Из тех обрывков разговора, которые Эмма случайно услышала, она поняла, что Джоанна не так давно работала обыкновенным журналистом, но, по причине каких-то карьерных трудностей, решила направить свою деятельность в несколько другое русло. Начала снимать странные явления, за что получала неплохую прибыль.

Однако Колдвелл, вновь окунувшейся в знакомые волны апатии и практически не участвовавшей в беседе, было абсолютно все равно. Она лишь несколько раз лаконично ответила Мартину, упорно и почти тщетно пытавшемуся вовлечь её в увлекательный диалог.

— В этой деревне странности происходят, пожалуй, даже чаще, чем в городе, — смутно доносилось до слуха Эммы, погружённой в себя. — Вчера женщину что-то зарезало изнутри — прямо как меня начало тогда… Неужели ты не слышал?

Последние слова заставили Колдвелл выйти из тревожных раздумий, сосредоточившись на речи новой знакомой, пытаясь понять, что действительно творилось вокруг. Ей почему-то на миг показалось, что Джоанна знает. Всё знает — даже мелочи, детали, подробности.

Джоанна подробно рассказала, как в прошлый раз она наведывалась в деревню, как пыталась отыскать нечто мистическое, чтобы заснять на видео, и как неудачно окончилось её путешествие. Неведомое приблизилось, её начало разрывать изнутри, и она не могла убрать руки, застывшие внезапно в одной и той же позе. Кто-то словно управлял ею, и, если бы не помощь Мартина, согласившегося с ущербом для себя подержать её за «обезумевшие» конечности, Джоанна бы непременно погибла.

Девушка ничего не знала ни о причинах тех явлений, ни о таинственной организации — только пыталась выведать, чтобы, насколько поняла Эмма, опять же получить за это солидную сумму денег.

Теперь Колдвелл примерно знала, где и как Мартин встретил Джоанну, оказавшую на неё скорее негативное впечатление. Но ей это ничего не давало. Абсолютно ничего, кроме информации об очередном странном случае, который, как ни странно, на этот раз закончился хорошо.

К счастью, разговор в компании новой знакомой продлился не так долго, как опасалась Колдвелл. Джоанна рассказала немного о себе, о событиях, имеющих неизвестную природу, побеседовала с Мартином, поинтересовалась, не видела ли Эмма ничего необычного, и, кинув небрежное прощание, направилась в сторону фермерского дома.

Но не было больше волшебства, что наполняло каждый разговор Эммы и Мартина, что оплетало их нитями душевного тепла. Несмотря на улыбку, сиявшую на лице юноши, друзья попрощались довольно сухо — почти как после своих первых встреч у озера.

И снова Эмма вернулась домой, снова погрузилась в пучину, поглотившую ее семью, и снова ощутила тоску, что израненной птицей рвалась из губительной клетки.

Глава 15

Эмма и Мартин продолжали своё общение, и та неуловимая магия, что исчезла после разговора с Джоанной, вскоре вновь вернулась на место, вновь укрыла друзей тёплым невидимым пологом.

Девушка всё чаще наведывалась в дом своего друга, слушая, как тот играет на гитаре, как поёт, как рассказывает причудливые истории. Она проникалась ими. Окуналась в атмосферу, сотканную из слов, оплетённую нитями сказочности.

И ей, разделявшей воодушевление, не хотелось уходить.

Но не в сказках, историях и рассказах заключалась дружба — это было нечто гораздо более высокое, хрупкое. Несмотря на недолгий период знакомства, они могли спокойно вести душевное беседы, почти сразу понимали друг друга, а порой вообще молчали, читая все, что хотелось сказать, по одним лишь глазам.

Странная Джоанна, своим появлением подпортившая тёплую атмосферу, не появлялась. Эмма не знала, общался с ней Мартин или нет, но и не особо хотела узнавать. Ей эта девушка не понравилась, откровенно не понравилась — Колдвелл окончательно это осознала, немного поразмыслив после испорченной встречи. И хотя Джоанна вроде бы ничем никому не навредила, вежливо расспросила о мистических явлениях, была благодарна Мартину за спасение, что-то в ней отталкивало. Сразу отталкивало. И больше не давало общаться с ней без потуг и усилий над собой.

