БРАК ПО РАСЧЕТУ

Еще на Глазовском переулке Леля заметила, что за ней все время неотступно следует какой-то пожилой статный мужчина в широкополой шляпе. У Арбата, на перекрестке, когда Леля выжидала зеленого сигнала, ей даже удалось как следует разглядеть этого человека. На вид ему было лет пятьдесят пять, а на самом деле, может быть, и больше.

О преклонном возрасте незнакомца говорили и седые волосы, и очень странного покроя пальто — серое в крупную клетку, и загибающиеся кверху носами прюнелевые, на металлической застежке ботинки.

«Сейчас перейду на другую сторону, — решила Леля, — и сяду в первый попавшийся троллейбус».

Но следом за ней вошел в троллейбус и незнакомец; делая вид, что кого-то ищет, он на самом деле продолжал все время разглядывать Лелю.

Усаживаясь на освободившееся место, Леля подумала: «Не иначе как хочет познакомиться. Судя по виду, генерал или академик… А может быть, и не генерал, а овдовевший архитектор или художник. Уж больно пальто у него какое-то художническое…»

Мечтания Лели совершенно внезапно нарушил голос контролерши:

— Гражданка, ваш билет…

И тут только Леля вспомнила, что никакого билета она не брала, да и не могла взять, так как, предполагая чуточку пройтись по улице, она даже не захватила сумочку с деньгами.

— Ничего не поделаешь, — сочувственно вздохнула контролерша. — Факт безбилетного проезда налицо. Так как, гражданка, платить будете или милиционера вызвать?

— Придется идти в милицию, у меня при себе денег нет…

Леля уже решительно поднялась с места, как вдруг увидела около себя загадочного старика в клетчатом пальто.

— Пардон, — сказал он, сняв шляпу, и слегка поклонился. — Пардон, мадемуазель. Не сочтите за бестактность, но, видя, что вы попали в затруднительное положение, хочу предложить свою помощь. Только, пожалуйста, не смущайтесь и не краснейте, хотя, а пропо, это, безусловно, придает добавочный компонент вашей привлекательности.

От этих слов Леля покраснела еще больше, а незнакомец небрежно протянул рубль и, получив квитанцию, бросил ее на пол.

— А сорить в троллейбусе, папаша, не полагается, — уходя, строго сказала контролерша.

Но незнакомец, не обратив никакого внимания на слова контролерши, снова приподнял шляпу и сел рядом с Лелей.

— Если не возражаете, то я бы очень хотел представиться. Наврозов Анатолий Филимонович. Бывший морской волк. Контр-адмирал в отставке.

Свою родную дочь Лелина мама именовала не иначе, как Елена Георгиевна. Когда кто-нибудь выражал свое удивление, мама объясняла:

— Ничего странного. От первого брака у меня есть еще дочь Леля. Потом я бракосочеталась вторично и родила вторую девочку. Отец ее категорически потребовал назвать дочку тоже Лелей, в честь любимой сестры. А воля отцов — всегда была законом. Ну вот я, чтобы не путать, стала звать дочерей по отчеству. Одну Еленой Андреевной, другую Еленой Георгиевной.

Несмотря на то, что первая Леля (Елена Андреевна) уже давно вышла замуж и уехала с мужем в Тамбов, мать по привычке продолжала величать Лелю Еленой Георгиевной.

— Ну и что с того, что пожилой, — сказала Лелина мама, услышав подробный рассказ о седоволосом джентльмене, уплатившем штраф. — К твоему сведению, Елена Георгиевна, мой первый муж, Андрей Иванович, был на целых тридцать семь лет старше меня, и это не помешало нам счастливо прожить почти два года, вплоть до самой его кончины. А твой папа — Георгий Карлович, — ему уже было шестьдесят три, а мне двадцать шесть, и тем не менее мы так беззаветно, так горячо любили друг друга! Помню, уже после второго удара, когда я только заикнулась о переводе дачи на мое имя, — он, несмотря на предписанный врачами полный покой, встал, пошел в нотариальную контору и, подписав необходимые бумаги, умер, не приходя в сознание!

