Кто выживет, тот и царь горы.

Самым удобным для покушения был намеченный обед в чайной. Мы подводили итоги месяца и обсуждали дальнейшие действия Дзиротё-гуми.

Сегодня чайная старика Ё́дзи была закрыта для обычных посетителей: здесь пировали якудза[5]. За столами сидело человек под двести – одна двадцатая борёкудана. Все, кого задействовали в Масуде. Другие разбрелись по хану и ждали указаний из города.

Вака-гаси́ра[6] и сятэй-гаси́ра[7] собрали вокруг себя кёда́й[8] и сятэ́й[9] – шутили, вспоминали, как ловили мелких преступников. Зал содрогался от смеха. Самая обыкновенная обстановка.

Дэка́та[10], куми-и́ны[11] и санси́та[12] вели себя тише, но ничуть не скромнее. От ониги́ри[13] с тунцом они отвлекались только на служанок, которые подливали им бамбукового пива и приносили эдама́мэ[14]. Девицы краснели, как варёные рачки: здесь утолялся один голод, а другой – нарастал.

Как почитаемый глава бакуто я делил пищу среди верхушки. Передо мной сидели старшие советники, мой кайкэ́й[15], сингии́н[16] и со-хо́мбутё[17].

До кого доходил черёд отчитаться, тот бросал палочки и выкладывал итоги месяца в отраслях, нами занятых. А я просто ел и слушал, вставляя замечания, когда что-то не устраивало.

Очередь дошла до кайкэя. Покончив с мисоси́ру[18] в два глотка, он начал говорить:

– Господин, за последние тридцать дней мы отправили свыше четырёхсот должников на поденные работы в Ому. Прибыли итого – двадцать восемь тысяч мон. Проигравшие в маджонг[19] и ойтё-ка́бу[20] оставили нам доход в триста пятьдесят оба́нов[21]. Юкаку Масуды…

За подсчётом денег я потянулся к кусочкам якито́ри[22] на палочке. Сорвал зубами одно куриное сердечко и стал усиленно жевать. Между тем заговор пришёл в исполнение.

Подначенный новичок посчитал, что деловая болтовня отвлекла меня, и был прав. Он подкрался сзади в крысу и немедля всадил меч в затылок новому отцу.

Пригрел змей, называется.

Лезвие легко пронзило плоть, толкнув голову вперёд. Оно упёрлось в зубы, раздвигая их, порезало губы и вышло наружу через рот.

Разъярённый, я скосил глаза, смотря на него, и захрипел для вида.

Дюжий молодец надавил на клинок, и я пал лицом в блюдо с суши, вдыхая запах сырой рыбы. Рука случайно смахнула чашку чая рядом. Напиток расплескался по полу.

Обычный человек, пырни его так, умрёт. Но я нечто большее ведь. Попробуй убей.

Боль не чувствовалась – тело отозвалось мягким щипком в месте раны. Прошло быстро.

С кончика меча стекала порочная кровь – чёрная, как дёготь, и вязкая, словно липовый мёд. Проглотить измельчённую пищу я не успел. Начался кашель. Месиво падало с дергавшегося языка прямо на стол. Капали слюни, стекая с блюда и образуя густую пузырящуюся лужицу.

Служанки запищали в голос и бросились бежать. Уханье пола под их гэта слышалось до кухни, где девочек ждал взволнованный хозяин чайной. Бедный старик ещё не знал, сколько простоит его заведение на восстановлении.

Предателей не заботило, как отвратительно и жалко выглядел тот, кому когда-то они клялись в верности, как сыновья – отцу, но на крови. Не на тех я понадеялся, пускай подчинённые раскрылись как последняя падаль только спустя сотни лет сотрудничества.

Верхушка Дзиротё-гуми восторжествовала, простодушно поверив, что их кумитё пришёл конец. Им вторили рядовые якудза, вставая с мест, вынимая из ножен мечи и улюлюкая. Ликование было поспешно.

Никто за меня не вступился. Каждый понимал, что произошло, и желал мне смерти.

Тем лучше: истребить целое отделение проще, чем немного ощипать загнивающую ветвь.

Я не шевелился, подыгрывая заговорщикам, чтобы умерить бдительность и в нужный миг заявить о себе. Катана всё также стояла поперёк рта: несостоявшийся убийца не решался вынуть её, опасаясь ответных действий. Я не утомил их напрасным ожиданием и заговорил, когда ор поутих.

