— Курослепов и не таких ломал…

Околоточный Курослепов был грозой окраинных линий Юзовки. Он имел нюх на драки и всякие непотребства. А главное — чугунный кулак. Пусть десять, пятнадцать человек дерутся — он чётко определял ключевых, так сказать, бойцов и пёр напролом. Сначала бил в ухо (а от его удара лопались перепонки), после увещевал. И увещевания быстро доходили до сознания.

Между тем весёлая компания (ещё не пьяная, загул только начинался) поравнялась с домом Штраховых.

— Разлюбезным барышням моё почтение! — Ромка сдёрнул с уха картуз и тряхнул кудрявым чубом.

— У-ух, какие мамзельки! — взвизгнул парень в опорках. Но Роман глянул не него, и тот сконфуженно отступил.

— Что это ты, Роман, загулял с утра пораньше? — спросила Дина.

— У шахтёра жисть короткая, спешить надо. — Отвечал он старшей, Дине, а сам не спускал глаз с младшей сестры.

Наца капризно подёрнула плечиками и отвернулась.

— И куда же вы теперь?

— Да вот — земляку идём сапоги покупать, — кивнул он на парня в опорках.

— А мальчишку зачем спаиваете?

— Гаврюшка не пьёт. Он возле нас жизни учится. — Роман потрепал по волосам мальчишку. — А мог бы и пить — раз в шахте работает.

Дине наплевать было и на Ромку, и на его компанию. При людях она вообще постеснялась бы вступать с ним в разговор. Но чего не сделаешь от скуки! Тем более, что полуцыган менялся в лице когда видел её сестру. Потеха! На эту тему можно было поехидничать и после.

— Унтер! — сказал мальчишка и тронул за плечо Романа.

Тот обернулся. По улице, сонно полуприкрыв глаза, которые всё замечали, размеренно шагал околоточный. Молодые шахтёры вопросительно посмотрели на своего вожака.

— Ну и что — унтер? У него свои дела, у нас — свои. Вот возьму и закурю его табачку.

— Он тебе даст! — хмыкнула Дина.

Вместо ответа Роман решительно повернулся и пошёл навстречу Курослепову. Тот видел, что шахтёр идёт прямо на него, но продолжал шагать так же размеренно, лишь чуточку приподнял полусонные веки.

— Здравия желаю, Игнат Захарович! — рявкнул Ромка и заступил ему дорогу.

— Чего тебе?

— Закурить не найдётся?

— Проваливал бы ты от греха…

— Мы пойдём, ваше благородие, только курить очень хочется.

«Благородие» приподнял руку, как будто раздумывая: дать в морду или вытащить кисет? Но психолог улицы Курослепов по лицу Ромки видел, что ради озорства перед девками тот готов сейчас на рожон полезть… Брезгливо скривив губы, полез в карман мундира и достал кисет. Ромка взял щепоть табаку, высыпал на клочок газеты и стал скручивать цыгарку. Околоточный забрал свой кисет и пошагал дальше. Воровато прошмыгнув мимо него, шахтёры двинулись за своим вожаком.

— С чего бы это Ромка зачастил на нашу линию? — отозвалась Наца.

— Чья бы корова мычала, а твоя — молчала! — насмешливо кольнула её сестра.

…В незавидном положении оказались девицы Штраховы. Их дед, простой, хотя и удачливый мужик, много лет назад подвизался артельщиком, а затем и подрядчиком на строительстве первых железных дорог на юге России. Выбился в люди и мечтал выучить сына на инженера. Но не вышло, потому что семья чуть ли не каждый год кочевала. И сыну Степану, отцу нынешних невест, не удалось даже закончить гимназию. Здесь, под Юзовкой, где прокладывались пути к угольным рудникам, гимназист-недоучка встретил красавицу Марусю, которая работала на выборке породы. Более презренного занятия, скажем прямо, в Донбассе не было. Большой скандал разразился в семье. Но мать Степана, которую девчата звали бабушкой Надей, напомнила, что и её отец, Иван Власыч Чапрак, из-за любви был выведен из купечества и отдан в солдаты, но своего добился. Так девчонка с выборки стала её невесткой, а недоучившийся гимназист пошёл работать на шахту слесарем.

