Затем Кузьма поставил «водить» другого, а Федор стал у Кузьмы вроде помощника. Научился крепить буровой инструмент и снимать его, умел теперь зачищать скважину от грязи. Даже когда бур подымали или спускали, Кузьма допускал Федора к тормозной установке — а это ответственной пост. Ну, правда, под своим наблюдением. Кузьма похваливал:
— Ну-у, Михалыч, ежели так пойдет, через полгода сам ключником станешь!..
Ключником… Эх, Кузьма, Кузьма! Встать бы сейчас на лыжи! Да помчаться по насту… Хоть бы и за лосями, по их следу… И чтоб деревья хлестали тебя то с одной стороны, до с другой, и чтоб шмякали с вершин тяжелые комья снега, чтобы ласковый шум леса, серебром поблескивающие на солнышке снежинки радовали и глаз и сердце… А ты говоришь — ключником… будто это предел мужицких мечтаний… Эх, Кузьма! В лес бы, на волю! С ружьишком, с поднятой головой, со свободной душою… А мы тут в темном промерзшем сарае колупаемся да слушаем пыхтенье паровой машины, да скрипит качающийся балансир, чтоб ему пусто было… Постылое дело, Кузьма, постылая жизнь. Сердце рвется бежать, бежать отсюда. Домой, в свои леса… Но Федор сердце свое словно наглухо замуровал в клетку: чтоб никто не услышал, как оно кричит от боли, как рвется отсюда, как тоскует молчаливым криком…
Мастер разделил сутки пополам, на две десятичасовые смены. В одной работали Федор и его товарищи — пять человек под началом Кузьмы. А во второй смене ключником был Садыков из Баку, опытный бурильщик и молчаливый — слова не вымолвит.
Менялись: одну неделю днем, другую — ночью. За десять часов как не устанешь. Иные валились с ног после смены. А Федору и раньше, в его вольной жизни, крестьянской ли, охотничьей, — доставалось так же. Что на лугах, что в лесу или в поле…
Но у него была иная беда, хуже усталости: на своей земле, а не вольная птица. В родной парме-тайге, а не уйдёшь в нее, не углубишься, не порадуешься… И особо тоскливо стало, как удлинились дни, солнце с каждым днём залезало все выше и выше, а зайдешь в лес чуть подальше от буровой — и хмелеешь от вкусного запаха сосновой смолы. Вскоре по утрам, когда переставала пыхтеть буровая машина и становилось тихо, словно в сказке, начинали вдруг пробиваться совсем неподалеку тетерева: куррр… куррр…
Вот тут сердце Федора и билось в ту клетку и давало перебои — как больное…
Однажды, еще до Благовещения, в смену Садыкова из скважины вместо нефти хлынула дурно пахнущая вода. Бурение приостановили, стали ждать Лунина. Он приехал через несколько дней. Был на буровой около трех часов, много говорил с мастером и геологом. Перед обратной дорогой сказал собравшимся около вышки людям:
— Здесь дальше бурить не будем. Вы поедете в новое место — на Няръягу. Все это — Лунин показал рукой на вышку, — надо разобрать и приготовить к перевозке. Чтобы до распутицы успеть перебраться. Готовьтесь.
По приезде Лунин доложил Гурию о результатах бурения на Ручьеле. Начальник слушал, нахмурившись.
— Значит, плохо выбрал место для закладки скважины, — резко заключил Гурий. — Как еще понимать? Целых полгода большая бригада толкла воду в ступе, воду и выдала…
— Илья Яковлевич, не воду они толкли. В нашем деле отрицательный результат — тоже результат, теперь все понятно и не нужно новую скважину закладывать и время терять в неведении…
— Мы нефть ищем, Лунин! Нефть, а не вонючую воду, — не принимал оправданий геолога Гурий. — Ты сначала нефть найди, а потом можешь позволить себе отрицательный результат. Ты мне хоть один положительный дай. Пора уже, Лунин, пора. И время нас торопит. И Москва не молчит… Давай бури там, где больше надежд на нефть. А то как бы мы с тобой не попали сами в бурильщики. Ты об этом не думал, Лунин? Вот… подумай.