Взгляды якудза устремились на их главаря. Они ждали, что будет, в глубине души желая спастись бегством от зверя, чья кровь растекалась по моим жилам. И жаль было им, что свод правил не позволял этого. Безвольные животные. Впрочем, это мне на руку.

Речь звучала хрипло и неразборчиво. Пришлось вставать. Противодействие бойца сзади не помешало: его сила с моей не могла и сравниться.

Руки потянулись к основанию клинка. Его владелец отпрянул и, вскрикнув, приземлился на задницу, стал отползать прочь, лепеча вздор. Тяжело ему было лицезреть во мне противоречие человеческой природе.

Пальцы сжали катану, и я без напряга вытащил её. Сталь покинула голову, а колотая рана мгновенно затянулась. Якудза ахнули, будто не ждали такого поворота, хотя прекрасно знали, кому служат. Кровавый меч со звоном упал на деревянный пол.

– При иных обстоятельствах мне бы даже понравилось, – заявил я, похабно смеясь. Морды якудза смяла озадаченность. – Другое дело, вы, шайка бесстыжих свиней, хотите меня прирезать. Кто подначил? Кто из вас этот болван?

Им не было нужды отвечать. Я прислушался к биению сердец вокруг. Одно колотилось чаще других, собираясь выпрыгнуть или взорваться.

Сердце со-хомбутё.

– Да ладно! Ватанабе-сан? Ну, конечно! Моя правая рука…

Он скорчил пунцовое лицо. Замысел этого ублюдка обрушился, как карточный домик. Я прекрасно знал его: вместе ведь начинали возводить этот преступный мир на задворках общества. Как и ожидалось, Ватанабе не хотел сдаваться так просто.

Мысль о предательстве не уткнулась ножом в сердце, не растеклась плевком по душе. Поступок со-хомбутё я посчитал самым обыкновенным.

Человеку всегда мало, каких бы успехов он ни добился. Именно поэтому мы те, кто есть сейчас, хотя могли бы остаться в землянках. Но вот незадача: стремления Ватанабе отнять борёкудан шли наперекор моим.

Очень грустно, очень жаль, но ему суждено было сегодня умереть.

Меня не поразило, что он подчинил себе всех якудза Масуды. От новичка до кайкэя – меня боялся каждый. Я не был опасен, но они видели в кумитё только чудовище. Я и вправду напоминал человека отдалённо. Такова цена за сверхъестественную силу, заложенную в плоти и крови.

– Чего вы ждёте, обезьяны? Прикончите его!

Главный предатель занёс над головой меч, но рваться первым не стал.

Никому из подчинённых не хватило ума освистать его, вынести во двор и там же разорвать на куски. Сами же очернили свою преданность, ринувшись на меня гурьбой. Кучка дураков.

Я, ощутив приближение боя, перестал думать о чём-либо другом. Глаза ослепил кровавый угар. Мышечная память сделала всё за меня.

Давно перестал носить оружие. Не потому, что в нём нет чести. С мощью, дарованной одинокому ронину по праву рождения, любой меч или ружье – ничто. Мышц хватало с лихвой, чтобы отправить на тот свет любого. Даже войско в тысячу самураев пойдёт на корм червям.

Единственный удар хоронил якудза тут же. Хотя я неоднократно бил каждого прежде, чем приступать к другому.

Между предателями порхал, как суматошная оса. Движения были быстры и могли потягаться с молниями в темнейшую бурю.

Позднее меня озадачит, почему гокудо[23], заметив, как пачками падают их товарищи, не прекратили бросаться на рожон. Возможно, страх перевесила жажда наживы. Или чувство долга перед Мэйнаном, для которого я был на сто из ста чудовищем, а не в половину, как есть. Их тошнило рассыпаться в любезностях перед полукровкой, что пил кровь о́ни[24] и так укреплял адские способности.

Локти и кулаки вминали лица внутрь головы. Грудные клетки трещали, отчего кости взрезали сердца и лёгкие. Если удары приходились на живот, лопались кишки, вызывая обильное кровотечение. Челюсти сдвигались набок, рядами выбивались зубы – не успевали упасть одни, как летели другие.

Голыми руками я вырывал конечности из суставов. Двумя пальцами выдирал кадыки и глаза – резко, точно змея, кусающая в прыжке. При падении на колено захрустел не один хребет. Я расшвыривал якудза, и те разламывали столы пополам, вдребезги били посуду, мешались вместе c недоеденной пищей и выпивкой.