— Гляди веселей, — шепнула, прижимаясь через магазинную часть спрятанного под венцерадой пулемета к его плечу — не очень–то тепло на сыром ветру под кружевным покрывалом, скорей бы уже чекисты!

Встреча с ними произошла за станичной околицей. Впереди ехали шагом всадники, среди которых Ольга сразу же узнала Степана с Дмыховской; за ними постукивала расшатанными колесами та самая лакированная повозка, в которой приезжали моздокские комсомольцы в Стодеревскую на Духов день.

Увидев приближающуюся свадьбу, чекисты остановились, затем отъехали в сторонку, уступая ей, по всей видимости, дорогу. У Ольги замерло сердце: вот она — решающая минута! Удастся или не удастся проскользнуть мимо чекистов? Клюнули они на ее хитрость или сделали вид, что клюнули, а сами сейчас набросятся на безоружных участников этого придуманного на ходу спектакля?

— Покрепче прижимай, чтоб не смерзла! — крикнул кто–то из чекистов под смех своих товарищей, когда тачанка поравнялась с ними, и Ольга поняла, что «прижимать» советовали Микалу ее самое, и что спектакль удался. Мельком взглянула на Степана: он тоже улыбается, провожая взглядом «подвыпившую компанию». Не удержалась, помахала прощально рукой, чувствуя, как вся вспотела от нервного напряжения, несмотря на встречный довольно свежий ветерок. «Слава тебе, господи!» — перекрестилась она трепетной рукой, когда и всадники, и блестящая колымага с вооруженными комсомольцами остались позади.

— Кажись, пронесло, — повернула к Микалу радостное лицо. — Помнишь, как Зелимхан архиереем вырядился и по Владикавказу у всех на виду перед атаманским дворцом разъезжал.

— Еще бы не помнить, если я у него в тот день за кучера был… Смотри–ка, смотри! — приподнялся Микал с сидения, всматриваясь назад. — Они, кажется, поняли в чем дело: поворачивают коней и стрелять начали. Эй, братцы! Оружие свое разберите, хватит ломать комедию! — крикнул он сопровождавшим тачанку всадникам и рывком сдернул венцераду с притаившегося между ним и Ольгой пулемета.

В аулсовете, кроме председателя, никого не было. Время было позднее, и Гапо уже намеревался уйти домой, когда в помещение вошел Товмарза.

— Салам алейкум, — произнес он традиционное приветствие, проходя к председательскому столу.

Гапо ответно кивнул головой и, пригласив вошедшего сесть на скамейку, пытливо уставился в него единственным глазом: зачем пожаловал?

— Как живешь, председатель? Хорошо ли у тебя здоровье? — поинтересовался Товмарза, всем своим видом показывая представителю Советской власти, что ему нет никакого дела до его здоровья и что спрашивает он об этом потому, что так уж ведется исстари.

— Слава аллаху, — ответил Гапо. — А как ты себя чувствуешь?

Товмарза заверил председателя, что чувствует себя неплохо. Помолчали. Потом поговорили о погоде, о последних аульских новостях.

— Народ недоволен тобой, председатель, — наконец приступил к делу поздний посетитель.

— Что я плохого сделал? — у Гапо не промелькнуло и тени удивления на лице от такого сообщения, словно он был к нему подготовлен заранее.

— К казакам в гости ездишь, в коммуну ездишь.

— Ну и что? Они такие же люди, как и мы с тобой.

— Э… сказал, — скривился Товмарза. — Казаки гяуры, а мы мусульмане — правоверный народ.

— Чем же еще недоволен правоверный народ? — всверлился блестящим глазом в хмурое лицо Товмарзы председатель, чувствуя, что разговор об его отношениях с левобережными соседями не самое главное.

— Говорят, собираешься послать в Моздок наших джигитов, — прищурился Товмарза. — Зачем им ехать туда?

— Помогать Советской власти против бандитов.

— Знаешь русскую пословицу: «Свои собаки грызутся, а чужая не лезь». Народ не хочет…

— А может быть, этого не хочет Ибрагим–бек? — п–еребил собеседника Гапо. — Так Ибрагим–бек не народ, а паразит, сосущий народную кровь, как говорил комиссар нашей Шариатской колонны. Если ты пришел ко мне от имени князя, то даром теряешь время.

