— По привычке, на всякий случай.

— Вообще–то правильно. Ну, давай рассказывай о себе.

— Что много говорить? Жив-здоров, чего и вам желаю. А вот с Советом у нас что–то не клеится. Как в крыловской басне: лебедь в облака норовит, щука — в воду, а рак — сам знаешь куда.

— Ты, конечно, в этой тройке лебедь? А кто же рак?

— Не знаю, лебедь я или еще какая птица, но наша упряжка топчется на одном месте — это факт. Не дают ей ходу меньшевики с эсерами. Пока они разглагольствуют о свободе личности и всеобщем равенстве, местные воротилы и казачья верхушка прибирают власть к своим рукам. По существу в уезде правит старая администрация, а наш Совет лишь занимается организационными вопросами да создает проекты по организации милиции, например.

— Сколько у вас в Совете большевиков? — спросил Киров, когда Степан закончил свою исповедь.

— Восемь человек.

— А эсеров?

— Двенадцать. И меньшевиков чуть меньше.

— Да-а... — протянул Киров, потерев пальцами свой широкий подбородок. — Соотношение сил явно не в вашу пользу. Ничего не поделаешь, до поры до времени придется с ними считаться. Как говорится: «Ближняя соломка лучше дальнего сенца». Какие ни есть, а все же союзники. Сейчас как никогда требуется полное сплочение всех революционных сил пролетариата. Но плавный упор — на передовых рабочих. На них опирайтесь при проведении своих решений в жизнь, с их помощью осуществляйте постепенную большевизацию Совета. Рабочий контроль — везде и во всем — так стоит вопрос на повестке сегодняшнего дня.

Киров встал со стула, заходил туда-сюда по кабинету.

— Кого выбрали председателем Совета?

— Дорошевича.

— Надо было тебя. Дорошевич хороший конспиратор и преданный нашему делу человек, но для председателя Совета, пожалуй, жидковат.

— Хватит мне и военного отдела, — возразил Степан.

— Ну ладно, — согласно кивнул головой Киров, — Федор, в конечном счете, мужик с головой. Он должен справиться, если вы ему все поможете. Первое, что нужно предпринять немедля, это распустить Думу и городскую управу. Второе — взять под свой контроль казначейство. Третье — создать свою рабоче-крестьянскую милицию или другую какую вооруженную силу для охраны города и завоеваний революции. В Моздоке это тем более необходимо, что он находится в окружении казачества — реакционной по своей сущности части терского населения.

— А где же взять оружие для такой милиции? — спросил Степан.

Киров остановился, достал из кармана портсигар, предложил Степану и сам закурил.

— А черт его знает, — виновато улыбнулся он, — Надо подумать. Знаешь что? Вечером сходим в наш Совет, я познакомлю тебя с двумя Георгиями — Ильиным и Цаголовым. Они только что приехали из Москвы и многое знают. Оба студенты университета. Такие молодые и кипучие, что просто зависть берет.

«Тебе ли занимать кипучести?» — подумал Степан ласково.

На столе зазвонил телефон. Киров снял трубку.

— А, это ты, Маша? — проговорил он ласково. — Приду, конечно. А что будет вкусненького? Чучхели и косхалва? — Киров сморщил нос. — А украинский борщ? Тоже будет? Ну, хорошо. Приду с гостем. Кто? Увидишь. Да не забудь позови к обеду Якова. Обязательно.

Киров положил трубку, энергично потер руки.

— Жена приглашает к обеду, — подмигнул он собеседнику, — Она у меня хоть и не из местных, а любит кавказскую кухню... А твоя что любит?

— Моя? — усмехнулся Степан. — Она у меня осетинка, а любит русские блины и вареники.

Глава третья

Степь, бескрайняя — иди на все четыре стороны. Ровная — хоть ложись боком и катись. Тревожно-сладко сжимается человеческое сердце от ее неохватного простора, от манящей за горизонт сиреневой дали.

Медленно двигаются по ней овцы, выбирая на ходу из скудной бурунской растительности съедобную траву. Поскрипывает колесами вслед за ними неуклюжая чабанская гарба. Иногда из–под ног впряженного в нее ишака с треском взлетит пара стрепетов или выскочит, как ошалелый, заяц-русак. На передке гарбы сидит Казбек с вожжами в руках. Рядом с гарбой вышагивает дядька Митро с длинным, как удав-желтопуз, арапником на плече.