То были 80-е годы девятнадцатого века. Донбасс переживал первые приступы промышленной лихорадки, закладывались крупные шахты, оснащались паровыми машинами заморского производства. Подрядчик дал нужному человеку взятку и устроил сына в немецкую кампанию, которая занималась продажей и установкой паровых машин: лебёдок, насосов, подъёмников. Проработав лет пять в фирме, Степан Савельевич перешёл на рудники монтёром.

Это была исключительная по тем временам профессия. Монтёр не равнялся даже с рабочей «аристократией»: десятниками, машинистами — бери выше! Зарабатывал не меньше рядового немца или бельгийца. Кто ещё мог наладить паровую лебёдку или отбалансировать шахтный вентилятор? Таких людей вообще было раз, два — и обчёлся. Высшим признанием его качеств считалось то, что он мог разобраться в святая святых паровой машины — в золотниковой коробке! С ним инженеры, да что инженеры — хозяева шахтёнок за ручку здоровались. Кроме жалованья в рудничной кампании, он имел и сторонние заработки. Хозяева небольших шахт, нанимавшие порой одного штейгера на двоих, нередко приглашали его для осмотра машины или вызывали уже в случае аварии.

Кто не знал в Юзовке Степана Савельевича Штрахова! Он и дом этот построил, и пароконный выезд имел, держал кучера, а бывшая чумичка с выборки Маруся нанимала прачку.

Ему бы в это время капиталец скопить, употребить его на доходное заведение, а не шиковать, не катать свою Марусю на паре вороных с бородатым Тимохой на козлах. Ведь времена менялись… В Горловке открылась школа штейгеров (по-современному — горных техников), в Макеевке стали готовить десятников, все больше на рудниках стало появляться инженеров — молодых, не столько грамотных, сколько нахальных, ищущих, где бы выдавить в пользу хозяев лишнюю копейку. Когда-то инженер на несколько шахт был один, а потом они стали появляться чуть ли не на каждой.

Промышленный кризис начала двадцатого века заставил монтёра пооблинять. Крупные кампании, в которых распоряжался иностранный капитал, пожирали отдельных хозяев, а вместе с этим пропадали сторонние доходы самодеятельного умельца, который возомнил себя чуть ли не барином. Маруся рассталась с кухаркой, пару вороных довелось продать и купить буланую кобылку. Совсем без выезда было никак невозможно. Только бородатый Тимоха не ушёл со двора: помогал по хозяйству, ухаживал за лошадью. Денег ему Степан Савельевич не платил, но и за проживание в дворовом флигеле ничего не взыскивал. Это устраивало обоих. Выезжал теперь хозяин один, а Тимоха в его отсутствие занимался своими делами.

Старшая дочь Степана Савельевича — Софья — успела окончить гимназию, стала учительницей и в смутном девятьсот пятом вышла замуж. Но так неудачно, что и говорить об этом не хочется. А младших — Дину и Нацу — после школы отец оставил дома. Ныне обе были на выданье, и обе, как говорят, остались на бобах. По воспитанию они считались барышнями — шахтёрской и заводской мастеровщине не ровня, а настоящие кавалеры, о которых можно было только мечтать, больше думали о деньгах, чем о любви. Штраховские барышни остались бесприданницами. В будние дни они помогали матери на кухне и в дому, занимались шитьём и вязаньем, а по воскресеньям, вернувшись из церкви, играли в дурачка или торчали под домом на лавочке, щёлкая семечки и глазея на прохожих.

— Тятя едет, — спохватилась Наца, заметив дрожки, что въехали на улицу со стороны Мушкетовской дороги.

— Он не один, — не смогла скрыть своей радости Дина и первой кинулась во двор.

Бородатый Тимоха развешивал на заборе для просушки носильные вещи не первой свежести. Он промышлял чем мог. Торговал на Сенном базаре раками, сам по ночам ловил их на ставках, скупал у мальчишек и варил сразу по два-три ведра — тогда весь двор заполнялся запахами укропа и сырой прудовой тины. Он же забирал оптом у трактирщика всякое барахло, которое пропивали пошедшие в загул шахтёры и мастеровые, а потом перепродавал на базаре: сапоги, картузы, пиджаки, случалось — даже женские кофты.

— Опять ты лахи развесил, Тимофей! — укоризненно крикнула Дина. — Иди открой ворота, тятя с гостем едет.