И сёстры скрылись в доме. Толкаясь и тесня друг друга, приникли к окошку, неплотно завешенному кружевной занавеской.

— Поль! Ма-ам! Поль приехал с тятей.

— А ну, кыш от окна! — сказала мать, и сама немного волнуясь. — Стыда у вас нету. Кому Поль, а для вас Леопольд Саввич. Ступайте, ступайте в комнату.

Девицы нехотя направились в свою комнату, и тут дверь отворилась… Освещая всех любезной улыбкой, вошёл Леопольд Саввич. За ним, чуть пригибая лысеющую голову, — хозяин.

— Встречай гостя, Маруся, — пробасил он, — сегодня у нас день жаркий.

— Привет хозяюшке! — снимая белое кепи, сказал гость. Остановился у стола, осмотрелся. — У вас всегда так мило и просто. Душа отдыхает. Только где же ваши розанчики? От меня, старика, прячете?

— Их спрячешь! — ответила хозяйка. — Только завидели вас в окошко, как сразу: «Леопольд Саввич! Леопольд Саввич!» Небось пудрятся. Дина, Наца!

— Мы тут! — впорхнули в светёлку сестрицы.

Клевецкий Леопольд Саввич — главный бухгалтер Назаровских рудников — явно кокетничал, называя себя стариком. Ему было двадцать восемь лет, он оставался холостяком и умел проводить время в своё удовольствие. На нём был лёгкий парусиновый пиджак, накрахмаленная рубашка и голубой шёлковый жилет с пристёгнутой к петельке золотой цепочкой от карманных часов. От него пахло одеколоном и романтическими похождениями. В этом доме он давно стал своим человеком. Правда, появлялся не часто, зато каждый его приход превращался в праздник. Он был выдумщик на развлечения, да и сама атмосфера в доме при его появлении становилась лёгкой как воздух по весне, когда вынимают вторые рамы. Всегда угрюмый отцовский басок начинал звучать мягким баритоном, а с лица матери уходила тень вечной озабоченности, она молодела.

— Ну, что это вы так меня разглядываете? — кокетливо смутился Леопольд Саввич. — Я сегодня не в лучшем виде. С утра вызвали на аварию, вот просидели со Степаном Савельевичем на шахте… По дороге к вам едва успел переодеться.

— Ох, господи, вы же голодные! — спохватилась мать. — А ну, девчата, быстро накрывайте на стол.

— Неужели будет ваш очаровательный борщ? — потирая ладони, спросил Леопольд Саввич.

— Для вас, Поль, и к борщу будет кое-что…

Обедали весело. Гость рассказывал, как дочка управляющего Рыковским рудником разъезжала по Котлетному посёлку на велосипеде и едва не попала под извозчика.

— Вот перепугалась, поди?

— Не столько она, сколько извозчик!

Потом он рассказал, как представитель французской кампании, которой принадлежит Рыковский рудник, упился на банкете, устроенном в его честь, и просил кучера, чтобы тот отвёз его по парижскому адресу…

Девицам рассказать было нечего, разве что про хмельного Романа Саврасова, который просил закурить у околоточного.

— Между прочим, — вполголоса сказал хозяину Клевецкий, — я заодно включу в ведомость общую чистку котла. Это лишняя сотня рублей. А вы десяток пацанов наберите — копеек по тридцать в день.

— Тогда и паропроводы перебрать бы. Там шипунов изрядно. Я сам хомуты ставил. А пока будут заливать боббитом подшипники…

— Поговорю с управляющим. Момент подходящий. Пришёл хороший заказ правительства — цены на уголь повышаются. Только об этом — сами понимаете…

— Папа, ну как тебе не стыдно! — закапризничала Дина. — Вроде бы не наговорился с Леопольдом Саввичем на шахте. Оставь его нам.

— Виноват, красавицы! — театрально прижав руку к сердцу, взмолился гость. — Мужчины должны делать копеечку незаметно, а при женщинах можно только расходовать. Это я начал неуместный тут разговор и теперь готов искупить свою вину.

— Споёте? — встрепенулась Наца. — Принести гитару?

— Готов и на большее. Если вы заслужите у родителей разрешение — пойдём вечером в синематограф «Сатурн». Там новая фильма: «Измена и сладострастие».

Девчата не успели выразить своего восторга. От двери, в диссонанс к общему настроению, донеслось:

— О Господи! Как ремарка в дешёвой пьесе: «Купец Иголкин и те же»… Здравствуйте!

