«Нет, я не виновата…»
Нет, я не виновата. Не слаба.
И не сужу, как в молодости, строго,
Но это — не любовь. И не судьба.
А просто — снова трудная дорога.
Ну что ж, давай присядем перед ней
и скажем то, о чем пока молчали —
что оба мы красивей и сильней,
чем друг о друге думали вначале.
РУЧЕЙ
Заблудишься, к ручью лесному выйдешь,
присядешь на лесине иль на пне,
и сразу тропку из лесу увидишь
и всю себя увидишь в глубине.
Исхлестанные папоротником ноги.
И руки от усталости дрожат.
А годы, и обиды, и тревоги
на самом дне, как камушки, лежат.
И кто в ту глубину не заглядится —
себя не передумает над ней?
Да только поздно — солнышко садится,
да и ручьи к закату холодней!
…Спасибо, жизнь: учила — научила!
Такой ручей ты мне приберегла,
что я прошла и ног не замочила,
а все, что надо, разом поняла.
Самой-то мне бы век не догадаться,
не подойди я к этому ручью,
что нету сил ни биться, ни сдаваться,
что время соглашаться на ничью.
Как тихо!.. Ни тревог. Ни затемнений.
Не плачут, не тоскуют и не ждут…
Но раны от проигранных сражений
больней болят и медленнее жгут.
«Все падает, падает с неба…»
Все падает, падает с неба,
пуржит и пуржит на ходу.
Давно уже не было снега
такого, как в этом году…
Дороги, кусты и заборы
заносит за десять минут.
Его проклинают шоферы,
его трактористы клянут.
На хлопья, летящие с неба,
глядят, как на злого врага.
Но знают: к высокому хлебу
высокие эти снега!
…Все падает, падает с неба,
дороги в узлы завязал.
Давно уже не было снега такого,
чтоб за сердце взял!
Чтоб так серебрился лучисто,
чтоб так замирало в груди —
тревожно и больно, и чисто,
как будто вся жизнь впереди.
«Люди ли так захотели…»
Люди ли так захотели,
вздумалось ли февралю —
только заносят метели
все, что я в жизни люблю.
Только шагни за ворота —
вот они, белые, тут!
Плакать, и то неохота,
так они чисто метут.
Что ж ты не взглянешь открыто?
Что уж, таи не таи —
белыми нитками
шиты тайны мои и твои.
«А где мне взять такую песню…»
Г. Ф. Пономаренко
А где мне взять такую песню —
и о любви, и о судьбе,
и чтоб никто не догадался,
что эта песня — о тебе?
Чтоб песня по свету летела,
кого-то за сердце брала,
кого-то в рощу заманила,
кого-то в поле увела.
Чтобы у клуба заводского
и у далекого села,
от этой песни замирая,
девчонка милого ждала.
И чтобы он ее дождался,
прижался к трепетным плечам…
Да чтоб никто не догадался,
о чем я плачу по ночам.
«Ах, бабье лето…»
Ах, бабье лето — слезы на полсвета!
И горько хорошеют зеленя…
Я не хочу, чтоб все прошло, как лето,
но кто об этом спрашивал меня?
И первый снег хозяйничает снова.
И снегу не противится трава.
А вот из песни выкинули слово,
а песня эта все-таки жива.
Так что гадать — что не было, что было,
надеяться — что было, так пройдет,
когда о том, что я тебя любила,
на всю Россию Зыкина поет!
ЖЕЛАНЬЕ
Уж я бы тебя попросила —
ни гордость, ни совесть не в счет!
Какая-то чистая сила не спит
и просить не дает.
И вот я в трех соснах — плутаю.
И где не молчится — молчу.
Не жду. Не зову. Не мечтаю.
Но как перед смертью — хочу:
пускай, на беду работягам —
ребятам дорожных бригад —
задует буран по оврагам,
по балкам, как здесь говорят.
Измает сугробами ноги,
пристудит рубаху к спине.
И вот — ты собьешься с дороги,
и вот — постучишься ко мне!
А я бы не крикнула «милый!»
и не замерла на груди.
А я бы тебя
накормила.
А там — хоть трава не расти.
’
ПОДАРИ МНЕ ПЛАТОК…
Ивану Данилину
Подари мне платок —
голубой лоскуток.
И чтоб был по краям
золотой завиток.
Не в сундук положу —
на груди завяжу,
и что ты подарил —
никому не скажу!
…Пусть и лед на реке,
пусть и ты вдалеке.
И платок на груди —
не кольцо на руке.
Я одна — не одна.
Мне тоска — не тоска,
мне и день не велик,
мне и ночь не горька.
Если ж в темную ночь
иль средь белого дня
ни за что, ни про что
ты разлюбишь меня —
ни о чем не спрошу,
ничего не скажу.
На дареном платке
узелок завяжу.
Подари мне платок…