— О чем будет докладывать шеф, — торопливо ответил Далилов, — мне неведомо. Знаю, что об очень важном… До скорой встречи в конференц-зале… С почтением любящий вас… Далилов Кы Эс…

— Трепло! — про себя ругнулся Гландырин. — Прыгает целыми днями по отделам, слывет за общественника, а сам уже на прошлой неделе второй кредит на цветной телевизор оформил… И откуда такие деньги у людей берутся?

После некоторого раздумья Гландырин решил, что собрание, по всей вероятности, будет посвящено распределению путевок в санатории.

Своими соображениями он поделился с некоторыми сотрудниками своего отдела, но те решительно отвергли это предположение: во-первых, никаких путевок в ближайшее время не предвидится, а во-вторых, подобные мероприятия проводит всегда не начальник управления, а кто-нибудь из месткома.

— Тогда не иначе как сокращение штатов намечается.

Мысль эту Гландырин не высказал вслух, а затаил, опасаясь, что она может быть истолкована как его личное опасение за свою собственную судьбу. А если так, то обязательно найдется кто-нибудь из сослуживцев, который пойдет куда следует и заявит, что не кто иной, как Гландырин, сомневаясь в своей служебной полноценности, разводит преждевременную панику и повсюду сеет нездоровые слухи по поводу якобы предстоящего сокращения штатов.

Тут наверняка его первого и сократят. И уже никакой местком ему помогать не будет… Что им до этого Гландырина? Человек он, скажут, не коллективный, от общественных поручений отказывается, от газетной подписки увиливает, все на свой аппендицит ссылается, а аппендицит-то у него давно в больнице аннулировали.

— Уволят меня, — твердо решил Гландырин, но тут же успокоился. — Пусть только попробуют… я их тогда по судам затаскаю… В первую очередь сократить должны тех, кто сверх штата зачислен. Того же Далилова… Он по ведомости инспектором отдела кадров числится, а выполняет обязанности экономиста…

До самого обеденного перерыва Леонид Семенович продолжал обдумывать кандидатуры, которые он может выдвинуть на сокращение в том случае, если попробуют тронуть его.

В общей сложности этих кандидатов набралось у Гландырина пятеро, не считая Далилова. От него пришлось отказаться, поскольку выяснилось, что у Далилова только за один год три благодарности в приказе. К тому же по отделу кадров он с прошлого года уже не числится и занимает должность согласно штатному расписанию.

«Но есть зато другие, — не без радости подумал Гландырин. — И почище меня — у каждого по два, а то и целых три выговора за опоздания. А у меня хоть благодарностей нет, но зато и выговоров тоже. А что касается опять же таких, как Будашевская или Далилов, так они стараются не зря. Драндулеты, одним словом… Идейность свою показывают… Мол, смотрите и завидуйте, старайтесь пример с нас брать… Вот какие мы сознательные… И на работе горим, и общественными делами без всякой выгоды занимаемся. Пожалуй, таким, как они, и верно, завидовать ни к чему. Мне личная польза нужна, реальная».

Предположение Гландырина о возможном сокращении штатов оказалось напрасным. Сообщение начальника касалось итогов выполнения одного очень важного задания. Из Москвы пришел приказ о награждении медалями за трудовое отличие нескольких служащих и выдаче им ценных подарков.

В числе награжденных оказались и Будашевская, и Далилов.

Растроганная Елена Максимовна поблагодарила всех за доброе отношение и, доведенная до слез шумной, долго не смолкаемой овацией, сошла с трибуны.

Среди аплодирующих был и Гландырин, но когда начали вручать ценные подарки, хлопать в ладоши он перестал, хотя и продолжал делать вид, что хлопает.

— Ишь какие дорогие вещицы хватанули! — не выдержал Гландырин, обращаясь к бородатому учетчику из отдела, где работала Елена Максимовна.

— А вы, если завидуете, — насмешливо пробасил бородач, — возьмите и вызовите ее на соревнование!

— Это пусть вызывают те, кто хоть и с бородой, а помоложе… — Гландырин сердито повернулся спиной к бородачу и, чтобы он не слышал, тихо ругнулся: — Драндулеты окаянные!

