Именно в этот очень приятный для молодого писателя день раздался телефонный звонок.

Взяв трубку, он услышал нежный голос:

— Семен Леонидович? Здравствуйте. Очень рад, что застал вас дома. Говорит главный режиссер малодраматического театра Дарьялов… Дело в том, что я, то есть мы, одним словом, театр, учитывая большой и, как говорит пресса, заслуженный успех вашего романа, решили сделать из него пьесу.

— Простите, — робко возразил Габаритов, — но, к сожалению, пьес я писать не умею.

— А вы не беспокойтесь, — ответил Дарьялов, — мы все учли и прикрепили к вашему роману опытного передельщика Корнелия Тигрова. Тигров все сделает как надо. Он великолепно знает специфику театра и законы драматургии.

— Странно, — удивился писатель, — если ваш Тигров такой опытный, то писал бы свою собственную пьесу. Зачем же ему с чужими романами возиться?

В трубке раздался заразительно веселый смех главрежа:

— Простите, Семен Леонидович, но вы очень наивный человек! Уж кто-кто, а вы-то должны знать, что сочинить собственную пьесу может человек, имеющий собственные наблюдения, мысли, талант, наконец! А у Тигрова ничего подобного и в помине нет. Зато специфику театра он, шельма, насквозь изучил!

Видимо опасаясь, что писатель еще не все понял, Дарьялов счел своим долгом пояснить:

— Есть, знаете ли, в искусстве такие люди, вроде кустарей, что шьют из материала заказчика. Им важно, чтобы был роман, а у романа хорошая пресса. Да вы не беспокойтесь, всю ответственность я, то есть мы, одним словом, театр, берем на себя!

Через два часа после телефонного разговора в квартиру писателя вкатился коротконогий модно одетый человечек, на пухлых щеках которого сквозь неровные слои пудры пробивались причудливые узоры склеротического происхождения.

— Будем знакомы, — отрекомендовался толстячок. — Корнелий Тигров. Меня к вам Дарьялов направил… Игорь Николаевич… Как вам известно, речь идет о написании пьесы по вашему роману. Все уже в полном порядке. С управлением согласовано, с дирекцией театра утрясено, с бухгалтерией полная договоренность. Условия обозначены вот в этой бумажке. Расписаться я попрошу здесь… чуть-чуть левее…

На другой день Габаритова снова посетил специфичник, но уже не театральный толстячок, а совершенно обезжиренный, бритый, долговязый старик, гладкий, как отполированная палка.

— Я из киностудии, — бодро прошепелявил старик. — Младенцев моя фамилия. Может, слышали? Хочу сделать из вашего романа монументальное кинополотно. Это меня наш начальник сценарного отдела надоумил. Он у нас, знаете ли, творчески очень смелый человек! Раз, — говорит, — пресса этот роман хвалит, значит надо срочно включать его в план и делать сценарий!

— Но я никогда не работал для кино, — робко произнес писатель.

— А работать вам и не придется, — успокоительно сказал Младенцев. — Работать буду я. Но фамилия на титульном листе будет только ваша. Да вы не удивляйтесь. У нас в кино всякое бывает. Я человек свой, штатный, ну а по приказу главка штатные киноработники писать сценариев не имеют права. А тут уж не придерешься. Как это говорится: ваш роман, наш экран!

Вслед за киноспецифичником в квартире появился радиоспецифичник.

— Перед вами, — доложил вошедший, — автор и постановщик детских радиоспектаклей. Вы, очевидно, знаете, что именно детские радиопредставления имеют свою специфику! Вот, например, как зазвучит на радио ваш роман.

Молодой человек уселся поудобнее в кресло и вытащил из портфеля сильно потрепанную и сплошь перечеркнутую книгу.

— Не пугайтесь, Семен Леонидович, — это экземпляр вашего романа после моей творческой переработки. Чтобы он удобнее лег на микрофон, мне пришлось внести несколько небольших поправок, не имеющих принципиального значения. Прежде всего, первые четыреста тридцать две страницы я изымаю начисто. Зато вместо этого я ввожу двухминутную сценку в коровнике. Вы только представьте, как это радиогенично и художественно. Вначале идет песня доярок, потом песня затихает, и на фоне едва слышимого припева я сразу же, наплывом, даю громкое мычание коров и звуки сильной молочной струи, ударяющейся о стенки большого эмалированного ведра!

