Кое-кого, правда, несколько насторожило то обстоятельство, что этот документ будет фигурировать в суде. Предместкома даже высказал свое сомнение вслух, но тут слово взял завкультсектором. Он попросил Будринцева вторично рассказать суть предъявленного ему обвинения, и тогда все сомнения отпали.

— Ну, виноват я, действительно, — сказал без тени сожаления Будринцев, — только вина вине рознь. Не убил же я человека, и с ножом на него не кидался, и в карман ни к кому не залезал. Во всем виновато мое легкомыслие. Хотел разыграть человека, подшутить, а он, оказывается, начисто лишен чувства юмора. Вот и все.

Рассказ Будринцева вызвал всеобщее сочувствие.

— Сущий пустяк, — резюмировал культсектор. — Уж во всяком случае ничего страшного.

— Делать им нечего, вот и высасывают из пальца всякие процессы, — сердито пробасил завкадрами.

— Так дадим ему характеристику? — спросил Юрий Матвеевич.

Тут уж все заговорили разом.

— Что, мы перестраховщики, что ли?

— Дать…

— Выделить общественного защитника…

От защитника Будринцев отказался.

— Имея хорошую характеристику, я и сам защитить себя сумею, — сказал он и, положив в портфель свежеподписанный документ, удалился, провожаемый облегченным вздохом собравшихся.

По-настоящему эту главу следовало бы написать гекзаметром и назвать «Гимн фельетонисту». Кто знает, может быть, в дальнейшем она вдохновила бы кого-нибудь из композиторов, и в солидном списке одобренных, оплаченных, но, увы, не исполняемых произведений появилась бы еще одна кантата или оратория.

Опасаясь подобного исхода, мы и на этот раз не изменим прозе, тем более что сами фельетонисты — люди в подавляющем большинстве к пышнословию не приученные и чрезмерно преувеличенную похвалу склонны расценивать не иначе как подхалимаж. Впрочем, и здесь бывают иногда исключения. Взять хотя бы известного нам фельетониста-дебютанта Василия Тарелкина. Тарелкин не только не возражал против славы. Он попросту жаждал ее, мечтал о ней, а когда ему случалось услышать слова: «Ты способный парень, Вася» или «Из тебя, Тарелкин, будет толк», он не опускал свою рыжую голову, не мял в руках еще сырые гранки и не говорил, уподобляясь кокетливой дивчине: «Ах, оставьте».

Все сказанное не означает, что юный газетчик чем-то походил на героиню нашей повести Надю Бурылину и гонялся за славой, как институтский профорг за неплательщиком членских взносов.

День, когда в газете появился фельетон «Ваш доброжелатель», был обычным субботним днем. Как и полагается, вплоть до последнего часа никто в редакции не был уверен, что фельетон останется в полосе.

Редактор хотя и был человеком не трусливого десятка, но к иным фельетонам относился как к пластикатовой бомбе. Еще неизвестно ведь, где она, окаянная, взорвется и каковы будут последствия взрыва. По этой причине редкий редактор торопится с опубликованием фельетона. Он его долго выдерживает у себя в столе, советуется с помощниками, по многу раз беседует с заведующим отделом и автором, прося кое-что уточнить, здесь — смягчить, там — усилить, а тут заострить и обобщить. Наконец на планерке фельетон включен в ближайший номер.

Теперь даже стреляный воробей Лукерьев, встречая Тарелкина, шутливо кричит ему через весь коридор:

— Товарищ Тарелкин, приготовиться к выходу!

— Всегда готов! — обрадованно кивает головой Вася, и в рыжих его вихрах прямо-таки пылает сияние люминесцентных ламп.

Буквально ни у кого, кто десятикратно прочитал первое творение Тарелкина, нет никаких «но» и никаких «против». Все «за».

Да и редактор видит, что автор и его шеф не ударили лицом в грязь. Фельетон не только острый и содержательный, но в нем есть все, что должно быть в каждом хорошем фельетоне, — он значителен по теме, хорош по языку, в нем присутствуют и гнев, и образные детали, и — что уж бывает совсем не часто — он обещает читателю не только проблематичный улыбочный минимум, но и самый что ни на есть настоящий язвительный смех.

