Но постепенно выстрелы стали доноситься всё реже и стихли совсем.

А на допрос не вызывали… Сменился часовой. Этого куда-то позвали. Стонал Шурка. Сергей ещё раз перемотал все тряпки на его ранах. После перевязки он вроде успокоился.

И тут послышался шум, топот десятков копыт, во двор въехали верховые, фыркали кони, кто-то командирским голосом костерил какого-то Курёнкова (или Бурёнкова?) за нерасторопность.

— Распустили своих байбаков, ползают как вши беременные!

Говорили и другое, похлеще. Можно было понять, что бой для них закончился не лучшим образом. Казаки спешивались, охаживали коней, кто-то побежал в помещение… И тут будто ветер прошёлся над заброшенной шахтой. Всё смолкло. Припав к щели в заколоченном окошке, Сергей увидал, как мимо проехала большая свита. Послышалось звонкое, переполошенное: «Смирна-а! Ваше высокоблагородие…»

Не всё удавалось расслышать. До ламповой долетали недовольные выкрики приехавшего, который корил кого-то, кричал: «Позицию заняли… Печку затопили!» Пошумев, отдав какие-то команды, он поехал, но возле ламповой остановился.

— А тут что?

— Рядовой Сирота, ваше высокоблагородие! Стерегу пленных!.

— Каких пленных? Что за чушь?

— В сегодняшнем бою взяты. Хотели доложить, допросить…

Из ламповой нельзя было рассмотреть, кто теперь вступил в объяснения с подъехавшим начальником. Тот не стал слушать дальше.

— О чём спрашивать у них? Куда гайки крутить или сколько тут этого дерьма под землёй? Распорядитесь!..

И уехал. Вскоре пришли несколько казаков во главе с вахмистром и приказали задержанным выйти. Сергей опустился на колени, склонился над братом. Вид у него был самый растерянный: хотел что-то сказать? Проститься? Посмотреть в родное лицо? Но Шурка даже глаза не открыл, обронил голову на сторону.

— Ну, что вы тут? Живо! — В ламповую вошёл старший. Отбросил Сергея прочь, озадаченно посмотрел на умирающего. Потом носком сапога ковырнул его в подбородок, и повернул лицо в другую сторону. Зло заматерился, не зная, как теперь быть.

— Ты что же делаешь, живодёр! — закричал Серёжка.

Двое казаков сграбастали его и посадили на снег. Вахмистр ещё раз ковырнул лежащего носком сапога под плечо (перевернуть хотел, что ли?), при этом борт шинели сполз и под ним сверкнула солдатская награда.

— Гм… Да этот уже готов, мать его сто богов!

Вышел из ламповой и направился к террикону. Вслед за ним казаки повели арестованных. Подошли к старому затопленному стволу. Тут торчали остатки свай от спиленного деревянного копра. Заборчик, который был поставлен вокруг (чтобы заблудившийся пьяный или коза не свалились), кто-то успел разобрать. («Это его казак рубил шашкой на дрова», вспомнил Сергей). Обойдя заброшенный ствол, вахмистр остановился между ним и терриконом.

— Вот тут… Отойдите туда, ближе к яме.

Сергей сразу, как только они направились в эту сторону, понял, что их ведут расстреливать. Всё естество противилось этому, разум отказывался воспринимать, что всему конец. «Нельзя нам двоим помирать…» — стонал в ушах голос брата. Однако ноги послушно шли, повинуясь командам старшего казака. Так же послушно попятился он ближе к отвесной пропасти наполовину залитого водой ствола. А что будешь делать? Куда побежишь? Казаки стреляют — не мажут.

Старший поставил стрелков в ряд, посмотрел, что-то соображая, потом предостерегающе поднял руку, вроде бы предупреждал: ещё, мол, немного. Подошёл поближе к арестованным и, показав на Сергея пальцем, скомандовал:

— Снимай сапоги.

Хорошие были сапоги, сухие, в Макеевке из-под полы купил. На нём уже не было пальто — осталось под Шуркой. Теперь, стоя на снегу, нагнулся, чтобы ещё и разуться. А между ним и стрелками стоял этот старший… И такая тоска взяла, так затянуло, что… прорвало.

Из согнутого положения парня словно выстрелило. Вроде бы кто дал пинком под зад. Рванулся к стволу, сиганул на верхнее замшелое бревно-распорку, но не удержался на нём и, валясь набок, хватаясь за осклизлую округлость, сорвался, полетел вниз.

Его оглушило, обожгло, судорога перехватила горло. Бессознательно, почти конвульсивно, дёргал руками, как в речном омуте, и чувствовал — вот оборвётся что-то в груди. В этих действиях не было ничего от воли, от желания — только первозданный животный инстинкт. Больно ударило в плечо, оттолкнулся от чего-то твёрдого, и голова оказалась вдруг над водой. Рядом, чуть притопленная, проходила поперечная распорка.

