Изменить стиль страницы
6
Война. Москва. Бомбежки и тревоги.
Мужья на фронте. Враг еще силен.
И жены замирают на пороге,
когда во двор приходит почтальон.
В домах уже не подымают штор.
Аэростаты тянутся под небом.
Стоит часами очередь за хлебом,
а в институте — курсы медсестер.
Потом в аудиториях — халаты,
в чертежном зале — коек белизна.
И привозили раненых в палаты
оттуда, где война.
Снимая с искалеченного тела
засохшие и черные бинты,
я каждого бойца спросить хотела:
а может, он оттуда, где и ты?
Устанешь так, что ходишь еле-еле.
А я всегда бегом неслась домой.
Но писем нет… И тянутся недели
военною московской полутьмой.
Пришла зима. Подкрадывались вьюги.
Москву колючим снегом замело.
А писем нет… На сердце тяжело.
И, помню, я тогда пошла к подруге.
Неслышно коридором общежития
я к комнате знакомой подошла и слышу:
— Только ей не говорите!..
Рванула дверь — и сразу поняла.
7
Снег летит и летит.
Окаянный! Когда он уймется?
Пусть летит… Пусть метет,
заметет до краев, до конца
дальний маленький дом,
ледяное ведро на колодце
и тропу от колодца
к певучим ступеням крыльца.
Чтобы мама опять поняла,
объяснила тревогу,
не вздыхала ночами,
не мучила бы головы
и ворчала бы тихо па почту,
на снег, на дорогу,
что нет дочкиных писем
из дальней военной Москвы.
Снег летит и летит!
Вот — и в жизни случаются вьюги!
Чтоб не видели слез,
ото всех отвернулась к окну.
И напрасно подходят
и голову гладят подруги,
утешать не решаясь,
опасаясь оставить одну.
Очень трудно одной!
Я девчонкой умела
ночью в лес убежать,
переплыть через Волгу весной,
делать все, что считается
страшно, опасно и смело.
Только я не умела
оставаться одной.
Но кому рассказать?
К чьей руке прикоснуться рукою?
Перед кем же мне встать,
не скрывая заплаканных глаз?
Где мне силы найти
для того, чтоб увидеть такое,
от чего и одной
мне не быть одинокой сейчас?
Это ты, моя Родина,
Вера, и Правда, и Сила!
Я тебе расскажу,
ничего от тебя не тая.
Посмотри на меня:
я пришла к тебе,
я попросила.
Посмотри на меня:
это девочка, дочка твоя.
Разве я не такая,
какой ты меня воспитала?
Разве ты не учила
быть честной и сильной всегда?
Посмотри на меня,
помоги мне: я очень устала.
Помоги: у меня
непривычная, злая беда.
Мне сейчас не помочь
ни советом, ни дружбой, ни лаской;
и никто из людей
мне сейчас не заменит его!
Все, что было у нас,
мне не кажется сном или сказкой.
Все, что было у нас,
мне всю жизнь не забыть ничего!
Все, что было у нас,
оборвалось осколком металла.
Как хотел он вернуться!
Но вот он упал и не встал.
Значит, некого мне
в День Победы встречать у вокзала.
…Но придет человек,
о котором убитый мечтал.
Он придет. Ведь его
не удержат ни войны, ни грозы!
Он поддержит меня,
он без слов мне прикажет: — Иди!
Пусть же слезы мои,
несдержимые горькие слезы,
пронесутся над ним,
словно щедрые жизнью дожди!
Пусть от них забелеет
цветами оконная рама,
разольются ручьи лепестков
и былинок в саду.
Он к окну подбежит,
бросит мячик и крикнет мне:
                                     — Мама!
И куда я тогда
от него, золотого, уйду?
И кому я отдам?
И на что я его променяю,
если он — это я,
если он — это больше, чем я,
если он — это то,
для чего не сдаваться должна я,
чего ждешь от меня ты,
родная Отчизна моя?!
Я такая, какой
ты меня воспитала
и какой ты хотела
увидеть меня.
Я стою.
Я живу.
Я не плачу, и я не устала!
Я готова для самого —
самого трудного дня.
Я готова все вынести,
я уже вынесла много.
Я впервые в беде,
и ее победила, беду.
И лежит предо мною
одна — и прямая — дорога.
И по этой дороге
я сына вперед поведу.
Сын мой!
День мой!
Большой, дорогой, неустанный!
Вечера допоздна,
ночь бессонниц, тревог и труда.
Здравствуй, первая трудность,
которой гордиться я стану!
Настежь двери: пусть видно,
как в комнату входят года!