В комнату входила самая старшая из сестёр Штраховых — Софья. Она держала на руках ребёнка и ожидала, когда порог переступит второй — мальчик лет пяти. Прикрыв за ним двери, подошла к матери, поцеловала в щёку и передала ей младенца.

— Подержи внучку, пока дошла с нею — руки отваливаются.

— Ты что — пешком? — спросила мать.

— У меня на извозчика денег нету.

— Между прочим, — приходя в себя, заговорил Клевецкий, который не рассчитывал, очевидно, встретиться здесь с Софьей Степановной, — будет открываться братская школа. Там учителя, должно быть, понадобятся.

— А куда я дену свой капитал? — Софья обвела взглядом детей. — Их в бельгийский банк не положишь.

— Ну, вам в свои…

— Двадцать шесть — я не скрываю.

— В ваши годы ограничить себя пелёнками… Надо взять няню.

— Для няни нужна отдельная комната.

Само собой получалось, что гость снова забирал на себя общее внимание. Такова была натура Клевецкого. Но Софья хорошо знала эти номера.

— Оставь, Поль… Сегодня, кажется, общее собрание в Союзе бухгалтеров и конторских служащих. Мой Алексей Сергеевич пошёл. А ты тут девчонкам зубы заговариваешь.

— На руднике авария, — как бы отметая её упрёки, серьёзным тоном пояснил Клевецкий. — Мы с твоим отцом только что приехали.

— Во-она что! — насмешливо протянула она. — Прикидываете, как бы побольше урвать и поделить.

— Сонька! — одёрнул её отец.

— Не бойся, папочка, у меня хорошее настроение, я не собираюсь испортить такой хороший обед. Мама, налей и мне. Только вот ни за что не поверю, что Леопольд Саввич не пошёл на собрание Союза по причине аварии. Наверняка там сегодня будут голосовать по какому-то острому вопросу. А Поль, как всегда, хочет остаться милым и вашим, и нашим.

— А если даже и так, — с улыбкой ответил Клевецкий, занимая активную оборону, — я политик, Софья Степановна!

В ответ на его «я — политик» Софья могла сказать такое… Но не стала портить настроение родственникам. Она поступила иначе — звонко и молодо расхохоталась.

Поль в их доме появился давно, когда Соне было столько, сколько сейчас Дине. Тогда он работал просто бухгалтером, а не главным, только что закончил коммерческое училище. Зайдя однажды с подвыпившим отцом, познакомился с Соней и зачастил. Его тут принимали как сослуживца Степана Савельевича, но ни для кого не оставался в секрете его интерес к Соне.

Штраховские девчата все пошли в мать — статные, чернобровые, им была присуща врождённая женственность.

Бухгалтер похаживал, время шло, но никакой определённости не вырисовывалось. Родители томились своим неведением, но даже в нерешительности Поля склонны были видеть положительную расчётливость, бухгалтерскую основательность. Тем более, что времена надвигались смутные, шёл девятьсот пятый год, все помешались на политике. Соня с восторгом отзывалась о социалистах, выступала с лекциями в рабочем кружке на заводе. Поль увлечённо говорил о прогнивших порядках, о том, что управлять страной должны её истинные хозяева — финансисты и промышленники.

Иногда они спорили. Отец и мать прислушивались и не могли понять, в чём же у молодых несогласие? Ведь говорят об одном и том же, а дело доходит до резкостей. Не мудрствуя лукаво, делали вывод: милые бранятся — только тешатся. Нет ничего легче, чем принимать желаемое за действительное.

Однажды в воскресенье Поль не пришёл к обеду. Ёжась под вопросительными взглядами родителей, Соня вдруг взорвалась, наговорила им обидных слов и — как обухом по голове:

— Я выхожу замуж за… Алексея Сергеевича!

Скандал был большой. Алексей Сергеевич оказался младшим конторщиком с Ветковской шахты, которого в этом доме ни разу не видели. Соне пришлось уйти от родителей. Степан Савельевич бушевал. Однако такой, очевидно, была фамильная черта Чапраков-Штраховых: отмечать свадьбу семейным скандалом.

Трудно сказать, как могли сложиться отношения Софьи с родителями, если бы не грозные события пятого-шестого годов. Забастовки, митинги, погромы, крикливые собрания вновь создаваемых партий и групп, выборы в Советы, растерянность властей, а потом — казаки и солдаты, повальные обыски, аресты, военные суды и расстрелы…