— Жестокая и подлая чертовка, — тихо сказал он. — Придется арестовать ее, сэр, иначе кто знает, кто будет следующий в ее списке. Но... ведь нужны доказательства или признание... Или что-то в этом роде. Мы не можем просто...
— Я получу и то, и другое, — бросил я. Жестокий гнев все еще владел мной, заглушая все другие чувства. — И немедленно!
Я вышел из туннеля и решительно подошел к стюардессе.
— Мы кое-что упустили из виду, мисс Росс, — резко проговорил я.— Я имею в виду продукты на вашем камбузе на самолете. От этого может зависеть жизнь или смерть. Сколько их там у вас?
— Продуктов? Боюсь, что не очень много. Лишь небольшие порции на тот случай, если кто-нибудь проголодается. Ведь днем я подавала им обед, а вечером все поужинали.
(«И запили улики весьма своеобразным сортом кофе», — угрюмо подумал я.)
— Неважно, много или мало, —• проговорил я вслух. — Для нас сейчас ценны любые крохи. Я бы хотел, чтобы вы сейчас пошли туда со мной и показали, что у вас там хранится.
— Обязательно сейчас? — запротестовала Мари Ле Гард. — Неужели вы не видите, что бедняжка продрогла до костей?
— Неужели вы не видите, что я тоже? — отрезал я. Видимо, я уже был на пределе, иначе никогда бы не позволил себе говорить таким тоном с Мари Ле Гард. — Пойдемте, мисс Росс.
Она пошла. На этот раз, не полагаясь на случай, я захватил наш прожектор с портативной батареей и еще один фонарь, а стюардессе сунул в руки охапку бамбуковых кольев. Когда мы поднялись наверх, она остановилась, ожидая, что я поведу ее, но я велел ей идти впереди. Я хотел видеть ее руки.
Снегопад несколько ослабел, ветер утих, и видимость немного улучшилась. Мы прошли вдоль кабеля антенны, повернули чуть-чуть к северо-востоку и через десять минут были уже у самолета.
— Отлично, — сказал я. — Вы первая, мисс Росс. Забирайтесь наверх.
— Наверх? — Она обернулась ко мне, и, хотя большой фонарь, поставленный мной на снег, не давал мне возможности увидеть ее лицо, ее удивленный тон был выбран совершенно правильно. — Каким образом?
— Тем же, что и раньше! — отрезал я. Чувство Гнева не давало мне спокойно говорить, еще немного, и я не сдержусь. — Прыгайте!
— Тем же, что... — Она замолчала и уставилась на меня. — Что вы хотите этим сказать? — прошептала она.
— Прыгайте! — неумолимо повторил я.
Она медленно повернулась и прыгнула. Пальцы ее не достигли рамы на шесть дюймов. Она попробовала снова, но снова безрезультатно. При третьей попытке я подхватил ее и приподнял, она руками ухватилась за нижнюю раму. На мгновение она повисла на руках, потом подтянулась и, вскрикнув, тяжело упала. Медленно, словно оглушенная, она поднялась и посмотрела на меня. Превосходная актриса!
— Не могу, — хрипло проговорила она. — Вы же сами видите, что не могу. Что вы от меня хотите? Что я сделала?
Я ничего не ответил, а она продолжала:
— Я... я не останусь здесь. Я пойду обратно в домик...
— Успеется! — Я грубо схватил ее за руки, так как она уже повернулась, собираясь уходить. — Встаньте так, чтобы я мог вас видеть.
Я подпрыгнул, ухватился за раму и, забравшись в кабину пилота, протянул вниз руки так, чтобы втащить ее за собой, и не слишком деликатно. Потом, ни слова не говоря, повел ее в кладовую.
— Аптека «Микки Финна», — заметил я. — Идеально спокойное местечко...
Теперь уж она скинет маску. Я поднял руки, предвосхитив ее попытку заговорить, так как она уже открыла рот.
— Дурман, мисс Росс! Но вы, конечно, не понимаете, о чем я говорю?
Она смотрела на меня, не мигая и ничего не говоря.
— Когда случилась авария, вы сидели вот тут, — продолжал я. — Может быть, даже на этой табуретке, верно?
Она все так же молча кивнула.
— И конечно, вас отбросило на эту переборку. Скажите, мисс Росс, где та металлическая штука, тот металлический выступ, который продырявил вам спину?
Она посмотрела на стенные шкафы, потом медленно перевела на меня взгляд.
