Ольга перевела дух, утерла губы рукавом венцерады.

— Я не набиваюсь к вам в командиры, — продолжала Ольга звенящим от страстности голосом. — Да и признаться, у меня нет боле охоты якшаться с вами, убивцами и грабителями. Я уезжаю, и вот мое последнее вам слово: кто хочет быть настоящим партизаном и борцом за свободу, пущай идет за мной, а кто не желает — тому скатертью дорога на все четыре стороны, — с этими словами она подхватила с облучка ременные вожжи и, крикнув: «Но, родимые!», хлестнула ими по мокрым дымящимся испарениями конским бокам. Застоявшиеся кони дернули тачанку так, что не успевший усесться на сидение Микал больно ударился спиной о пулеметный щит.

— Шайтан–баба! — поморщился он, устраиваясь поудобней в тачанке и оглядываясь на оставшихся позади «братьев». — Гляди! Гляди! — крикнул он Ольге. Та оглянулась, и довольная улыбка засияла на ее блестящем от дождевой влаги лице: первым за тачанкой шел на рысях Ефим Недомерок, за ним — любитель коржей на подсолнечном масле. Остальные казаки двигались неорганизованной кавалькадой, пришпоривая и погоняя плетьми коней, чтобы не отстать от первых всадников.

— Спасибо тебе, Микал, — сказала Ольга, усаживаясь рядом со своим начальником штаба по другую сторону пулеметного замка.

— Воллахи! За что?

— За выстрел. Если б не ты, Аким зарубил бы меня.

— Э… пустое. Эту бешеную собаку давно уже надо было пристрелить.

— И еще спасибо за то, что пошел за мной, — продолжала Ольга, доверчиво прижимаясь к Микалову плечу.

— Разве я сам пошел? Ты же увезла меня.

— Выходит, я тебя умыкнула?

— Заяц только портками сверкнул, — рассмеялся Микал, вспомнив свой давний разговор с юной казачкой на дороге между Джикаевым и Графским при виде орла с добычей в когтях. — Жаль только, что все это теперь уж ни к чему…

Ольга быстро взглянула на Микалов профиль.

— Ни к чему, говоришь? — в голосе ее невольно прозвучало изумление. — Разве не ты отдавал мне все свое золото и просил войти в твой дом? Разве я уже совсем старуха, что нельзя меня взять в жены? — она откинула капюшон венцерады вместе с платком себе на затылок, и ее подхваченные ветром золотистые волосы забились у него на щеке. Микал скосил глаз: совсем рядом раскачивалась на розовом ушке золотая лошадь с вкрапленным в нее сапфиром на боку. Та самая сережка, что подарил он ей возле стога на атаманском дворе. Как давно это было!

— Золота давно уже нет, — вздохнул Микал, — дома тоже нет.

— А любви? — подняла на него глаза Ольга. — Ведь ты же любил меня.

— Мы оба любили других, — проговорил Микал, хмурясь и отстраняя лицо свое от растрепавшихся Ольгиных волос. — А куда мы несемся? — переменил он разговор.

— На Бугулов хутор, — ответила недовольно Ольга, поняв, что не представляет для него интереса как женщина. А разве он сам интересен ей? Не больше, как старый, проверенный жизнью товарищ, на которого можно опереться при случае в трудную минуту. Но ведь хочется порою обычной мужской ласки…

— А почему — на Бугулов?

— Потому что нас бросятся искать в бурунах, а мы у них — под самым боком.

— Тебя б давно следовало атаманом сделать, — восхитился Микал сообразительностью женщины и удивился в свою очередь, почему никогда по–настоящему не был в нее влюблен. Перед глазами сама собою появилась Млау, круглолицая, черноглазая, с ямочками на щеках. Вот кого он любит больше всего на свете, вот к кому он стремится постоянно в мечтах своих. Словно и не было долголетней любви к ее старшей сестре. Словно никогда не целовал он и эту, сидящую рядом красивую и гордую казачку.

— Послушай, атаман, — повернул он к ней засветившееся радостным волнением лицо, — ты отпусти меня из Бугулова на одну ночь в Джикаев.

— Это за каким же лядом? — нахмурилась Ольга.

— Родителей повидать.

— А может, полюбовницу?

— Может, и ее, — рассмеялся искусственно Микал.

