Сам Кореньев относился к ее «фантазиям», как он говорил, вполне терпимо. Ему нравилось, что выдумывает Регина всегда что-нибудь очень хорошее, почти сказочное, он никогда не перебивал рассказчицу, никогда не выражал своих сомнений, потому что очень уж хотел, чтобы Регинины мечты оказались правдой.

Небывалый размах получила фантазия Регины после поездки Курлыкина в Москву.

— Все ясно! — объявила Регина. — Речь идет о наследстве не меньше чем в миллион рублей. Ударник нашего ансамбля Петя Кривобоких, оказывается, хорошо знает эти дела. Его дядя, знаменитый боровичский адвокат, когда-то работал в этой самой коллегии. Так он ему рассказывал, что, если ищут наследника, значит, тут определенно пахнет миллионом. Не станут же из-за каких-то копеек давать объявления в газете!

— Ишь куда махнула! — попробовал добродушно усомниться Кореньев. — Пусть хоть тысяча, и то неплохо. А тут миллион… Бухнула тоже!

На следующий день после этого разговора весь ансамбль переживал сенсацию. Перед самым началом выступления Регина объявила, что ее муж, теперь уже «видный инженер, заслуженный рационализатор республики», получил извещение от «Инюрколлегии», что его умершая в Аргентине тетя — знаменитая миллиардерша, бывшая королева красоты штата Огайо — скоропостижно скончалась и оставила своему единственному родственнику — теперь ее, Регининому, мужу — около двух миллионов долларов, не считая недвижимого имущества и шестидесяти трех собак различных пород.

— Бедные собачки! — дрогнувшим голосом воскликнула Регина и, оборвав рассказ на самом интересном месте побежала на сцену танцевать «Цыганскую босанову».

Весть о кореньевской тетке с ее миллиардами вызвала в душе некоторых Регининых коллег всепожирающее пламя зависти. Они опаздывали на выход, по два раза исполняли один и тот же номер, а порой, когда зависть подступала к самому горлу, выкрикивая с досады грозные цыганские слова, вразброд уходили за кулисы.

Подстегиваемая своими собственными выдумками, Регина быстро вошла в роль будущей миллионерши. Она разговаривала томным голосом пресыщенной богачки и снисходительно улыбалась, когда ее расспрашивали, что она намеревается делать в дальнейшем.

Вскоре всем, кроме самого Кореньева, стал известен ближайший план ее действий.

— Едем с мужем в Москву, — сообщила Регина директору ансамбля, подавая заявление с просьбой об увольнении. — Теперь уже придется там надолго застрять. Сами понимаете, наследство большое — что-то около четырех миллионов. От собак мы, понятно, откажемся, хотя штучек семь-восемь для подарков возьмем. Возни, одним словом, предстоит будь здоров. Квартиру нам обещают в доме для иностранцев. Все-таки чистая валюта. С мебелью квартира. Четыре комнаты, холл, две ванные, ну и все остальное в двух экземплярах. Мужа берут на работу в министерство пищевой промышленности. Он новую машину для мороженого придумал на уровне века. Вроде пишущей. Стукнешь по клавише — а из отверстия сразу целый комплект шариков. Клубничное, шоколадное, лимонное. А я так просто не знаю, куда идти. Зовут в сто мест. Один балетмейстер к себе тянет. Специально для меня номер задумал — уругвайское танго с пением. Цыгане в «Ромэн» заманивают, закидали телеграммами; на телевидение в кабачок «13 стульев» зовут — играть, танцевать и петь. Им самим ведь петь нечем — за них импортные пластинки поют.

Заявление об уходе из ансамбля у Регины все-таки не приняли. Директор, старый человек, давно работавший во всяких эстрадных коллективах, хорошо изучил своих подопечных. Не раз и не два был он свидетелем подобных историй. Принимая мечты за действительность, вот так, как эта самая Регина, бросали они все, срывались с места и в итоге оставались ни с чем.

— Я тебя, голубушка, отпущу на недельку, — сказал директор. — А там, в Москве, осмотришься маленько и примешь решение. Приезжай. Место за тобой.

О своем плане поехать в Москву Регина сообщила Кореньеву как о деле давно решенном и не подлежащем обсуждению.