…Стенки ствола укреплялись обычно тёсаным камнем или дубовыми брёвнами, уложенными на манер сруба. Чтобы давление недр не сжимало их с боков, через определённые промежутки по всему стволу ставились поперечные распорки — расстрелы. Два в одном направлении, а следующие — чуть выше над ними — в другом и т. д. Если смотреть сверху, получалась клетка, вписанная в ствол. По центру в ней ходила клеть или бадья, а за расстрелами, под стенками, тянулись паропроводы, трубы водоотлива, устраивались аварийные лестницы.

Сергей поднырнул под распорку и отгрёб к стенке, вцепился пальцами в холодные камни. Наверху, там, где виднелся кусочек тусклого неба, прогремели выстрелы. Пули впивались в брёвна, шлёпались в воду. Он прижался к стенке. Сухие и ладные сапоги стали вдруг мокрыми, пудовыми гирями тянули вниз. Отсюда до верху было сажён десять-пятнадцать. Сверху смотреть — как в пропасть, снизу — как в небо.

Вонзаясь пальцами в щели меж камнями, стал продвигаться вдоль стенки, ища вход в насосную камеру. Он лазал в неё, когда снимал трубы, вытаскивал паровые насосы. Но уже и тогда, два года назад, здесь не все лестницы были целы. Слесари работали из зависшей бадьи, обвязываясь при этом верёвками. Теперь ни бадьи, ни копра. Он понимал, что если не выберется сейчас из этой густой и холодной, как свинец, воды, то позавидует оставшимся наверху товарищам…

В полутьме различил обломок лестницы, хлипкую площадку, втиснутую между стеной и распоркой. Взобрался на неё. Дальше узкое пространство было забито остатками обрушенных лестниц. За ними чернел провал — та самая, в человеческий рост, ниша, в которой когда-то стояли насосы фирмы «Камерон». Цепляясь за всё, что оказывалось рядом, — щелястую кладку из дикого камня, качающиеся в воде концы лестничных прогонов, — ужом вполз в насосную камеру, словно в надёжный… склеп.

Только теперь подумал о том, что может сейчас происходить на земле, высоко над ним. Приплясывая от холода — собственно, это был уже не холод, потому что не чувствовал ледяного жжения, вообще ничего не чувствовал, только тело само по себе содрогалось, — выглянул, тряся подбородком, из ниши, посмотрел вверх. Из клочка серого неба выклубилось чёрное пятно, метнулось, вырастая в размерах, глухо ударилось об одну из верхних распорок ствола и камнем упало вниз. У ног Сергея, совсем недалеко от него, врезалось в свинцовую воду тело одного из шахтёров. Тяжко поднялись на дыбы языки свинцовой воды, подбросив мусор, пару досок, плавающих на верху. Не успела вода сомкнуться и выпустить пузыри, как сверху обрушился ещё один чёрный ком.

…Мы так и не узнаем, на что способны, если не выпадет случай. Ему показалось, что это он сам два раза умер. А чем ещё испугаешь умершего? Напрягшись, как при непосильной работе, он сбросил одежду, стащил даже исподнее, выкрутил, приплясывая, отжал, сколько мог, и снова стал напяливать на себя. Только сапоги, почти новые, купленные у какого-то армейского вора, пришлось оставить в насосной камере. Укутал ноги портянками, оторвал зубами от них пару тесёмок и повязал выше щиколок.

Клочок неба вверху, и без того серый, ещё больше померк, напитался чернильной влагой. Казалось, ещё немного — и уходящая вверх горловина ствола окажется закупоренной лоскутом чёрного неба. Надо было покинуть нишу насосной, чтобы не остаться в ней навсегда.

Выбравшись на площадку, что когда-то находилась между двумя крутыми, почти вертикальными лестничными трапами, он, где угадывая по сгусткам тьмы, где наощупь, стал искать опору и карабкаться вверх по остаткам разрушенных лестниц, по забитым в стену штырям, на которых крепились трубы. Между расстрелами оставались ещё вертикальные направляющие, вдоль которых некогда ходила клеть. Его движения были медленны и осторожны, долго ощупывал очередную опору, проверял на прочность, потом как улитка стягивался, закреплялся на какое-то время, совал замёрзшие, почти бесчувственные пальцы в рот… Так продолжалось неимоверно долго. Не удивился бы, увидев над головою рассвет. На его счастье, несколько пролётов аварийной лестницы оказались вполне пригодными. Но всё равно поднимался по ним не быстро, отыскивая руками то кронштейн в стене, то держась за прочную направляющую… Дважды под ним ломались прогнившие ступени, сорвался обломок перил, но он не позволял себе доверяться лишь одной точке опоры…