— Только не теперь.

— Почему не теперь?

— Потому что ты мне самой во как нужен, — провела Ольга указательным пальцем по воротнику венцерады. — Да нет, не как полюбовник, — хохотнула она тоже фальшиво, — а как начальник штаба.

Впереди показался всадник, он нахлестывал плетью коня, из–под его копыт летела во все стороны грязь.

— Гляди–ка, дозорный наш метется, — Ольга натянула вожжи, придерживая лошадей. — Что случилось?! — привстала она над сидением.

— Чоновцы! — крикнул дозорный, осадив со всего маху коня так, что тот едва не сел задом в дорожную грязь. — Цельный отряд! Вот–вот в станицу войдут. Гоните вобрат!

Ольга развернула упряжку, стегнула вожжами по лошадиным крупам. Верховые бандиты как по команде повернули вслед за тачанкой. За ними проделали тот же маневр и две нагруженные награбленным барахлом повозки:

— Но, задави вас чума!

Однако и с другого конца станицы путь бандитам был отрезан. Об этом сообщил им прибежавший оттуда «свой человек» из местных жителей. Хватая ртом воздух от быстрого бега, он поднял руку перед тачанкой.

— Чекисты! — прохрипел, словно ему сдавили петлей шею. — Не мене сотни…

Ольга натянула вожжи, взглянула на соседа по сидению.

— Что будем делать, Микал?

— Пройдем другой улицей, — с кажущимся спокойствием ответил начальник штаба, но лицо у него заметно побледнело.

— А ежли и там засада?

— Прорвемся с боем.

Тачанку окружили верховые, загалдели испуганными индюками:

— Кажись, допрыгались!

— Скольки кувшин не ходи по воду…

— Карачун нам, братцы!

И тогда над тачанкой выпрямилась во весь свой небольшой рост Ольга.

— Ну, чего забоялись? — крикнула она, стараясь скрыть под нарочитой бодростью в голосе собственный страх. — Когда учительшу казнили, небось были храбрые, а как самих прижучили, так и хвосты — промеж ног. Эх, вы, казаки, рви вашу голову, как гутарит дед Хархаль. Слухайте сюда. Винтовки всем сложить в повозку, акромя Петра Ежова и Митяя Грызлова — они будут стрелять в воздух для салюту.

Бандиты разом смолкли, теснее обступая тачанку и хоть не понимая еще, зачем обезоруживать самих себя и стрелять «для салюту», но тем не менее с надеждой глядя на свою атаманшу.

— Лешке с гармонью — на переднюю подводу, пущай веселей играет «наурскую», — продолжала Ольга. — Дорожкин Ефим — на мою тачанку заместо кучера. И полотенце через плечо пусть повяжет. Я буду невеста, вот он, — указала на Микала, — жених. Всем остальным одеться как на свадьбу. Яшка, Гришка и Васька — в бабью одежу.

С этими словами атаманша сбросила с себя набухшую сыростью венцераду, накрыла ею пулемет и, спрыгнув с тачанки, подошла к повозке с награбленными вещами. Порывшись в них, выхватила какую–то кружевную занавеску, накинула себе на голову — вместо фаты. Из окон стоящей напротив хаты на нее со страхом и удивлением смотрели недоумевающие жители: чего это бандиты так спешно переодеваются под дождем?

Вскоре «свадебный поезд» двинулся по улице, оглашая окрестности переливами двухрядки и ружейными выстрелами:

— выкрикивал визгливым голосом выряженный в юбку с жакетом и покрытый цветастым платком любитель коржей с маком, одной рукой обнимая гармониста, а другой — сжимая рукоятку спрятанного в соломе нагана. Его приятель Ванька, предпочитающий из всех закусок домашнюю колбасу со скворчащим салом, скакал рядом на коне, выделывая всевозможные трюки казачьей джигитовки, как это делается на свадьбах. Остальные бандиты горланили кто во что горазд, лишь бы создать видимость основательно подгулявшей компании.

«Как тогда, — подумала Ольга, вспомнив настоящую свою свадьбу, — только без мжички [27]» Взглянула из–под «фаты» на обнимающего ее «жениха»: у него шапка сдвинута на самые брови, под скулами ходят желваки — нервничает Георгиевский кавалер.