— Так вот... вот зачем вы привели меня сюда?
— Где он? — требовательно спросил я.
— Не знаю. — Она покачала головой и отступила на шаг. — Какая разница? И... и дурман... Да в чем дело, скажите, пожалуйста!
Молча я взял ее под руку и провел в радиорубку. Там я направил луч фонаря на верхний угол корпуса радиоприемника.
— Кровь, мисс Росс! И несколько синих ниток. Кровь из раны у вас на спине, нитки — из вашего жакета. Вот где вы сидели или стояли, когда самолет рухнул. Жаль, что вас сбило с ног. Но по крайней мере, вам удалось удержать в руке пистолет...— Она смотрела на меня каким-то больным взглядом, и ее лицо казалось белой маской, вырезанной из папье-маше.— Вы забыли свою роль, мисс Росс. Ваша следующая реплика должна быть: «Какой пистолет?» Я подскажу вам. Тот, из которого вы стреляли во второго пилота. Жаль, что вы сразу не убили его, не правда ли? Но зато вы отлично потом разделались с ним. Задушить едва живого человека очень просто. Как говорится, чистая работа!
— Задушить? — Это слово ей удалось лишь с третьей попытки.
— Вот это правильная реплика и в самое время, — одобрительно сказал я, —• именно задушить. Ведь это вы задушили второго пилота прошлой ночью?
— Вы с ума сошли, — прошептала она. Ее губы, неестественно алые на пепельно-белом лице, были полуоткрыты, темные глаза казались огромными и выражали страх, боль и отчаяние. — Да, вы сошли с ума, — повторила она дрогнувшим голосом.
— С ума спятил, — согласился я. Снова подхватил ее под руку, увлек за собой к пульту управления и осветил фонариком спину убитого пилота. — Об этом вы, конечно, тоже ничего не знаете?
Я нагнулся, рывком поднял его китель, чтобы обнажить то место, куда вошла пуля, и едва удержался на ногах. Она с долгим, глубоким вздохом упала прямо на меня. Машинально я подхватил ее и опустил на пол, выругался, что попался на удочку, на миг обманувшись этой банальной женской уловкой, и безжалостно ткнул ее двумя пальцами прямо в солнечное сплетение.
Никакой реакции не последовало, абсолютно никакой. Обморок был самым настоящим, и она полностью лишилась сознания.
Мне редко доводилось переживать столь неприятные минуты, которые я провел в ожидании, когда она придет в себя.
Самобичевание — слишком бледное слово, чтобы выразить то чувство, с каким я проклинал себя за безрассудство, беспросветную тупость и больше всего за зверскую грубость, за рассчитанную жестокость, с которой я обошелся с этой бедной девочкой, теперь беспомощно лежащей передо мной... Особенно я проклинал себя за жестокость последних нескольких минут. Пожалуй, можно было извинить мои подозрения, но мои последние действия, нет, им не было оправдания. Если бы я не был настолько во власти гнева, не был настолько уверен в своей правоте, что даже возможность сомнения ни разу не пришла мне в голову, если бы мои мысли не сосредоточились на том, чтобы разоблачить ее и доказать ее вину, я бы, по крайней мере, понял, что она не может быть тем человеком, кто полчаса назад выпрыгнул из кабины управления, когда я бежал по проходу. Она не могла быть тем человеком по той причине, что не сумела бы самостоятельно забраться в самолет. Не говоря уже об ее ране. Я должен был как врач сразу понять, что ее руки и плечи, которые я достаточно хорошо разглядел, не приспособлены для акробатических действий, чтобы подтянуться на такую высоту и протиснуться сквозь отверстие в разбитом стекле. Она не притворялась, когда упала в снег. Теперь я это ясно понял, но мне следовало понять раньше.
Я еще не исчерпал всех эпитетов, какими награждал себя, когда она зашевелилась, вздохнула и выпрямилась на моей руке. Глаза ее медленно раскрылись, остановились на мне, и я почувствовал, что она пытается отстраниться.
— Все в порядке, мисс Росс, — сказал я по возможности мягко. — Пожалуйста, не бойтесь. Я не сошел с ума... Право, не сошел. Я просто самый полоумный, неуклюжий субъект, какого вам приходилось видеть и какого вы никогда больше не встретите. Я сожалею, я ужасно сожалею обо всем, что я вам тут наговорил и что сделал. Как вы думаете, вы можете простить меня?