Вечером, сидя у себя в комнате, Гландырин смотрел по телеку любимую свою «Кинопанораму». Передача эта ему нравилась главным образом потому, что показывала в один вечер десятки отрывков из разных фильмов. Знакомясь с ними, Гландырин убеждался, что все это «чепуха» и «ерунда» и смотреть их полностью на экранах кино было бы нелепой тратой денег и времени.

Но на этот раз он выключил телевизор сразу же после первого отрывка. В нем шла речь о каком-то пожилом вдовце, которого врачи уже считали покойником, а он, будучи воскрешен новейшей медицинской техникой, быстро поправился и женился на очаровательной блондинке, изобретательнице нового безалкогольного напитка, утоляющего жажду и предупреждающего образование морщин.

Гландырин с шумом отодвинул стул и несколько успокоился, когда экран потух. Но перед глазами все еще стояли застывшие в затяжном кинопоцелуе герой и героиня фильма, только вместо экс-покойника мелькало лицо счастливца Перелешина.

— Да ну его к чертям! — выругался Гландырин. — Навязался тоже на мою голову!

И, дав себе слово больше не вспоминать о Перелешине, начал стелить постель.

Утром следующего дня Гландырин поймал себя на том, что почти весь обеденный перерыв ежесекундно поглядывал, не идет ли Перелешин, и напряженно прислушивался, чтобы в шумном зале учрежденческого буфета услышать его голос.

Однако Перелешин так и не появлялся.

— Нет так нет, — успокаивал себя Леонид Семенович. — По крайней мере отдохну от его хвастливых рассказов.

Это, однако, не мешало тому же Гландырину снова под разными предлогами покидать свое насиженное место в отделе, бродить по коридору, втайне надеясь на встречу с Перелешиным.

Так прошла целая неделя.

«Куда же он все-таки пропал? — терзался Гландырин. — Заболеть он не мог — такие не болеют, они не то что я, в прошлом году от простого насморка в постели целых три недели провалялся».

Гландырин даже не заметил, как очутился в плановом отделе.

— Тут у вас некий Перелешин работает, — обратился он к заведующему, — так вот не видно его что-то. Уж не заболел ли? Очень, знаете, беспокоюсь.

— А он в командировке, — ответил перелешинский начальник.

Коря себя за слабоволие, Гландырин вроде как успокоился, так ему самому по крайней мере казалось, а на поверку он еще с бо́льшим нетерпением ожидал возвращения Перелешина.

— Прямо сам себя понять не могу! — ворчал Гландырин. — И знаю-то я его недавно, и разговаривали мы с ним всего полчаса… Не расскажи он о своей жене, я бы, может, и не вспомнил о нем ни разу… Эх, мне бы такую жену!

Гландырин понимал, что всему первопричиной его неуемная завистливость. Такое случалось с ним, и частенько. Тут не имели значения продолжительность знакомства, метраж разговора, все это походило на любовь с первого взгляда. Как глоток влаги после соленой пищи вызывает дикую жажду, так одного рассказа Перелешина о своей жене было достаточно, чтобы Гландырин воспылал завистью к счастливчику.

К концу недели Перелешин появился. Это случилось в предвыходной день. «Счастливчик» вошел в комнату, где работал Гландырин, вошел немного похудевший, но такой же, как всегда, веселый и жизнерадостный.

Прежде чем поздороваться со своим старшим коллегой, он шутливо погрозил ему пальцем и приглушенно сказал:

— Знаю, знаю… скучали без меня… Тронут… Люблю, когда по мне скучают… Приятно, если не сказать больше.

— Что было, то было, — признался Гландырин, довольный, что видит Перелешина, и в то же время раздираемый противоречивым чувством возрастающей неприязни.

— Значит, зря кое-кто из работников нашего учреждения утверждает, что вы человек нелюдимый. — Перелешин, немного подумав, счел нужным пояснить: — По-научному — это некоммуникабельностью называется. Контакта у вас с людьми не получается.

Гландырин развел руками и в поисках подходящего ответа долго перебирал вытащенную из кармана внушительную связку ключей, от гигантского дверного до малюсенького ключика, которым он запирал секретный ящичек в буфете, где хранил внушительную пачку собранных чуть ли не за всю жизнь медицинских анализов.