— Это верно, особых лишков не будет сей год, — сказал староста. — Но ремешок придется и нам затянуть, да потуже. Хотя, по совести сказать, когда и жили мы с отпущенным-то ремешком?..

— Да уж… это как водится.

— Жисть — она мужика в одну сторону жмет, — согласно зашумели вокруг.

— Помочь — это конешно, отчего не помочь, но я так разумею: хлеб-соль дадим заимообразно, долг платежом красен. Придется записать, кто сколь даст да кому сколь дадено. Так оно крепше, — заключил Дмитрий Яковлевич. Не зря его мужики Изъядора выбрали старостой, ой не зря. — До конца лари пустошить не станем, это само собой. Опять же оплату попросим, может, и не деньгами, а вот, скажем, нужным товаром. Ну и бумагу, бумагу-то подождем, спешить не будем, сначала, значит, бумага, а потом, стало быть, ответ на нее — хлебушком или как…

На том пока и порешили. Федор с отцом попросили у Дмитрия Яковлевича, как у старшего на деревне, позволить порубку леса. Объяснили положение, так, мол, и так, задумано новый дом рубить.

— Валите. Можно с бора за Бадъелью, почему нельзя, валите. Только с Иван Николаевичем, ну, который в Няшабоже, акт составьте. Сколько бревен возьмете, мы в книге отметим. Теперь еще неизвестно, какая цена у новой власти на лес. Но как узнаем, тогда и расплатитесь. По порядку, мужики. Власть-то она и своя, дак ведь и своей казне деньги не помеха…

Так и договорились: расплатятся Тулановы, когда цену узнают, а пока, время дорого, станут лес валить да возить.

До самого начала жатвы ячменя работали не разгибаясь: отец, Федор с Ульяной да Агния. Валили лес и возили на место будущего дома. Федор с Ульяной валили, Агния возила бревна на волокуше, а отец разгружал и ошкуривал. Место для дома выбрали неподалеку от родительского, но поближе к лесу. Почти полмесяца отец с сыном стучали топорами — рубили сруб. А бабы тем временем, слышно, ритмично колотили высушенные в овине снопы — тэп-топ-тап… тэп-топ-тап. Федор и сам любил, играючи, хлопать билом цепа. В такие минуты сердце крестьянское до краев радостью наполняется — вот он, добытый тобою продукт… Но в этом году не многие на гумнах цепами хлопали да радовались. Неурожай…

Рубили вдвоем, а одну неделю помогал им Васька Зильган: охота ему, сказал, с Федором об разном поговорить, так что сколько может — поможет. И на самом деле рубил до самого верхнего ряда сруба. Можно было уже перекинуть матицы от стены к стене — Федор задумал дом в три больших комнаты, с сенями да сеновалом. Перекинуть матицы, завершить сруб последним рядом и сделать потолок. Завершили, сделали.

— Все. Это мы хорошо успели, на этот год хватит, — подвел отец. — Теперь до следующего года пусть сохнет, садится. Выберем время, попилим доски. А ныне другие работы на пятки наступают.

Знал бы Федор, что настали теперь такие времена… что жизнь закрутит его, завертит — и сруб нового, такого желанного дома надолго останется сохнуть… Сохнуть, уплотняться и темнеть.

Сразу как выкопали картошку, приехал из волости верхом на лошади заместитель председателя Совета из Кыръядина. Он и привез бумагу про выборы в Изъядоре новой власти, — тоже Совета крестьянских и солдатских депутатов, а также комбеда. И жизнь забурлила. Как же, новую власть велено выбрать!

На сходке в Изъядоре избрали в новый Совет пять человек. Попал в депутаты и Федор. И старого старосту — Дмитрия Яковлевича — тоже избрали: власть, она, конечно, новая, но знали мужики Дмитрия как рассудительного хозяина и справедливого заступника. Такого заботника и надо председателем. Так и порешили.

