— Вы о ком, не понимаю? — спросил Гландырин, хотя уже давно заметил поглядывавшего на них Перелешина.

— Мой муженек, говорю, глазел на нас.

— Вы уверены, что именно на нас?

Гландырин обращался к Маргарите Леопольдовне на «вы», хотя она его называла на «ты».

— Не сомневаюсь.

— Значит, вы замужем? — изобразив бесконечную боль, притворно плаксивым голосом спросил Гландырин.

— Только, пожалуйста, без этих слезливых соплей, — строго предупредила поющая красавица. — Ненавижу рыдающих мужиков. А что касается моего мужа, так он нашему счастью не помеха.

Теперь уж хочешь не хочешь, а надо было рассказать Перелешину о своих истинных намерениях.

Они встретились на другой день в гардеробной и вместе поднялись к себе на третий этаж. В лифте кроме них никого не было.

— Вчера я вас видел вдвоем. Откуда и куда это вы топали? — безразлично спросил Перелешин.

— Из кафе, в цирк Шапито…

— А-а… — протянул в нос «счастливчик». — Смотрели Игоря Кио? Понравилось?

«Чего это он так долго подъезжает к главной теме? — подумал Гландырин. — Валял бы сразу, начистоту — и делу конец».

Но лифт подошел к третьему этажу, они вышли в коридор. Гландырин весь напрягся, он ожидал резких слов, угроз, но Перелешин поспешно схватил его руку, пожал несколько раз и, сказав «желаю счастья», быстро зашагал к себе в отдел.

«Не иначе, как спятил на нервной почве, — оставшись один в коридоре, рассудил Гландырин. — А Маргоше я о нашем с ним разговоре ничего не скажу… Пусть скорее развод оформляет».

Отныне, опасаясь контрдействий Перелешина, Гландырин действовал такими темпами, что благодаря его нетерпеливому подталкиванию Маргоша оформила развод за каких-нибудь два дня.

Подобную быстроту Гландырин приписывал четко намеченному им графику. Он еще не подозревал, что дело совсем не в его графике.

Следом за оформлением развода надо было сократить до минимума положенный инструкцией срок оформления брака.

Тут Гландырин проявил такую лихость и изворотливость, что взятый им темп ни одному нормальному человеку был просто не по силам.

Похудевший, с блуждающими глазами, он бегал по загсовским кабинетам, что-то выкрикивал о своей разбитой жизни, умолял, грозил разоблачением в печати. И когда кто-нибудь, пытаясь сослаться на существующий порядок, просил немного обождать, он садился в кресло, вытирал кулаком слезы и кидал под язык сразу две таблетки валидола. А если и это не помогало, то, направляясь к выходу, угрожающе кричал: «Звоните в неотложку!» — и падал у порога без чувств.

А дальше снова беготня, хлопоты об отпуске за свои счет, и наконец, так и не приходя в сознание, он оказался женатым, а Маргарита Леопольдовна Перелешина (девичья фамилия — Разумовская) стала по паспорту Гландыриной.

Медовый месяц Маргариты Леопольдовны и Леонида Семеновича длился ровно десять дней — такой отпуск без оплаты содержания они получили каждый у себя в учреждении.

Добродетели Маргоши, как вскоре после женитьбы убедился Гландырин, оказались не такими уж необыкновенными, как расписывал их в свое время Перелешин. Больше того, некоторых добродетелей и вовсе не было.

Так, например, ее кулинарные способности ограничились только умением приготовлять крем из манной каши. Ни супов, ни вторых блюд она варить не умела и вообще предпочитала покупать дорогостоящие кушанья в домовой кухне и доводить их дома до полной непригодности.

Пышная прическа, приводившая в свое время Гландырина в восторг, оказалась париком, которым она маскировала жиденькие, давно потерявшие от частой окраски свой первичный цвет волосы.

Когда рассудок стал постепенно возвращаться к Гландырину, а окончательно испепелявший его приступ зависти начал постепенно утихать, он не мог не заметить, что отбитая у Перелешина жена никакая не красавица, а просто вульгарная женщина, правда, с хорошей фигурой и не без приятных черт лица.