Гурий шагал по кабинету. Все присутствующие молча следили за начальником, поворачивая головы следом. Лунин сказал еще:
— Я велел бригаде готовиться к переезду с буровым станком на Няръягу. По старым данным, да и по нашим изысканиям, нефть там должна быть. Только бы не промахнуться…
— Вот-вот, не промахнись, — посоветовал Гурий очень значительно. — Иван Васильевич, — сказал он старшему буровому мастеру. — Станок «Вирта», закупленный за границей, давай поставим на Няръяге. Две бригады остаются здесь, в Дзолью, бурить на нефть. А ручьельскую бригаду, как вскроются реки, направим в верховья Ижмы. Там вроде тоже есть надежда…
— Илья Яковлевич, — встал руководитель нефтепромысла Пастернак. — Еще в начале года мы намечали бурить на нефть тремя бригадами. А теперь это решение нарушаем. У нас на этот год уже и план есть по добыче… Его же выполнить нужно.
— Надо, Зиновий Юрьевич, надо выполнить. И ты его выполнишь, — строго ответил Гурий. — Криволапов на тех двух станках без аварий быстрее пробурит скважины и даст тебе. А ты оттуда извлекай нефть. Пора бы без аварий работать. А у нас пока половина времени уходит на ликвидацию… А расширять поиск нефти мы обязаны, тут никуда нам не деться.
Криволапов тоже подал голос:
— Я могу сегодня еще одну бригаду организовать, новую, люди обучены. Но станка нет.
— Хорошо, — кивнул Гурий. — Мы с Иваном Васильевичем съездим в наркомат за новыми станками. Будем сильно просить. Должны помочь. Во-первых, мы уже даем стране нефть, во-вторых, есть хорошая перспектива. Под нефть просить легче. Всё. Лунин, останься.
— Олег Петрович, — обратился он к Лунину, когда остальные вышли. — Ты осенью загорелся скорее поехать в верховья Ижмы. А сейчас, смотрю, поостыл? Может, тебе съездить туда? Ознакомиться с геологической обстановкой?
— Была такая мысль, когда вы со своим охотником меня познакомили… Да вот, работа сейчас не отпускает…
— Давай так: все работы здесь оставишь на своих помощников, а сам готовься в верховья Ижмы. Подбери с Климкиным надежных рабочих, подсчитай на три-четыре месяца запасы питания, деньги, чтобы в случае чего можно было обратиться за помощью к местному населению — за лодкой ли, лошадью, ну, мало ли. И как только вскроются речки — я тебя по большой воде на своем катере подыму. Чтоб времени зря не терять. Проводником и рабочим возьмешь того коми-охотника, Туланова. Он говорил, что знает три точки проявления газа и нефти. Вот в первую очередь посмотри, изучи и сам решай, где забурить первую скважину. После этого пошлем туда бригаду Семиненко. Подождешь их, поставишь на место — и возвращайся.
— Понятно. А если наш охотник ошибется? И там нет никаких проявлений нефти? Просто жирная черная грязь или что-нибудь в этом роде?
— Не думаю. Туланов и прежде говорил о нефти. Он ее и тогда видел. С грязью не перепутает… Все железное заготовь здесь в мастерских, и с запасом. Деревянное сделаете на месте. Я, честно скажу, большие надежды возлагаю на вашу поездку. Лунин покачал головой:
— Очень большие надежды, Илья Яковлевич, возлагать нельзя. Если что — тяжело потом разочаровываться. У нас же нет никакой инженерной информации о тех местах.
— Зато есть живой человек, который пачкал руки тамошней нефтью. И грелся у горящего факела. А это сейчас получше любой инженерной информации. Которую все равно взять неоткуда… И еще, Олег Петрович. Слушай внимательно, если хочешь, чтобы Туланов был у тебя хорошим помощником. Там, в деревне, у него мать, отец, жена и дети. Остановись и отпусти его на несколько часов к ним. И сделай так, чтобы никто ему не мешал. А сам зайди в сельсовет и узнай в подробностях о нем самом. Чем он занимался в последние годы. До посадки. Он говорит, будто сидит без вины. Узнай не спеша. Разберись. Хорошо, если бы сельсовет подтвердил сведения о нем справкой о хозяйстве: использовал ли наемную силу и так далее. Понял? Это важно.
— Понял, Илья Яковлевич. Мне и самому интересно, что за человек нас поведет. Дело-то серьезное.
— Вот именно. Готовься. Месяц у тебя еще есть. Но может статься, и меньше, ты это учти. В тайге всякое упущение в подготовке тебе очень дорого обойдется, Олег Петрович.
— Я понимаю.
— Действуй, Лунин.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Поисковый отряд Лунина, восемь человек, выехал из Дзолью в мае. Были в отряде: сам Лунин и его помощник Мамедов, тоже геолог, пятеро чернорабочих, в их числе и Туланов. Но главная задача Туланова — проводить отряд до мест естественного выхода нефти и газа на поверхность земли. Восьмым был молоденький стрелок, вооруженный коротеньким карабином. Конвой и охрана.