— Денег на дорогу я наберу, — сказала как бы между прочим Регина, — нам всего-то пару дней продержаться надо, а потом, когда завещание вскроют, они нам аванс переведут моментально. Значит, пока сто пятьдесят рублей нам хватит. Сто я получу за отработанное время, а там еще за переработку — рублей двадцать пять. Сюда же твою получку прибавим. Остановиться мы можем у первой жены нашего ударника Петьки Кривобоких. Она нам в случае необходимости свою комнату уступит по гостиничной цене, с бельем. Главное — не забыть, как приедем, в сберкассе книжку на тебя открыть. Тут расход небольшой — положим десять рублей. Без книжки нельзя — большие суммы банк наличными не выдает.

Регина говорила с такой убежденностью, что Кореньев хотя и не был уверен в столь огромной сумме наследства, тем не менее согласился, что поехать в Москву просто необходимо, а ударник Петя Кривобоких, наверное, прав: зазря, да еще через газету, искать наследников не будут!

В отличие от Регины, Кореньев заявление об уходе подавать не собирался, а прибавил к выходным дням три полагающихся ему отгула за ночную работу и, испросив еще два дня, что в общей сложности составило неделю, решил, что этого срока для поездки в Москву вполне хватит. А при тех деньгах, что он получит в наследство, решил Кореньев, и обратно прокатиться в Дымск не трудно. Вот где настоящая жизнь будет! Прямо дух захватывает, как подумаешь! Хотя против теперешней работы он ничего не имеет. Он и сам не заметил, что вроде как втягиваться стал. Работа чистая, и время незаметно за ней проходит. И народ подобрался тактичный, — знают ведь, что тунеядцем был, и про то, что тонул, знают, а с вопросами никакими не пристают, по имени-отчеству называют… Премию даже подкинули…

— На тяжелую работу мне идти никакого расчета нет! — решительно заявил однажды Регине Кореньев. — Заплатим как следует — любую отметку в паспорте сделать могут.

— Ты что? — побледнела Регина. — На мошенничество пойти захотел? И не думай! Найдем тебе, Геночка, в Москве должность. В крайнем случае устрою тебя в оркестр куда-нибудь на тарелках звякать или, на худой конец, в ателье люди требуются. Приемщиком заказов. Но только чтобы честно.

За несколько дней до отъезда из Дымска Кореньев, вернувшись с работы, увидел на столе вазу с цветами и тарелки с закуской. Регина стояла у зеркала в новом светлом платье.

— Это по какому случаю? — испуганно спросил Кореньев. Накрытый стол напомнил ему о попойках, устраиваемых когда-то в этой же комнате.

— Я тебе еще вчера сказать собиралась, да забыла. Нас сегодня ждут в загсе. Я уже договорилась. Дворец бракосочетания — слишком пышно, да и возраст не тот. А в загсе теперь тоже очень мило. Можно даже в буфете шампанского выпить. Свидетелем будет Петька Кривобоких и наша уборщица тетя Нюша. Надень, пожалуйста, вот эту рубашку и галстук. Давно бы пора зарегистрироваться. А то получается как-то неудобно: имею мужа, а по паспорту — девица.

Кроме ударника Петьки и уборщицы тети Нюши оказалось еще двое гостей. Их Кореньев никак не ожидал увидеть.

Сразу же после появления очерка в «Дымской жизни» растроганная Регина захотела познакомиться с отважным спасителем Кореньева. Сделать это оказалось не так уж трудно, поскольку в нотариальной конторе работала одна из поклонниц эстрадного искусства.

Совсем недавно, после выступления в клубе работников умственного труда, к Регине подошла молодая женщина и представилась:

— Балановская Елизавета Антоновна. Мне очень понравился ваш номер, и я хочу поблагодарить вас за доставленное удовольствие.

Не избалованная похвалами, Регина даже прослезилась.

Оказалось, что им по пути, и дорогой, польщенная похвалой артистка, бегло упомянув о настойчивых просьбах целого ряда известных эстрадных ансамблей занять у них ведущее положение, слегка коснулась и своей личной жизни.

Разговор, начатый на улице, был продолжен в комнате у Елизаветы Антоновны, за чашкой кофе с печеньем сюпрэм, которое испекла по собственному рецепту хозяйка дома. Не остался в стороне и вопрос, неизменно возникающий в разговоре всех молодых женщин. О семейном положении Регины.