В его расчеты не входило говорить о себе, и он весело пошутил:

— Очевидно, я попадаю под классификацию вашей подруги… Бываю ленив, это раз… Иногда выпиваю, два… Иногда горжусь собой, три…

Теперь она засмеялась:

— Арарат недостатков!

— Арарат не Арарат, но, как говорится…

Рип сказала, что выиграла она, поэтому наказывает его еще одним вопросом, на который он должен ответить ясно, не в пример только что прозвучавшим ответам. Горбушин покорно согласился.

— Вы любите Рудену?

— Ну что вы…  — Горбушин растерялся.

— Это не ответ…

— Я не люблю ее…

— А она вас?

— Нельзя быть кровожадной, Рип… Одним вопросом вы уже наказали меня… Лучше скажите, нравится вам это создание?

Навстречу медленно приближался верблюд, высоко держа узкую голову с гордо полузакрытыми глазами. Он тащил порожнюю телегу на деревянном ходу, на ней сидела женщина в черной одежде, и по большому черному платку, концы которого опускались ей на колени, был еще повязан белый платочек, плотно закрывавший лоб. Она низко наклонила голову, поравнявшись с Горбушиным и Рип,  — вероятно, чтобы они не рассмотрели ее лица или чтобы она сама случайно не остановила на них взгляда.

И в эту же самую минуту телегу обогнал всадник верхом на иноходце. Надо было видеть, как он промчался!

— Ахалтекинский скакун,  — засвидетельствовала, остановившись, Рип.  — Лучшая лошадь Средней Азии.

— Да нет, Рип, это какая-то уродина…

— Вы говорите неправду!

И Горбушин стал читать стихи:

Заканчивайте, Рип.

— Стихотворение Маяковского!

— Этого мало. Заканчивайте.

— Я не знаю.

— Тогда признайте себя побежденной со всеми вытекающими последствиями!

— Что с вами поделать… Попалась.

— Налагаю очередное взыскание. Вы должны считать меня своим помощником и при всех нелегких обстоятельствах советоваться со мной. Или хотя бы говорить о них.

— Да, попалась…  — еще раз сказала Рип.

27

Уезжая, Горбушин посоветовал Рудене непременно до конца дочитать «Анну Каренину», но роман никак не читался. Вяло листая страницы, Рудена вяло же и думала: какая тут Анна с ее тревожными сомнениями пойдет на ум, если одолели собственные мысли, хоть плачь? Да и читать было досадно: слишком уж много благородства у героини, это раздражало, вызывало зависть, и своя жизнь казалась серой и жалкой. Вот Анна — жила, да!

Ни на минуту Рудена не забывала о красивой армянке, да и как забыть, если жили они теперь в одной комнате, перед глазами одна у другой каждый день. Опять красивая стала на ее пути. Светка номер два?..