— Время потерять — жалко, но еще жальче потерять голову, — мрачно произнес Товмарза, поднимаясь со скамьи. — Отныне я мороженой тыквы не поставлю за нее. Прощай, председатель.

С этими словами он направился к выходу. У порога обернулся:

— Запомни, председатель: мороженой тыквы — за твою голову, — и скрылся за дверью.

А спустя некоторое время он уже сидел в сакле Ибрагим–бека и докладывал последнему о только что состоявшемся разговоре. Ибрагим–бек внимательно слушал, многозначительно поглядывая на сидящего в сторонке за ломберным столиком Филипповского.

— Вот вам и сподвижник Узун–Хаджи, — проговорил он насмешливо, когда Товмарза закончил свой рассказ. — Нет, паршивую овцу нужно вовремя зарезать, чтобы она не заразила всю отару.

— Мне нечего на это возразить, — развел руками Филипповский. — Поступайте, как знаете. Но не забывайте о главном. Нужно как можно скорее переправить на ту сторону…

— Троянски лошадь? — осклабился Товмарза, припомнив состоявшуюся в этой сакле встречу с представителем дружественной державы.

Филипповский озарился ответной улыбкой.

— Овес, мой друг, — поднял он кверху длинный палец. — Овес для троянского коня.

А Ибрагим–бек сказал, сохраняя серьезное выражение на лице:

— Иди скажи Абдулле, пускай загрузит этот овес в арбу, утром повезешь на тавричанский хутор.

— Через Моздок?

— Нет, в Моздоке на мосту чекисты могут проверить. Лучше через коммуну. Переправишься на пароме и — через буруны, там безопаснее. Да оденься во что похуже.

— Хорошо, Ибрагим–бек, сделаю, как ты сказал, — приложил ладонь к груди Товмарза и вышел из княжеских покоев.

Утром чуть свет он уже был на паромной пристани. В числе первых въехал на своей покрытой рядном арбе на приплывший с того берега паром, заплатил сколько следовало перевозчику.

— На мельницу, кунак? — спросил тот, показав глазами на арбу.

— Нет, — покачал лохматой шапкой владелец арбы, — на маслобойку.

— А… — протянул паромщик, — это другое дело. Я, видишь ли, к тому, что мельница наша не работает пока.

— Сломался?

— Да нет, не сломалась, а устанавливают на нее генератор. Это такая машина, что ликтричество вырабатывает. Вон видишь — ткнул паромщик шестом в сторону мельницы, — специалисты по ней лазиют. Сегодня установят, опробуют, а послезавтра вечером, Тихон Евсеич сказал, пущать будут. С оркестром, с речью — все как положено. Начальство из району приедет. Да…

— И гепеу приедет? — прищурился чеченец.

— А зачем гепеу?

— Как — зачем? Начальство охранять. Бандит кругом — нападать может.

— Да уж нападали однажды, — вздохнул паромщик. — У меня до сих пор на плечах рубцы от ихних шомполов — плясать заставляли, чтоб им плясать на том свете босиком на горячих угольях. Ну да теперь не сунутся.

— Почему так думаешь?

— А потому, что у нас охрана налажена и оружие имеется настоящее. Товарищ Журко самолично распорядился выдать каждому коммунару по винтовке.

— Кто такой Журко?

— Начальник ГПУ в Моздоке. Будет у нас завтра на празднике почетным гостем.

— Да может, он не захочет ехат, — усомнился чеченец.

— Как же он не захочет, если это родич его энту электричеству проводит. Обязательно приедет. И секретарь райкома, и предрика. А как же… Такое ить не каждый день.

Чеченец согласно покивал головой.

Вскоре паром причалил к пристани. Арба съехала на берег.

— Спасибо, кунак, — попрощался Товмарза со словоохотливым коммунаром и, усевшись на арбу, стегнул кнутом лошадь: — Ачу! Ачь!

Арба затарахтела по дороге огромными чуть ли не в рост человека колесами.

— Легкого тебе путя! — крикнул ему вслед паромщик.

Чеченец ухмыльнулся: вопреки пожеланию путь ему предстоял нелегкий. По высушенной солнцем бурунной степи, без колодцев и деревьев, в тени которых можно было бы отдохнуть от довольно еще горячего в эту пору солнца. Весь день — от кошары к кошаре, через высохшие озера–саги и зыбучие пески.