Затем Дмитрий Яковлевич, уже как новая власть, с представителем из волости объехали верхом на лошадях все деревни в округе и всюду, вот так же, избрали депутатов новой власти. По три депутата от Няшабожа, Горояга и Кероса, эти деревни были поболе прочих, от Шушуна — двое и из того самого Переволока, где жили семьи двух братьев, — старшего из них, Василь Дмитрича. Всего получилось восемнадцать депутатов, из них избрали исполком. Новым председателем дружно назвали Дмитрия Яковлевича, бывшего старосту. Тут же представитель из волости зачитал декрет Совета Народных Комиссаров и постановление из Усть-Сысольска об организации комбедов. Руководить местным комбедом определили Федора Туланова. Сказано было вслух такое: Федор — кронштадтский матрос, стало быть, классовое чутье у него обостренное. Человек он честный, не злой. Они все такие, Тулановы: зря других не обидят. Для такой ответственной должности — оченно нужные качества. Федор от неожиданности растерялся и начал было отказываться. Но его и слушать не стали.

— Послужи обчеству, Федор Михайлович.

— Тогда помощником мне прошу определить Васю Зильгана. Вася из бедняцкой семьи, политику Советов принимает близко к сердцу, и хоть язык у него бывает быстрее соображения, так это по молодости, это пройдет, а работать он будет с охотой.

Вася Зильган с радостью согласился. Кроме них в комбед назначили еще четырех человек, по одному из каждой деревни.

Комбед начал с того, что побывал в каждой избе и взял на учет приспевающий урожай. В деревне больших секретов нету, все деревенские знают приблизительно про богачество своего соседа…

Но Совету и комбеду надо было знать не с чужих слов, а со своих глаз определить, у кого чего можно взять, чтоб не разорительно, а кому сколько выдать — чтоб не протянули ноги до нового хлеба. Не об том разговор, чтобы вовсе своими хлебами обернуться, где уж там. Оно и в лучшие годы у большинства своего хлебушка на полгода хватало, не боле. А нынче… Кто вовсе без хлеба останется, что ж ему, при новой, народной-то власти — с голоду пухнуть? Для чего ж царя скидали? Правительство буржуев из Зимнего перли? Для того чтоб друг дружку в яму закапывать? Нет уж, давайте сразу определим: жить имеет право каждый. Это наипервое правило. А второе — подумать надо, как бы так сделать, чтобы хлеб у нас ежегодный получался, без осечек, и еще, конечно: чтоб никто не отлынивал от крестьянской потливой работы в надежде на даровой каравай…

Дело вроде простое и понятное, людей от голодухи поберечь, а как доходит до того, чтобы свой кусок другому отдать. — тут все и усложняется. Отдать-то я отдам, рассуждает каждый, а ну как самого прижмет? И кому тогда в ноженьки падать? Кто — выручит? Поэтому Федор решил начать собирать страховой хлебушек со своего дома. Твердо решил. Пускай все увидят, какой зачин сделали Тулановы, тогда и будет у него право от других требовать революционной сознательности.

— Батя, — сказал он во время ужина, при всей семье. — Надо бы, батя, начать нам с себя, чтоб не косились на нас, будто других обираем…

Отец долго не отзывался. И остальные — молчали, ожидая.

— Что же… считал-прикидывал и лишку хлеба у себя нашел? — пробурчал отец, не глядя на сына.

— Да что уж про лишку говорить, — усмехнулся Федор. — Сам знаю… Но по всей деревне только у пяти хозяев, Митрофана, Серафима, Ивана, Варука и у нас, не побило морозом. Что-то да уродилось. Я уж всяко думал… Ведь в одной деревне живем. Остальным-то как? У того же Васьки Зильгана ни зернышка. Так и станем глядеть, как люди вокруг пухнут? — Федор пристально смотрел на отца, не отводя глаз. Очень ему важно было сейчас, именно сейчас, не откладывая, получить батино согласие. Тогда, чуял он, и в дому сохранится прежнее уважение, мир да покой.

— Да я-то что… Мы с матерью пожили, годы уже не те, нам много не надо. Самим же вам, молодым… Я, Федя, так думаю: вот отделим на семена, а потом сами как хотите, так и решайте.

Втроем: Федор, Агния, Ульяна — считали, судили-рядили, прикидывали. Чесали затылки. Так и так выходило — не хватит на еду на год. Никак не хватит. А порешили все же едино: выделить комбеду два мешка ржи и три мешка ячменя. Чтоб перед людьми не стыдно — это важнее всего.

— Го-о-споди-и… эстолько-то увезти хотите! — испугалась мать. — Да чем же я вас кормить стану?

— Хлеб, мама, придется печь раз в неделю. И хватит нам, — успокоил ее Федор. — Сама знаешь, иным уже сегодня есть нечего.