Закончив столь мелодраматический монолог, Лелина мама всплакнула и, приложив к сухим глазам край шелкового платка, продекламировала с пафосом:

— Да разве теперешняя молодежь способна на такую воистину испепеляющую любовь?

Выдав замуж Лелю номер один за отставного гомеопата, мама вот уже два года безостановочно рыскала везде и всюду в поисках состоятельного и подходящего супруга для второй дочери.

Но найти было не так легко.

Вообще-то женихов у Лели могло бы быть множество: и лицо красивое, и фигура неплохая, и образование десять классов!

Дальше Леля учиться не хотела, да и мама не советовала: «Ну, зачем тебе идти в институт? Цвет лица портить? Нервы расшатывать? Интеллект перенапрягать? Ну, посуди сама — кончишь ты вуз и, хочешь не хочешь, придется на периферию ехать. Я понимаю, когда люди учатся для заработка. А тебе, слава богу, хватает. Дача достанется тебе, вещи ценные и мебель — тоже. А прожить у нас есть на что, — академическая пенсия за первого папу мне до самой смерти полагается, и на сберкнижке кое-какая сумма накопилась».

Доводы матери Леля еще с детства привыкла принимать без противоречий, а потому и на сей раз не возражала.

Правда, мама еще долго опасалась так часто описываемого в романах «девичьего бунта», но ничего этого не было, если не считать вспыхнувшую было любовь к одному конферансье. К счастью, конферансье, оказавшийся молодым многодетным холостяком, сам испугался сильного чувства Лели и стал так часто жаловаться своей возлюбленной на вечные козни эстрадных китов и свое тяжелое материальное положение, что наскучил ей очень быстро.

С тех пор Леля не только прекратила встречи с конферансье, но даже перестала посещать эстрадные концерты и по совету мамы приобрела абонемент в филармонию.

Анатолий Филимонович Наврозов пришел к Леле через две недели после троллейбусного происшествия. Пришел в том же клетчатом пальто и широкополой шляпе, с букетом цветов, такой же чистенький, отпаренный, крепко пахнущий душистым ягодным мылом.

Увидя Лелю, он с резвостью, завидной для его возраста, ринулся вперед и протянул цветы:

— Искал, знаете ли, по всему городу, но, увы, ничего не нашел. Пришлось ограничиться мимозами.

Отдав цветы, Наврозов скинул пальто и покосился на соседнюю дверь.

— Квартира у вас не коммунальная? — тревожно спросил он и, получив отрицательный ответ, достал из бокового кармана складную распялку и повесил пальто.

Когда Наврозов узнал от Лели, что муж ее сводной сестры медик, он очень обрадовался.

— Медицина, — сказал он, блаженно щуря изрядно выцветшие, когда-то, видимо, очень красивые глаза. — Что может быть величественней медицины! Помню, покойный Мечников Илья Ильич как-то, повстречавшись с Бехтеревым, рассказал ему такой случай…

Какой именно случай рассказал Мечников Бехтереву, Леля так и не узнала. Вошла мама, и гость, прервав рассказ, почтительно встал, прищелкнул каблуками и отрекомендовался:

— Наврозов Анатолий Филимоныч, адмирал в отставке. Тот самый, о котором поется в песенке: «Жил на свете капитан, он объездил много стран…» Рад познакомиться с очаровательной мамашей не менее очаровательной дочери.

Мать Лели с плохо скрываемым восторгом выслушала комплимент, окинула гостя доброжелательным взглядом и, радушно улыбаясь, спросила:

— Надеюсь, не откажетесь почаевничать вместе с нами?

— Не смею отказаться, — откашливаясь, ответил гость. — Чай — напиток божественный. Особенно если в нем есть цветок. В свое время в России были три знаменитые фирмы — Высоцкого, Перлова и Савина. Я лично предпочитал чай «царскую розу» — покойного Высоцкого Николая Константиныча. Какой аромат! Какой колер! Пьешь, знаете ли, и все больше пить хочется. Теперь уж, понятно, таких чаев нет.

Засыпая заварку, Лелина мама слабо возразила:

— Не скажите… Индийский высшего сорта тоже неплохой… Правда, до Высоцкого ему далеко, но аромат приличный. Вы, простите…