Еще через два дня в прокуратуре побывал Будринцев. Предъявленное ему обвинение он признал без всяких препирательств. Он только просил подчеркнуть в протоколе допроса, что все содеянное им он задумал в порядке шутки, желая разыграть Чудновского, и теперь глубоко раскаивается в своем поступке.

Обрадовавшись, что все идет в таком быстром темпе, намного опережая установленный график, следователь охотно принял эту версию. И хотя в своем фельетоне Василий Тарелкин особенно настаивал на злостно-хулиганском характере будринцевской чертовщины, следователь счел излишним углублять дело и квалифицировал поступок Будринцева как обычную клевету.

За день до судебного заседания редактор приказал Тарелкину дать большой отчет.

— Имейте в виду, — предупредил редактор, — дело не столько в наказании, которое получит Будринцев по приговору, главное — моральная сторона вопроса. Мы должны показать читателю истинное лицо клеветника! Причем как следует показать! На двести строк!

В небольшом темноватом зале, где заседал суд, пострадавший Алексей Чудновский увидел Надю.

Она сидела в первом ряду и перешептывалась с Будринцевым. Алексей издали поклонился ей, но она то ли не заметила поклона, то ли прикинулась, что не заметила.

Вскоре прибежал Тарелкин с блокнотом невиданно огромных размеров. Из всех карманов его сафьяновой жилетки торчала по меньшей мере дюжина авторучек и карандашей.

— Я ведь записываю почти стенографически, — не без гордости сообщил он Алексею. — Потому и запасся на всякий случай.

Судья спросил у Будринцева, хочет ли он иметь защитника. Будринцев сказал, что не хочет, а на вопрос, есть ли у него какие-нибудь ходатайства, обратился с просьбой приобщить к делу представленную им характеристику с места работы. Суд ходатайство удовлетворил и приступил к допросу пострадавшего.

Тут Алексей встретился взглядом с Надей. Она кивнула ему. Он ответил не менее вежливым поклоном.

Только теперь Алексей заметил, что Надя нарядилась в свое самое красивое театральное платье и полная ее шея охвачена массивной цепью с падающим на пышную грудь золотым крестиком. Она так щедро намалевала ресницы, что и без того крупные черты ее броского лица казались совсем вульгарными.

«Неужели я ходил по улицам с этой отталкивающей девицей?» — спрашивал себя Алексей.

Какая-то дама из тех, кому посещение суда уже давно заменяет книги, о чем-то спросила Надю, и та вместо ответа достала из сумочки газету с тарелкинским фельетоном.

По лицу Нади Алексей видел — она страшно довольна и горда своим близким знакомством с подсудимым.

Показания Алексея вызвали явное недовольство Нади. Говорил он вяло, холодно, будто и не с ним вел Будринцев свою подлую игру, а когда судья несколько раз спрашивал, что, по разумению Алексея, было первопричиной, он неизменно отвечал одно и то же:

— Не знаю. Не могу понять.

Ответами пострадавшего в одинаковой степени были разочарованы и Тарелкин, и Надя. Автор фельетона знал всю подноготную, и нежелание Чудновского распространяться на эту тему лишало его выигрышной возможности дать в своем отчете ранее неизвестные читателю детали.

Что касается Нади, то каждый раз, когда судья обращался к пострадавшему, она что-то нашептывала соседям на ухо и подолгу выжидательно смотрела на Алексея. О, как ждала она, что Алексей назовет наконец ее имя, а затем будет вынужден поведать суду о своих интимных чувствах к гражданке Бурылиной!

Она понимала, что сам Будринцев не захочет признаться, что действовал из ревности, а потому сказать всю правду мог только он, Алексей!

От Алексея, от него одного зависело главное, чего так ждала Надя. Ей хотелось, чтобы суд допросил ее в качестве свидетельницы. Тут уж она молчать не станет, и тогда все, кто сидит в зале, узнают, на что способны влюбленные в нее, Надежду Бурылину, мужчины!

Судья снова задал вопрос пострадавшему, в каких отношениях находился он с обвиняемым и не было ли у них каких-либо столкновений. Надя умоляюще поглядела на Алексея. Да скажи же, скажи! Нет, молчит, пожимает плечами — мол, ничего такого не было.