— Дядька Митро, а зачем ты не смотрет на тетку Христину? — вдруг спрашивает мальчуган и хитро прищуривает глаза, глядя на своего задумавшегося покровителя.

Дядька Митро повернул вислоусое лицо, с удивлением взглянул на гарбича.

— А для чего мэни глядеть на нее? Шо вона, божья маты, чи картина якась?

— Вона красивая, и добрая, как моя сестра Сона. Крепка тебя любит, дядька Митро.

Чабан еще больше удивился:

— А ты почем знаешь?

— Слыхал, как вона с зеркалом говорил, — и маленький возница рассказал о том, что случайно увидел и услышал в Холодовых покоях. — Зачем не хотел ево замуж? — закончил он рассказ вопросом.

Дядька Митро вздохнул, сдвинул в волнении шапку на затылок.

— Не «ево», а «ее», — поправил он мальчишку и еще раз вздохнул. — Не можно мне жениться.

— Зачем не можно?

— А затем, что некуда чабану девать свою жинку. Це ж не бутыль с креолином, не покладешь в гарбу.

— Зачем в гарбу? — с живостью возразил Казбек. — Пускай в хутор живет.

— Ничего ты не смыслишь в этом деле, — усмехнулся чабан и надвинул Казбеку на глаза его рваную шапку. — Слыхал, як столяр про кусочки говорыв?

— Слыхал, — утвердительно кивнул головой Казбек. — Он хлеба хотел. Я тоже люблю хлеб.

— Так вот я не хочу, щоб якысь сукин сын Сухин облизывался на мий хлиб, пока я в степу с вивцами турбуюсь. Э, да что с тобой толковать, когда у тебя еще молоко на губах не обсохло. Вырастешь — тогда поговорим, — и дядька Митро оглушительно «выстрелил» своим арапником по отставшим от отары овцам. — Геть, проклятущи!

Так началась для Казбека новая жизнь. Днем он управлял гарбой, вечером распрягал ишака, разводил костер, варил кулеш, несложному приготовлению которого научил его дядька Митро, а когда наступала ночь, сладко засыпал рядом с ним под открытым, усеянным звездами небом, укрывшись овчинным, пропахшим дымом и всеми бурунскими ветрами тулупом. Хорошо! Вот только не хватает Басила Татарова, не с кем поиграть среди песчаных барханов в абреков. И вообще плохо в степи без мальчишек.

Но однажды появились и мальчишки. Вместе с хозяином Вуколом Емельяновичем, решившим, по-видимому, посмотреть мимоходом, как обстоят дела в отарах дерзкого чабана.

— Где отара? — опросил он у Казбека, приподнимая грузное тело над сиденьем тачанки и сверля сердитым взглядом сидящего у костра малолетнего гарбича.

— Вон затем юром пасется, — показал рукой Казбек на желтеющие вдали песчаные холмы.

— А це шо таке? — нахмурился Холод, указывая на овечью шкуру, лежащую на крыше гарбы.

— Сдохла вчера. Дядька Митро говорит, гадюка укусила.

— Знаемо мы цих гадюк, — перекосился в ухмылке хозяин и потянул в себя воздух. — Небось, шулюм [11] из нее варите?

— Я варю кулеш, а не шулюм, — сдвинул брови Казбек и помешал палкой в кипящем котле.

— А где же дохлая вивца?

— Закопали, — ответил Казбек, не поднимая на хозяина глаз.

— Ишь ты, якый басурманин, — прищурился Вукол Емельянович. — Слова им не скажи —сразу в пузырь. Такие все гордые сволочи. Давай к отаре, — ткнул он кулаком в спину кучеру. Но тут же остановил тачанку, толкнул локтями своих сидящих по обе его стороны юных спутников. — Побудьте, хлопцы, туточки, поглядить за гарбичем, щоб вин мясо из котла не сховав.

Мальчишки спрыгнули на землю, молча подошли к костру. В руках у них было по плетке, искусно оплетенной из разноцветных сыромятных ремней — это первое, что бросилось в глаза Казбеку. Потом уж разглядел на гостях-сверстниках настоящие сатиновые рубашки, подпоясанные шелковыми поясами, новые, без единой дырки плисовые штаны и башмаки с блестящими пистонами.

— Ты кто — ногай? — презрительно перекосил губы один из них, белобрысый, как чабан Василь, и густо усеянный веснушками.