Трофим возвращался домой разгоряченный чаем, дружелюбным разговором и мечтами о своем недалеком будущем. Завтра он наконец–то поедет в Москву и станет летчиком. И хотя Москва, говорят, очень большая, он все равно отыщет в ней Дорьку и попросит у нее прощения за ту неудачную ночовку у бабки Горбачихи на Троицын день. Вот только перед Завалихиным неудобно — он так хотел сделать из него первоклассного столяра. А еще — перед Чижиком.

Последний ждал его в дортуаре с заплаканными глазами.

— Уезжаешь, значит? — спросил угрюмо, провожая взглядом засовываемую Трофимом под кровать корзинку.

— Уезжаю, Чижик, — шепнул в ответ Трофим. — Но ты не думай, я не забуду про тебя. Как устроюсь…

— Ладно, не трепись!.. Лучше поешь. Раздобыл тебе колбасы.

Трофим жевал колбасу, но она с трудом лезла ему в горло — какая–то неясная тревога сжимала временами его сердце. А вдруг он впутывается в какое–то нехорошее дело? Нэпман–то нэпман, но привел к нему его, Трофима, Ухлай, предводитель воровской шайки. Правда, в поручении нет ничего подозрительного и корзинка как корзинка — с сушеной фруктой и старыми книжками, но кто знает… Сходить нечто к Степану Андреевичу? А если запретит ехать? Прощай тогда Москва и летная школа. Представится ли еще когда такая возможность?

Все же, промучавшись сомнениями до вечера, Трофим решил сходить в ОГПУ, оставив корзину на попечение Чижика. Однако Степана Андреевича там не оказалось. Дежурный сказал, что начальник уехал и за него остался младший следователь Афанасий Подлегаев.

— Можешь обратиться к нему, — предложил дежурный.

— Да нет, не надо, — отказался Трофим от встречи с «задавалой», допрос которого до сих пор не изгладился у него и памяти.

А утром в сопровождении Чижика он отправился на вокзал.

— Гляди за тем корешом, что морда платком перевязана, — кивнул Чижик головой на дремавшего на диване мужика в драном пиджаке. — Как бы он у тебя корзинку не спер. Шнифер, сразу видно. Я его еще в сквере заметил.

— Зря ты на него, — возразил Трофим и потрогал на корзине замочек. — По–моему, мастеровой какой–то.

— Знаем мы таких мастеровых, — не согласился с ним Чижик. — Ну давай иди в вагон.

Трофим протянул подростку руку, но не удержался и крепко притянул его к груди.

— Смотри, про меня — никому, — сказал он на прощанье.

В Прохладную он приехал как–то незаметно для себя: не успел в окошко насмотреться на пробегающие мимо телеграфные столбы и машущие ребристыми крыльями лобогрейки в безбрежных хлебных полях. Ну да еще наглядится за дорогу — до Москвы, говорят, скорым поездом целых три дня ехать нужно. Он ступил на горячий от солнца асфальт перрона, не выпуская из рук корзину, поправил под френчем съехавшие на сторону штаны, усмехнулся вокзальной вывеске: почему — «Прохладная», если уже с утра от жары пить хочется? Заметив в тени вокзального здания огромную белую бочку с квасом, окруженную изнывающими от жажды пассажирами, подошел, напился на копейку освежающего, «семь раз женатого» напитка, затем направился к железнодорожной кассе за билетом. Касса оказалась закрытой, и Трофим от нечего делать побрел к привокзальному базару, шум от которого заглушал даже вздохи стоящего на запасном пути паровоза.

— Каймак! Кому каймак? Свежий, холодный, только что из погреба! — далеко окрест разносился сочный женский голос.

— На краю стою, дешево продаю! Сегодня за деньги, завтра в долг! — вторил ей мужской баритон, заметно севший не то от крика, не то от употребленного вина, кисловатый запах которого чувствуется даже на расстоянии.

Трофим прошелся вдоль столов, уставленных бутылями и кувшинами с молоком, невольно сглатывая слюну при виде лежащих между ними жареных кур, окороков, домашней колбасы, пирогов с капустой. Надо бы подкрепиться перед дальней дорогой. Внимание его привлекла образовавшаяся посреди базара толпа. В центре ее происходило, по–видимому, что–то весьма интересное, судя по лезущим друг другу на плечи любителям даровых развлечений. Так и есть: в кругу зевак сидит на корточках прилично одетый парень и перекладывает из руки в руку три карты — два валета и туза.