«Ну и черт с ним! — злится Надя. — Идейность свою показывает. Тоже мне рыцарь нашелся!»

Надя опустила голову. Нервно теребит цепочку. «Как хорошо, — думает Надя, — что с ним у меня все кончено. Не пара он мне. Не пара… Другое дело Будринцев… Благодаря газетному фельетону весь город Будринцева знает. А уж после суда он еще больше прославится!»

Чем дольше размышляет Надя, тем больше злится она на Алексея.

Да разве можно сравнить Сержика с этим психом? Ведь до чего одурел человек! Вместо того чтобы обрадоваться тогдашнему ее приходу и бежать с нею в загс, он форменным образом выгнал ее из квартиры!

Нет, что бы там ни твердила мать, а Чудновский ей не подходит. Будринцев — вот это да! Вот это личность! Прогрессивный! Современный молодой человек!

К удивлению судебных завсегдатаев, считавших, что Будринцева или вовсе оправдают, или, на худой конец, объявят общественное порицание, суд приговорил его к одному году тюрьмы, но, принимая во внимание отличную характеристику с места службы и первую судимость, счел возможным снизить наказание, заменив его шестью месяцами принудительных работ с удержанием двадцати пяти процентов зарплаты.

Больше всех аплодировали приговору сидящая рядом с Надей глуховатая дама и Тарелкин.

Усиленно хлопала в ладоши еще одна старушка, она стояла у самых дверей и, крикнув: «Правильно!», «Одобряем!» — сразу же исчезла. Пожалуй, только один Алексей и заметил ее. Это была мать Нади — Ирина Федоровна.

Радостно взволнованный Вася Тарелкин долго не мог успокоиться. Он не только поздравил и расцеловал своего подзащитного, но в запарке даже пожал руку Будринцеву и Наде.

— Кто этот рыжий живчик? — спросила Надя, когда Вася убежал в редакцию срочно давать отчет.

— Фельетонист Тарелкин, — уныло ответил Будринцев.

— А я-то его чуть хамом не обозвала. Журналист, а не знает, что, прежде чем пожать руку даме, надо ждать, пока она ее тебе сама протянет.

Обсуждая с Надей итоги процесса, Будринцев отверг ее предложение пригласить кое-кого из бывших сослуживцев, чтоб тем самым отблагодарить за характеристику.

— Эх ты, добрячка, — ухмыльнулся Будринцев. — Благодарить-то как раз и не за что. Они, думаешь, о моих интересах заботились, когда эту характеристику писали? Дудки! Они свою вину передо мной загладить стремились. Ну, да ничего. Недолго им, голубчикам, без меня скучать!

И все же, раньше чем предпринять дальнейшие шаги, надо было прежде всего добиться хотя бы смягчения приговора.

Несмотря на отсутствие специального юридического образования, Будринцев и на этот раз обошелся своими силами, не прибегая к помощи платного адвоката.

На возвращенной ему судом пишущей машинке он быстро и умело накатал такую слезливую жалобу, что секретарь кассационной коллегии горсуда расчувствовалась и обещала сделать все от нее зависящее, чтобы назначить слушание его дела в ближайшие сроки.

Слово свое секретарь сдержала. Коллегия, не найдя в деле Будринцева каких-либо данных, свидетельствующих о корыстном характере его действий, и приняв во внимание первую судимость обвиняемого, сочла возможным сократить меру наказания с шести месяцев принудительных работ до трех месяцев с отбыванием их по месту службы.

— Теперь, — сказал Будринцев, торжествующе размахивая спасительной характеристикой, — с помощью этого чудесного документа я им нанесу сокрушительный удар и добьюсь полной реабилитации!

Еще не успели как следует обсохнуть чернила на приказе об его увольнении, как пришла повестка из нарсуда, что дело по иску гр-на Будринцева о восстановлении на работе слушается тогда-то и там-то.

— Вот видите, — упрекал Чарского завкадрами, — я вас предупреждал, что от этого Будринцева нам так запросто не отделаться. С ним мы еще натерпимся горя. Недаром его Савелий Тимофеевич увольнять не решался!