Радиоспецифичник говорил долго, восторженно и кончил сообщением, что радиопостановка уже включена в план и на днях начинаются репетиции.

Последним посетил Габаритова известный в оперно-опереточных кругах либреттист Григорий Клюквин.

Извинившись за беспокойство, Клюквин попросил разрешения присесть и, мягко улыбаясь, сказал:

— Я потревожил вас для того, чтобы рассказать о некоторых небольших отступлениях от вашего романа, которые я вынужден сделать как автор оперного либретто. Этого требует специфика музыкальной драматургии и особенности дарования автора музыки, небезызвестного вам Аркадия Чугунова. Кстати, у него уже приготовлена чудесная и почти нигде не использованная увертюра из нержавеющих мелодий! Что касается сюжета, то мы его чуточку изменим и дополним. Во-первых, мы введем дополнительную тему пережитков кровной мести среди колхозников и для большей красочности место действия перенесем из Тамбова в Сочи, на берег Черного моря… Тут и декорации более оперные, и режиссеру есть где развернуться.

…Прошел год. Семен Леонидович Габаритов уже успел основательно забыть о кустарях-специфичниках. Он сидел и кропотливо работал над новым романом, как вдруг на улицах появились огромные плакаты, возвещающие о первых спектаклях пьесы К. М. Тигрова «Прощай, Тамара!..»

Под названием в скобках значилось, что пьеса сделана по роману С. Л. Габаритова «Своя семья».

Чуя недоброе, писатель отправился в театр и до того расстроился, что, с трудом досидев до конца, побежал разыскивать главрежа.

А для расстройства были все предпосылки. Случилось так, что наиболее слабые места в романе, перекочевав на сцену, стали основным содержанием пьесы. Положительные герои уныло бродили по сцене, произносили какие-то ватные, холодные слова и каждым своим появлением вызывали даже у наиболее молодой и здоровой части зрителей долгие приступы кашля.

Семен Леонидович побежал в кабинет главрежа, чтобы выразить свой протест, но Дарьялов, увидя писателя еще в дверях, пошел ему навстречу, обнял его и, влепив в обе щеки по звонкому актерскому поцелую, низко поклонился и сказал:

— Спасибо, дорогой! Большое спасибо! Вот что значит хороший роман, переделанный с учетом специфики театра! Билеты проданы на весь квартал вперед! И всему мы обязаны прежде всего популярности вашего романа!

В то время как главреж благодарил Габаритова, специфичник Тигров, воспользовавшись жидкими аплодисментами и отсутствием бдительности у помощника режиссера, выбежал на сцену и кланялся так старательно и долго, что пришлось опустить железный занавес.

На премьеру оперы Семен Леонидович не пошел. Позже он узнал, что в либретто из романа попала всего лишь одна глава, посвященная описанию новой молотилки.

Почему-то именно на материале этой главы композитор сделал полуторачасовой песенно-речитативный номер, который прозвучал крайне неубедительно, хотя хор очень старался и пропел его до конца подавляющим большинством голосов.

Совсем плохо сложилась судьба киносценария. По сообщению газеты, начатые было съемки прекратились из-за полной непригодности сценария.

Что касается радиоспектакля, то однажды соседка по квартире, встретив в коридоре Габаритова, укоризненно сказала:

— Нехорошо, Семен Леонидович… Стыдно. Мой Вася слушал вашу радиопостановку, и до того его мычанием коров напугали, что малыш до сих пор с повышенной температурой лежит!

Писатель извинился и, послав пострадавшему коробку конфет, выбежал на улицу.

Целый день ходил Габаритов по всяким учреждениям, всюду доказывая, что лично он не имеет никакого отношения ни к пьесе, ни к либретто, ни к сценарию, ни к радиопостановке.

А через неделю, выступая на писательском собрании, он решительно требовал, чтобы специально созданная комиссия выяснила наконец, кто покровительствует далеким от искусства людям, поставщикам халтуры.