Вся ее современность (а она при каждом удачном случае старалась эту современность подчеркнуть) на самом деле заключалась в пристрастии к брючным костюмам, медным цепочкам и кольцам с крупными яркими камнями. Разговаривая, она не вынимала изо рта сигарету и, встречаясь даже с малознакомыми людьми, по-мужски толкала их в бок и больно хлопала по плечу.

Гландырин сам удивлялся, как мог он всего этого не заметить раньше. Но вот не заметил же!

Выяснилось также, что Перелешин перестарался и явно преувеличил ее вокальные достижения.

Маргарита Леопольдовна действительно пела в самодеятельном хоре, иногда ей даже поручали сольные партии, но, послушав однажды, как она исполнила свой «коронный» номер — романс «Не пой, красавица…», Гландырин убедился, что публика далеко не в восторге от ее пения и что в хоре есть солистки, имеющие гораздо больший успех, чем она.

Единственное, что оставалось некоторое время неизменным, — это приятное чувство, которое Гландырин испытывал, отомстив Перелешину.

Кончилось перелешинское счастье! Нет у него отныне «поющей красавицы» — жены. Теперь она его жена! Гландырина!

Не желая выслушивать упреки Перелешина, Гландырин всячески старался избегать с ним встреч.

«А вдруг он плакать начнет или угрожать, — размышлял Гландырин. — А может и просто ударить. Да и общественность на его стороне будет. А на мне и отыграются, — аморалку пришьют, нравственные устои, скажут, расшатал, семейную жизнь своего сослуживца разрушил».

Боязнь ответственности и могущего возникнуть на этой почве скандала настолько омрачила Гландырина, что он стал даже подумывать о перемене места работы. А тут еще все бо́льшие и бо́льшие неприятности доставляла ему супруга. Она быстро поменяла его и свою комнату на отдельную квартиру в отдаленном от центра, но близком к ее учреждению районе.

Теперь Леониду Семеновичу, чтобы добраться на работу, приходилось вставать чуть ли не в шесть часов утра…

С Перелешиным он редко, но все-таки встречался в длинном учрежденческом коридоре. Чтобы избежать опасных разговоров, он ограничивался поклоном или выкрикивал «привет».

Бывший муж его жены тоже выкрикивал «привет, привет» и, не останавливаясь, бодро пробегал мимо Гландырина. То ли он делал вид, что ничего не произошло, то ли в действительности устоял перед ударом судьбы, но Гландырин, глядя на его улыбающееся лицо и легкую походку, начинал ощущать, как снова на него накатывает мощная штормовая волна зависти.

Все начинало повторяться, с той лишь разницей, что раньше он завидовал Перелешину потому, что тот женат, а теперь потому, что он избавился от своей жены.

И все-таки разговор, который так страшил Гландырина, в конце концов состоялся.

В тот самый день, когда после доброго десятка скандалов и истерик, которые закатывала ему «поющая красавица», Гландырин, подыскав другую работу, оформлял перевод, его остановил Перелешин и тихо сказал:

— Уходите от нас, Леонид Семенович? Жаль, жаль… Десять лет проработали, а тут вдруг, ни с того ни с сего… И стаж прерывается, и вообще непонятно, как это вы, человек рационального образа жизни, на такой легкомысленный шаг решились?

Гландырин хотел было сослаться на новое местожительство, но вдруг, потеряв самообладание, почувствовал такую горькую досаду, что добрых три минуты не мог вообще произнести ни слова, чем, видно, напугал «счастливчика».

— Садитесь… Вот стул…

К этому времени Гландырин обрел дар речи.

— Ничего… прошло, — сказал Леонид Семенович. — Не скрою, удивлен вашим сочувствием, — добавил он, иронически скривив губы. — Сказать по правде, это вы во всем виноваты. Радоваться должны, что от такой женщины избавились… А я вот по своей неосторожности, опрометчивости своей эту тяжелую ношу на свои плечи возложил. И как только вы с ней столько лет жили?

— Какая уж тут была жизнь! — морщась, ответил Перелешин. — Мучение одно. Первые полгода еще кое-как терпел, а потом развода потребовал… И площадь ей для обмена выделил. Только она ни в какую. Так и быть, заявила, будем жить на разных половинах, а комнату я поменяю только тогда, когда устрою свою жизнь. Тогда и согласие на развод получишь… Вот я и мучился.