Хотя все эти достоинства тарелкинского фельетона редактор перечислил сам, выступая на очередной планерке, тем не менее где-то в тайниках своей души он еще надеялся, что какое-нибудь непредвиденное обстоятельство вытеснит фельетон с полосы и можно будет до следующей субботы спать спокойно. Но непредвиденных событий не произошло, и фельетон появился.

У стендов с расклеенной газетой толпились люди.

Они уже ознакомились с содержанием первых трех газетных страниц и теперь ждали, когда стоявшая вплотную к стенду круглолицая девушка в кружевной накрахмаленной шляпке закончит чтение.

Как назло, девушка никуда не спешила и читала медленно, откусывая яблоко. Тот факт, что она временами оглашала улицу густым баритональным смехом, не только разжигало аппетит дожидавшихся своей очереди, но и увеличивало толпу.

Алексей Чудновский, как всегда, шел на работу, имея в запасе не меньше тридцати минут.

— Что там такое напечатано? — спросил он у старухи, которая, не расслышав вопроса, привычно ответила:

— Если вы на фельетон, так я крайняя!

Тем временем девушка доела яблоко и, кончив чтение, отошла от стенда.

— Советую прочесть, — сказала она, обращаясь к Алексею. — Крепко выдано! Я б ему, негодяю, в порядке самообороны таких фонарей наставила, что он бы навек забыл, как над порядочными людьми измываться.

— Ах ты господи, — засуетилась «крайняя» старуха, — очки дома забыла! Ты мне, красавица, в краткой форме, своими словами расскажи…

Девушке, видимо, некуда было торопиться, она достала из кармана еще одно яблоко и, не переставая вкусно жевать, сказала:

— Про одного подлеца. Он на своего знакомого клевету писал… очень хитрый подлец… Будринцев его фамилия.

— А того-то, пострадавшего, как фамилие? — зачем-то доискивалась старуха.

— Не указано. Буква одна напечатана.

Старуха снова засуетилась:

— И почему это полной правды не пишут? Плохого человека так полностью по имени-отчеству пропечатывают, а как порядочный человек, так его одной буквой обозначают.

Алексей читать газету не стал. Он только взглянул на подпись и быстрыми шагами направился к телефонной будке. Несколько раз подряд набирал Алексей номер редакции, и все время слышались короткие сигналы. Наконец раздался продолжительный гудок. Алексей узнал голос Лукерьева.

— Не откажите в любезности, — сказал Алексей, — позвать к аппарату фельетониста Тарелкина.

Лукерьев недовольно буркнул: «Пятнадцатый раз за ним бегаю…» — и, уже несколько смягчившись, сказал:

— Подождите секунду… Да вот он, кстати, вошел…

— Докладывает пострадавший, — сказал Алексей. — У газетных стендов начались беспорядки. Организована предварительная запись на прочтение вашего фельетона. Жертв пока нет.

— Но будут, — обрадованный звонком Алексея, ответил Тарелкин. — Уверен, что теперь ваша Надя сама бросится вам на шею.

— Не бросится! — заверил Алексей. — Как любил петь герой вашего фельетона, «все сметено могучим ураганом».

Условившись рассказать все подробно при личной встрече, Алексей поспешил на работу, а Тарелкина вызвал к себе редактор и приказал сейчас же, вместе со всеми материалами по делу Будринцева, ехать в прокуратуру.

Взглянув на какую-то ведомость, редактор строго посмотрел на Тарелкина:

— Жалуется на вас секретарша, товарищ Тарелкин. Задержали ответы на три письма. Предупреждаю, еще одна жалоба — и попадете в приказ.

Тарелкин кивнул головой.

Он понял — праздник кончился. Начинаются суровые редакционные будни.

Познакомившись с материалом, который удалось добыть Тарелкину, прокурор сразу же позвонил редактору.

— Ну и везет вам, чертям, — сказал прокурор, — этакий клад отыскали. Да он, этот ваш Тарелкин, — редчайший талант. Из него великолепнейший следователь выйдет. Так все крепенько расследовал, так все тщательно документировал, что нам, собственно, и делать-то ничего не осталось.