Впрочем, Мартина Эмма тоже поначалу не принимала, считая странным, наивным и глупым. Всё изменилось настолько быстро, что она и сама не заметила, как пролетело время с первой встречи.

Эта февральская суббота не стала исключением. Эмма и Мартин встретились ясным днём, когда солнце сияло особенно ярко, когда золотистые лучи обдавали землю искрящимися всплесками.

Мартин выглядел задумчивым, но его глаза по-прежнему сияли, по-прежнему взирали на мир с интересом — он наслаждался природой и всем, что сотворяла она своими умелыми руками.

Эмма тоже пыталась радоваться, старалась получать от происходящего удовольствие, хотела наслаждаться жизнью, но не могла. Не могла делать это так, как Мартин. Ей казалось будто внутри неё чего-то не хватает, словно какая-то пустота, густая, недосягаемая. Пространство, не заполненное эмоциями, чувствами. Место, которое ненавистная апатия обычно выбирала в качестве своего укромного пристанища.

Она улыбалась, как и во время снежной битвы, старалась ловить от всего наслаждение, упорно хотела заполнить пустоту хоть чем-то, но не выходило.

Словно художник, потерявший вдохновение, она пыталась мысленно рисовать свой внутренний мир, добавляя штришки, внося детали, мешая краски. Но не получалось того результата, который Эмма упорно пыталась достичь — просто не выходило, будто не было достаточным то воодушевление и немного не хватало желания.

Мартин острожно взял руку Эммы, и их взгляды встретились. Юноша тепло улыбнулся, словно даря Колдвелл свет, стремясь разделить с ней радость.

Мороз мягкими покалываниями щипал кожу Эммы, ветер развевал волосы, а она, внезапно растерявшись, просто смотрела на своего друга и улыбалась. И ей казалось, будто пустоты и вправду постепенно становится меньше, будто заполняется пространство густыми линиями, будто наливается яркими красками.

— Сегодня ты услышишь другую песню, — прошептал Мартин, — новую. Прислушайся. В этих краях давно такого не было.

«И все-таки забавно он смотрится», — подумала Эмма, глядя в это круглое, мечтательное, сияющее искренней надеждой лицо. Но теперь ей это нравилось. Определенно нравилось.

А песню девушка и вправду услышала другую… Такую, какую ей раньше внимать на приходилось. Такую, что заставила её внезапно взглянуть на происходящее иначе. Иначе, чем после уютных вечеров, наполненных гитарными переливами, иначе, чем после смерти матери, после сокрушенных рыданий отца… Песня вышла новая. Совсем новая.

Неожиданно странная сила подбросила Мартина в воздух, в объятия острых, словно кинжалы, ветвей деревьев, переплетающихся солнечных лучей, морозной дымки. Ветер ли взбесился или неупокоенные души восстали из небытия — Эммы не знала, не понимала и не вникала.

Она видела лишь, как нечто начало нещадно рвать тело Мартина, словно хищная птица, схватившая долгожданную добычу, впившаяся в неё с неистовой жадностью. Оно подбрасывали жертву в воздух, выворачивало конечности, вонзалось в плоть. Оно заглатывало кровь юноши, наслаждаясь её солоновато-горьким прикусом.

Эмма, с ужасом наблюдавшая за разворачивающейся картиной, почувствовала вдруг, будто что-то тоже рвёт её изнутри. Нет, оно не пронзало её тело, не испивало крови — просто рвалось, страшно, безрассудно, отчаянно.

У неё не было связи, не было хороших знакомых, живших поблизости, — да и даже если бы были, она бы этим не воспользовалась, просто не смогла бы, по причине немыслимого шока. Теперь она видела лишь один способ, несколько глупый, странный, но действенный, способный не только помочь Мартину, но и выпустить, наконец, на свободу то, что так давило на неё изнутри. Эмма припала к холодной земле и, забыв обо всем, начала исступленно вопить, срывая голос, выплескивая отчаяние.

Мелкая дрожь плясала по её телу, холодные нити словно оплетали внутренности, мешали двигаться, подбирались к охрипшему горлу.