Не думаю, чтобы она слышала хоть одно слово из того, что я сказал. Может быть, лишь мой тон несколько ободрил ее, но это было всего лишь мое предположение.

— Убили! — Я едва услышал это слово, так тихо она его произнесла. — Его убили. Кто... Кто это сделал?

— Ну-ну, успокойтесь, мисс Росс... — «О Боже», — подумал я и продолжал: — Не знаю... Теперь я знаю только одно — что вы не имели к этому никакого отношения.

Она устало покачала головой.

— Просто не верится... Не могу поверить. Капитан Джонсон? Зачем кому-то понадобилось... Ведь у него не было врагов, доктор Мейсон.

— Возможно, полковник Гаррисон тоже не имел врагов. — Я кивнул в сторону заднего ряда кресел. — Но они разделались и с ним.

Она посмотрела в ту сторону, и глаза ее широко раскрылись от страха. Губы ее шевельнулись, словно она хотела что-то сказать, но я не услышал ни звука.

— Они разделались и с ним, — повторил я. — Так же как и с пилотом. Как и со вторым пилотом, и с бортинженером.

— Они? — прошептала она. — Кто это они?

— Кто бы то ни был, я знаю только, что это были не вы.

— Не я, — прошептала она. Она вздрогнула еще сильнее, и я крепко схватил ее за плечи. — Мне страшно, доктор Мейсон, мне страшно.

— Вам нечего... — Я хотел сказать, что бояться нечего, но вовремя осознал идиотизм этих слов. Поскольку среди нас скрывается неизвестный беспощадный убийца, можно было бояться чего угодно. Мне самому было страшно, но такое признание не подняло бы дух этого юного существа. Поэтому я рассказал ей обо всем, что мы обнаружили, о наших подозрениях и о том, что произошло со мной. Когда я закончил, она посмотрела на меня и спросила:

— Но зачем меня перенесли в радиорубку? Ведь меня перенесли туда, правда?

— Вероятно, — согласился я. — Зачем? Должно быть, для того, чтобы держать вас под прицелом, если бы второй пилот, Джимми Уотермен, кажется, так вы его назвали, отказался подчиниться. Зачем же еще?

— Зачем же еще? — повторила она как эхо. Потом пристально посмотрела на меня, глаза в глаза, и я увидел, как в ее взгляде вновь появился страх. — А кто еще?

— О чем вы?

— Разве вы не понимаете? Если кто-то держал под прицелом Джимми Уотермена, то кто-то другой должен был держать под прицелом остальных пилотов. Ведь один человек не может одновременно быть в двух местах... Ведь капитан Джонсон, должно быть, делал в точности все, что ему велели. И Джимми делал то, что ему велели.

Это было настолько очевидно, что и ребенок понял бы, но именно потому я и упустил это из виду. Конечно же, их было двое, иначе как бы они могли заставить весь экипаж подчиниться их приказаниям! Боже милостивый, значит, их двое! Там у нас в домике девять мужчин и женщин, и двое из них убийцы. Беспощадные и безжалостные убийцы, которые, будь к тому малейший повод, убьют и еще кого-нибудь. А у меня нет и тени предположения, кто они, эти двое.

— Конечно, вы правы, мисс Росс. — Я заставил себя говорить спокойным и размеренным тоном. — Я был просто слеп, мне следовало это давно понять...— Я вспомнил, как легко пуля пронзила человека в последнем ряду.— Собственно, я понимал это подсознательно, но как-то не связал одно с другим. Полковник Гаррисон и капитан Джонсон были убиты из разных пистолетов: один — из тяжелого и мощного оружия, а другой — из менее мощного, более легкого, каким может пользоваться и женщина...

Я внезапно умолк. Дамский пистолет! Почему бы и не женщина? Может быть, даже девушка... та, которая сидит сейчас рядом со мной? Может быть, тот, кто пошел за мной, когда я направился к самолету, был ее сообщник, ведь это объяснило бы многие факты... Нет, не объяснило бы, обморок нельзя симулировать. Но может быть...

— Дамский пистолет? — Она поняла меня, словно я произнес свои мысли вслух. — Может быть, даже я, лучше сказать, все-таки я. — Она говорила неестественно спокойным тоном. — Видит Бог, я не могу упрекать вас. На вашем месте я бы тоже всех подозревала.

