«Зуб» был уверен, что они приехали в Захмат-али поживиться, и был удивлен, когда «Буйвол» вдруг поймал его за руку: брось!
Василий Васильевич недобро засмеялся и вставил, почти касаясь губами красного уха перетрусившего компаньона:
— Мы отдыхать приехали, понимаешь? От-ды-хать!.. Или забыл?
«Зуб» с сомнением посмотрел на охотничьи ружья, которые добровольно взвалил на себя «Буйвол». И зачем вдруг понадобилось учить его и Тома обращению с этими ружьями? Всю дорогу от Ташкента они только тем и занимались, что разбирали да собирали ружья, щелкали курками,— в купе были одни. На кого они будут охотиться? «Зуб» только в зверинце видел диких животных. Охота не прельщала его, и он приуныл. «Буйвол» влил в него полстакана водки для бодрости. Это подействовало. «Зуб» смирился с вынужденным бездельем и даже запел:
Выпьем, братцы, пока тут,
На том свете не дадут!..
Том от водки отказался.
Если бы Василий Васильевич и «Буйвол», занятые своими невеселыми мыслями, получше пригляделись к нему, они бы поняли, что с подростком творится неладное. Давно он уже не пополнял их казну, и вряд ли это можно было объяснить только невезением. Скрытный по натуре, он еще больше ушел в себя. Он не рассказывал, где бывал и чем занимался. Лишь глаза выдавали возбуждение, а когда засыпал, на лице появлялась улыбка. Василий Васильевич однажды высказал предположение, что Том накурился анаши. «Буйвол» был добродушно настроен и ответил: пусть курит.
Они не знали о новых друзьях Тома, о колхозном бухгалтере, которому Том недавно написал первое в своей жизни письмо. В этом письме было всего несколько слов:
«Здравствуйте, товарищ Шарапов!
Пишет к вам известный вам Том. Живу ничего, но хочу, чтобы вы меня не забывали.Вот и все».
Письмо было нескладное, и Том чувствовал это. Однако он старательно вывел адрес и, не раздумывая, бросил конверт в почтовый ящик. Он не знал, когда снова увидит своих друзей из того таджикского колхоза, где его приняли, как родного, но верил, что обязательно увидит.
Все чаще он думал о том, как «отколоться» от ненавистной компании. Даже мелькала мысль заявить обо всех в милицию. Но тогда не поздоровится и ему Впрочем, пусть — он отбудет срок в исправительно-трудовой колонии и начнет новую жизнь.
Затем Том решил, что это не по-товарищески. Хотя его товарищи очень плохие люди, все-таки они приняли его в свою компанию и не обижают. Он пришел к убеждению, что они сами никуда не денутся — попадутся, а ему надо уходить.
С этой мыслью он приехал в Захмат-али. Отсюда, пожалуй, около тысячи километров до ленинабадского колхоза, и значит, если он «смоется», ни «Буйвол», ни кто другой его не найдет. А уж колхозному бухгалтеру он все как-нибудь объяснит.
Том ходил по аккуратным, чистеньким улицам городка и невольно сравнивал его с колхозом-миллионером. Захмат-али, конечно, был больше, но ленинабадский колхоз врезался в память, и Том считал, что это самое лучшее место на земле.
Рядом с ним понуро шагали: «Буйвол» — в рубахе, перехлестнутой ружьями; Василий Васильевич — в легком чесучовом костюме и широкополой соломенной шляпе в дырочках, с усталым, обрюзгшим лицом пенсионера-интеллигента; «Зуб» — в таком же, как у Василия Васильевича, костюме,—вялый, потный, еле передвигающий ноги.
Том решил узнать, куда направится честнйая компания из Захмат-али, и, воспользовавшись дорожной сумятицей, незаметно исчезнуть.
ВАЖНЫЕ СООБЩЕНИЯ
Старшина Пологалов легко нашел Шарапова. Командир катера забрался в кубрик и сладко посапывал после бессонной ночи. Он несколько суток не был на заставе: выполнял специальное задание и вот только сегодня вернулся.
Пологалов в нерешительности остановился: будить или не будить? Наконец, он дотронулся до мускулистой руки приятеля. Шарапов сразу открыл глаза.
Пологалов шопотом, чтобы не разбудить Кошевника, который также безмятежно спал рядом, сообщил о просьбе Истат. Собственно это была не просьба, а требование. Несколько дней подряд Истат звонила на заставу и повторяла одно и то же: «Передайте Вахиду, чтобы немедленно был у меня».