— Как валет — ваших нет, — приговаривает он при этом. — Как туз — деньги в картуз.

Трофим протиснулся сквозь толпу к ширмачу, как называл подобных фокусников Мишка Картюхов, тоже присел на корточки. В это время парень демонстративно, неспеша разложил перетасованные три карты на земле, обвел взглядом окружающих его зрителей:

— Где туз?

У Трофима сильнее забилось сердце, он явственно видел, как туз лег в середину тройки. Он протянул к нему руку, но хозяин игры прижал карту пальцами.

— Сперва деньги на кон, — прищурил он плутоватые глаза.

— Сколько?

— Сколько желаешь.

Трофим, облокотившись на корзину, вынул из бокового кармана своего френча пять копеек, положил на карту.

— Кто еще? — обвел взглядом толпу игрок.

— Давай я попробую, — придвинулся к нему молодой человек, по виду железнодорожный рабочий, и бросил на Трофимов пятак бумажный рубль.

— Ого! — всколыхнулась толпа.

— Больше желающих нету? — спросил игрок. Желающих не нашлось.

— Как туз — деньги в картуз, — повторил игрок ранее сказанное и перевернул указанную партнерами по игре карту вниз рубашкой. Вздох облегчения вырвался из толпы болельщиков.

— Вот черт! — проскрипел над Трофимовым ухом старый дед с перекинутым через плечо мешком, — я ить тоже видел, как энтот туз лег в середку. В голосе у него сквозило сожаление, что сам он не поставил на эту карту рубля.

«Дурак!» — мысленно ругнул сам себя и Трофим, принимая из рук парня вместе со своим пятаком и пятак выигранный и наблюдая краем глаза, как его более решительный партнер прячет в карман свой выигрыш — целый рубль! На такие деньги можно не только колбасы купить, но и взять с собой в дорогу сала с пирогом. Нет бы поставить трояк, а то и всю пятерку.

И снова перекладывал из руки в руку три карты не унывающий от своего проигрыша игрок, и снова за его действиями следили десятки горящих от азарта глаз.

— На эту! — Трофим припечатал к карте три рубля. Хозяин игры подождал некоторое время, не найдутся ли еще желающие обогатиться за счет фортуны, и открыл карту. У Трофима от неожиданности закололо в затылке: туз! бубновый, ярко раскрашенный туз каким–то непостижимым образом превратился в пикового валета.

— Как валет — ваших нет, — бесстрастно изрек игрок, прикарманивая Трофимов трояк.

Трофим недоумевал: что за притча? Он же своими глазами видел, как туз лег с краю. В чем же дело? Решил быть повнимательней, на всякий случай поставил на кон всего лишь гривенник. И выиграл. А поставивший на другую карту тот самый удачливый рабочий — проиграл. Целых два рубля!

Толпа поощрительно гудела. Многие не выдерживали, подогретые чужими удачами, вынимали из карманов и ставили на коварную карту предназначенные совсем для других целей деньги.

— Вот же анафема! — возмущался спустя некоторое время дед с мешком за плечом. — Как же я теперь к своей бабке заявлюся? Тьфу, сатана, прости господи, — плюнул он, выбираясь из толпы.

Вскоре вслед за ним выбрался из нее и Трофим. Он снова «недоглядел» и после временного успеха, пойдя, как говорится ва–банк, остался без ломаного гроша в кармане.

— Ставь на корзину! — смеялся, ему вслед хозяин игры, по–прежнему тасуя карты ловкими пальцами.

Что же теперь делать? На какие шиши он купит билет на владикавказский скорый? И есть вдруг захотелось — спасенья нет. Ах, раззява! Облапошили… Впору хоть в Моздок возвращаться. Но отправился он не в Моздок, а в зал ожидания. Уселся на дубовый, с высокой прямой спинкой диван, предался горестным размышлениям. Послышалось треньканье балалайки. По проходу между диванами, заполненными пассажирами и их пожитками, шел вприсядку под собственный аккомпанемент худенький черноголовый паренек. Вот он выпрямился, виртуозно выбил рваными башмаками чечетку и запел ужасно знакомым голосом: