Томас страдал, и это было заметно даже по его измождённому лицу, которое как-то неестественно исказилось гримасой боли. Да, это именно он назвал себя идиотом, и это именно он мучился, с одной стороны, пытаясь справиться со злостью, бравшей его при виде беспомощной жены, а с другой — испытывая непреодолимое чувство вины перед самим собой. Наверное, теперь он и вправду хотел помочь страдающей Роуз, мечтавшей о самоубийстве, однако время вышло, жизнь распорядилась иначе — и теперь решающий ход был лишь за судьбой.

Заметив, что Эмма пришла в себя, Томас заговорил. Вот только смысл его слов так и не добрался до сознания девушки, затерявшейся где-то между сном и реальностью, а монотонный голос прозвучал, словно молитва, адресованная неизвестному божеству.

Вернувшись к действительности, Эмма вновь окинула отца изумлённым взглядом, на этот раз уже осознающим происходящее, и Томас, словно прочитав мысли дочери, вновь зашептал глухим, срывающимся голосом:

— Твоя мать окончательно свихнулась. Если бы я не выдернул нож из её рук, она бы обязательно воткнула его себе в грудь. Я не могу терпеть её присутствие в своём доме, но в то же время не хочу, чтобы она совершила самоубийство. Наверное, я должен ей помочь, но вот только чем?..

— Делай то, на что тебе указывает голос судьбы, — с трудом выдавила из себя Эмма, а затем, ощутив, что уже может свободно дышать, сделала глубокий вдох.

Теперь тесная столовая снова походила на обыкновенную комнату, руки девушки не тряслись в лихорадке, а комок в горле практически исчез. Эмма чувствовала себя гораздо лучше, однако по-прежнему не могла понять, отчего с ней произошёл такой странный и крайне неприятный инцидент.

— Я не знаю, на что он мне указывает, — обречённо произнёс мужчина. — Но убийцей быть совершенно не хочу, как не могу выставить Роуз за дверь, как не могу и допустить, чтобы она пронзила себя этим самым ножом.

Если бы Эмма была прежней, она бы непременно удивилась тому, что к ней после всего, всполошившего их семью недавно, так непринуждённо обращается отец. Ведь дочь он, обозлённый на весь мир, также особо не жаловал, а теперь вдруг так откровенно разговаривал с ней, напрямую затрагивая проблему и, ко всему прочему, прося совета.

— Я бы на твоём месте не стала совершать убийство, как и не мешала бы человеку разбираться с его личными проблемами — всё равно это бессмысленно. А убийство — это и вовсе крайность, — безучастным голосом ответила Эмма, встав из-за стола и сделав нерешительный шаг в сторону выхода из столовой.

Девушку больше не шатало, несмотря на то что лёгкая слабость всё ещё оставалась с ней. Спать Колдвелл не хотела, но и вести диалог с отцом, отчаянно боровшимся со своими переживаниями, также не желала. Лучшим вариантом своих дальнейших действий она считала возвращение в спальню и провождение часов, остававшихся до утра, в этих тёмных и неприветливых стенах.

Глава 8

Эмма пролежала в кровати до самого утра. Сначала она ворочалась, пыталась уснуть, но всё безуспешно, поэтому, сдавшись, решила просто полежать, подумать, поразмышлять о странностях, творящихся вокруг.

А утром — снова рутинная работа. Несмотря на лёгкую слабость, Эмма не смогла позволить себе пропуск рабочего дня, ведь это, несомненно, отрицательно сказалось бы не только на её отношениях с хозяином фермы, но и на бюджет, которым Колдвеллы и так не блистали.

На ферме девушку встретила привычная обстановка, вот только разговоров, связанных с загадочными напастями — в том числе пожаре, который так и не смогли потушить, — стало больше. Люди боялись, как бы это то не привело к худшим последствиям, как бы не стало причиной великой катастрофы, не вызвало апокалипсис. Их не на шутку пугала неестественная смертность, возраставшая с феерической скоростью. Пугало, пожалуй, всех, кроме Эммы — ей же было всё равно. Выслушав нескольких своих обеспокоенных коллег, она лишь сочувствующе улыбнулась каждому, понимая, как напрасно те ценили собственное бессмысленное существование — ведь им всё равно не справиться гнётом судьбы.

Истории же, рассказываемые работниками фермы, представлялись поистине жуткими, вызывающими учащённое сердцебиение даже у самых бесстрашных, не особо заботящихся о своём выживании людей. И самым ужасным было то, что все эти несчастья происходили у них же на глазах, когда они спокойно двигались по деревенским улочкам, ни о чём не подозревая и даже не допуская мыслей о каких-либо происшествиях.

Девушка, ухаживавшая за коровами, поведала, как на её глазах человек, который преспокойно шёл впереди, внезапно упал и, застыв в неестественной позе, так и остался лежать на покрытой снегом земле — он был мёртв, что не составляло труда понять даже по его внешнему виду. Скорее всего, у него случилась внезапная остановка сердца, вот только не по медицинским причинам, а очевидно, в результате чего-то неожиданного, не поддающемуся законам логики и разумным объяснениям.

Рассказывая эту историю, работница дрожала всем телом, с трудом сдерживая слёзы — она, ранее не встречавшаяся ни с чем подобным, находилась в панике. Ведь раньше девушка не верила в мистику, считая её обыкновенным методом манипуляции над людскими разумами, но теперь всё изменилось, всё переиначилось на другой лад, и даже мировоззрение одинокой нищенки, по некоторым причинам вынужденной ухаживать за коровами, обрело другие краски.

Ей, видимо, как и Эмме, не было известно о той странной организации, что нещадно рушила весь мир год назад. По этой причине страх её был сильнее, страх затуманивал ей разум, искажал видения, заставляя несчастную то лепетать, словно малое дитя, то срываться на истерический, полный ужаса шёпот.

Девушка стояла неподалёку от клеток, в которых возилась Эмма, и периодически бросала опасливый взгляд на свиней, безусловно, не имевших никакого отношения к тем леденящим событиям. Но для этой работницы, повергнутой в паническое состояние, неминуемую опасность теперь представляло абсолютно всё, начиная от людей, окружавших её со всех сторон, и заканчивая разномастной живностью, которую разводил богатый фермер. Она словно сходила с ума. Она, уже не способная думать о чём-либо ещё, будто жила этими мыслями, возвышала их.

Закончив свой ужасающий рассказ, работница немного постояла на месте в молчании, а затем под звук бурных восклицаний рухнула наземь, распластавшись в неестественной позе. К ней тут же со всех сторон сбежались люди, тесно обступили её, сомкнулись в круг. Никто не мог понять, жива она или нет — паника, леденящей волной накатившая на разумы каждого, набирала обороты, а значит, разобрать что-либо представлялось крайне трудным, а может, и вовсе невероятным.

Но Эмма, не ставшая вступать в ряды переполошившихся, сохраняла спокойствие. Пока все кричали, метались, суетились, целенаправленно пытаясь выяснить причину внезапного падения работницы, Колдвелл покорно выполнила свои обязанности, которых, как и всегда, было немало. Равнодушие снова одолело девушку, и разрушить его в тот момент не могло ничто: ни всеобщая паника, ни высокая вероятность её же гибели в один из ближайших моментов.

И так бы она, наверное, и не узнала, что произошло с той несчастной работницей, если бы не дружное восклицание, внезапно разнесшееся по всей ферме:

— Она жива! Жива! — обрадовались люди, что тесным кольцом стояли вокруг упавшей девушки.

Да, работница была жива, и причиной, по которой она рухнула наземь, скорее всего, стало излишнее эмоциональное напряжение — уж очень она испугалась, описывая тот неординарный случай. Это радовало. Радовало по большей части тех, кто не задумывался, что весь её рассказ — чистейшая правда, а количество происшествий, подобных тому, неустанно увеличивалось, и, если никого из работников фермы они ещё не затронули, это не значило ровным счётом ничего.

Возможно, в ближайшем будущем скромных жителей деревни, работавших на ферме, ждало нечто гораздо более страшное, нечто безумное, разрушающее семьи, сносящее абсолютно всё на своём пути, приводящее к непоправимым последствиям — Эмма осознавала это, но не считала чем-то экстраординарным, создающим повод для опасений. «Такова судьба, а с ней бороться не следует. Если человечеству суждено погибнуть в одно из ближайших мгновений, значит, так будет, значит, этого не избежать — следует просто смириться и спокойно ждать рокового часа», — думала Колдвелл, наблюдая за тем, как наивные люди, ободрённые радостной новостью, помогали подняться девушке, всполошившей их своим падением.