Она стянула с левой руки перчатку, сняла с безымянного пальца сверкающее колечко и передала его мне. Я с недоумением стал рассматривать его в свете фонаря и заметил на внутренней стороне крошечную надпись: «Дж. У. — М. Р. сент. 28,1958». Я поднял на нее глаза. Лицо ее будто застыло и осунулось.

— Мы с Джимми обручились два месяца назад. Это был мой последний рейс в должности стюардессы. На Рождество мы должны были пожениться... — С этими словами она выхватила у меня кольцо, трясущейся рукой надела его на палец, а когда снова повернулась ко мне, глаза ее были полны слез. — Теперь вы мне верите? — Она всхлипнула. — Теперь вы мне верите?

Первый раз за двадцать четыре часа я поступил разумно: крепко сжал губы и не сказал ни слова. Меня больше не беспокоило ее странное поведение сразу после аварии и у нас в домике, я понял: то, что она сейчас сказала, объясняет все. Я молча сидел и наблюдал за тем, как она смотрит перед собой невидящим взглядом, а когда она вдруг вся поникла и закрыла лицо руками, я привлек ее к себе. Она не сопротивлялась. Она просто повернулась, уткнулась лицом в олений мех моей парки и заплакала так, словно сердце ее разрывалось. Я думаю, так оно и было на самом деле.

Возможно, тот момент, когда человек узнает, что у девушки умер жених, — не самый подходящий для зарождения любви. Но боюсь, что именно это со мной и случилось. Эмоциям нет дела до щепетильности, до правил и приличий повседневной жизни, и именно сейчас я вдруг ощутил их власть над собой с такой силой, какой не чувствовал с того ужасного дня, четыре года назад, когда моя жена через три месяца после свадьбы погибла в автомобильной катастрофе. И я бросил медицину, вернулся к моей первой великой любви — геологии, закончил прерванный второй мировой войной курс на степень бакалавра наук и пустился странствовать по свету, направляясь туда, где работа, новое окружение и обстоятельства помогли мне забыть о прошлом. Почему же при виде этой темной головки, уткнувшейся в мех моей парки, я чувствовал, что сердце мое переворачивается? Не знаю. Несмотря на ее удивительные темные глаза, ее нельзя было назвать красавицей. И я абсолютно ничего о ней не знал. Быть может, это была просто естественная реакция после моей прежней антипатии, а может быть, это была жалость, вызванная тем, что она потеряла любимого человека, что я обошелся с ней слишком грубо и подвергал ее опасности. Ведь тот, кто понимает, что я знаю слишком много, очень скоро поймет, что и она знает столько же. Возможно, мои чувства были вызваны тем, что она выглядела такой беспомощной и ранимой, такой до смешного маленькой, как бы затерявшейся в большой парке Джесса. Потом я заметил, что ищу оправдания, и перестал об этом думать. Я был женат недолго, но достаточно долго для того, чтобы узнать: у сердца есть свои собственные причины, о которых даже самый острый ум не имеет ни малейшего представления.

Мало-помалу рыдания утихли, и она выпрямилась, пряча от меня, вероятно, очень заплаканное лицо.

— Простите, — невнятно прошептала она. — И большое вам спасибо.

— Спасибо моему утешающему плечу. — Я похлопал по нему правой рукой. — Это для моих друзей, другое — для моих пациентов.

— Ему тоже, но я не об этом. Спасибо вам за то, что вы не говорили, как вам меня жаль, не гладили меня по голове, не приговаривали «ну-ну» или что-нибудь в этом роде. Я бы этого не выдержала. — Она вытерла лицо, взглянула на меня своими темными глазами, и снова я почувствовал, как у меня все переворачивается внутри. — Куда мы теперь, доктор Мейсон?

— Обратно в домик.

— Я не об этом.

— Знаю. Но что вам ответить? Я и сам в полной растерянности. Сто вопросов и ни одного ответа.

— А я даже не знаю всех этих вопросов, — пробормотала она. — Только пять минут тому назад и я узнала, что это был не несчастный случай. — Она недоверчиво покачала головой. — Разве бывало такое, чтобы гражданский самолет заставили сесть, угрожая оружием?

— Доводилось слышать. В газетах писали, как несколько вооруженных людей заставили один самолет пойти на посадку. Но они выбрали еще худшее место, в живых остались, кажется, всего один или двое. Возможно, этот самый инцидент и вдохновил наших «друзей», которые нас ждут в домике. Я бы не удивился.