Сон сняло, как рукой. Шарапов совсем было уже отчаялся найти дорогу к ее сердцу. И вдруг она сама просит его придти.
Он вскочил и быстро оделся.
— Побрейся,— посоветовал Пологалов.
Шарапов провел ладонью по заросшим щетиной щекам и взглянул в зеркало. Потом зачерпнул через борт воду, достал бритву. Намылился небрежно, бритву точить не стал. Рука торопливо скользила по лицу.
— Да не спеши ты,— сочувственно произнес Пологалов.
Шарапов плеснул в лицо пригоршню одеколона и поморщился. Схватил полотенце, стал обмахиваться.
— Попудрись,— сказал Пологалов.
Но Шарапов не слышал: он торопился в поселок.
Истат ждала дома.
— Можно? — спросил он, заглядывая в приоткрытую дверь.
Она сидела у окна, теребила косы.
— Ты правда любишь меня?—спросила она, поворачиваясь к нему.
Он кивнул.
— Тогда посоветуй...
Она замолчала. Он подождал немного и, сделав несколько шагов в ее сторону, спросил:
— Что посоветовать?
Она сердито свела брови:
— Сядь!
Он послушно присел на краешек стула, рядом с ней.
Она сказала неожиданно:
— Завтра в клубе молодежный вечер. Правда?
Он удивился вопросу и растерялся, заметив, как отхлынула кровь от ее смуглого лица.
— Хочу посоветоваться,— сказала она и снова стала теребить косы.— Каждый говорит, что думает и от души, верно?
— Ну, верно,— согласился он, вспоминая условия диспута и все еще не понимая ее.
Она решилась:
— Я скажу, что так поступать нечестно. Что рассуждать таким образом может только обыватель.
— О чем ты? — спросил он, стараясь вникнуть в смысл ее слов.
— Я скажу, что это и есть те самые пережитки, с которыми не пустят в коммунизм! — горячо продолжала она.
Шарапов подумал, что все это относится к нему, и рассердился:
— Еще такое условие есть в нашем диспуте: никто не поучает других свысока.
— А я и не собираюсь поучать! — вызывающе перебила Истат,— Я просто скажу, что он подлец.
— Кто он? — окончательно сбитый с толку, спросил Вахид. Только теперь он догадался, что речь идет не о нем.
— Горский!
Шарапов непонимающе смотрел на нее.
— Да, Горский, Горский! — зло повторила она и рассказала все. Как быть? Рассказать об этом безобразном случае на диспуте или Шарапов сам поговорит с ним?
Вахид растерялся.
Истат покусывала губы.
— Эх, ты,— сказала она всхлипывая.— А еще говоришь — любишь!
Он не знал, что ответить.
Она отвернулась и теперь смотрела в окно.
— Стойте, стойте! — вдруг закричала она и выбежала на улицу.
Шарапов услышал, как заскрипели тормоза. Должно быть рядом остановилась машина. Еще плохо соображая, он не двинулся с места.
Истат кого-то звала в комнату.
Шарапов увидел майора Серебренникова. Он послушно шел за Истат, наклонив голову, чтобы не удариться о притолоку двери, и сразу будто заполнил всю комнату.
— А, товарищ главстаршина!
— Здравия желаю, товарищ майор! — вскочил Шарапов.
— Сиди, сиди,— разрешил Серебренников, присаживаясь к столу. Истат заняла свое место у окна и снова затеребила косы.
Серебренников переводил серые, немигающие глаза с Истат на Шарапова, стараясь догадаться, что между ними произошло.
Вахид чувствовал себя подавленным. Истат заговорила первой. И вот уже Серебренников в курсе дела. Как быть: выступать ей на диспуте или нет? Пожалуй, не стоит, чтобы не нарушать покой в семье Горских. Но все-таки, признайтесь, подло, очень подло он поступил... А Шарапов? Даже не может заступиться за девушку, когда ее оскорбляют. А еще клянется в любви!..
— Постой ты! — добродушно загудел Серебренников.— Ну, зачем волноваться? Конечно, призовем мы этого ловеласа к порядку... И чего ты набросилась на Вахида? Да он просто обалдел от твоих упреков... Давай все еще раз, только спокойно, повторим с начала. Итак, Горский стоял возле клуба, читал афишу о молодежном диспуте. Верно?