— Держись, варначина! — с отчаянием закричал Кулак-Могила, распрямляясь во весь рост и поднимая высоко над головой руки.
Короткая вспышка молнии выхватила из темноты его могучий торс на крепких ногах, искаженное ненавистью лицо и острый камень во всю пятерню. Митька с разбегу бросился ему головой в ноги стараясь сшибить «с копылков». Кулак-Могила отпрянул на два шага, и вдруг Митька увидел, что бандит, теряя равновесие, замахал обеими руками, словно птица перед взлетом, закачался, как будто кто-то невидимым канатом тянул его сзади, вскинул ноги и сорвался с крутизны в глубокую бездну, уже на лету повернувшись к Митьке спиной.
Не поднимаясь на ноги, Митька подполз к обрыву. В расщелине не было слышно ни ругани, ни крика о помощи, только приглушенно рыдал поток, словно оплакивая свою жертву. Обессиленный борьбой Митька уткнулся головой в мшаную подушку и в то же мгновение уснул тяжелым непробудным сном. Лил дождь, грозовые тучи, сталкиваясь в высоте, сверкали кривыми мечами молний и рычали громовым голосом. И не было Митьке до всего этого никакого дела.
Ночью гроза ушла так же неожиданно, как и появилась. Утреннее солнце подсушило одежду на спящем, теплые лучи пригрели и разбудили Митьку. Он порывисто вскочил на ноги. «Убил человека», — горько сожалел он о случившемся. О том, что ему самому грозила смерть, он не думал. Думал он о первой встрече с Кулаком-Могилой в арестантской камере, об удачно подготовленном им побеге, о двухмесячных совместных скитаниях по самым глухим местам Сибири. «А може, он не убился? — хватился Митька и подошел к скалистому обрыву. — Може, лежит пораненный и ждет помощи?»
Проливной дождь смыл следы падения тела. Набухший от ливня поток смотрел из расщелины мутным безучастным взглядом. Забросив за плечи ружье и мешок, Митька пошел вдоль берега, высматривая безопасный спуск в глубь ущелья. В одном месте на отвесной скале виднелись беспорядочно расположенные выступы, узкие террасы. Горный козел прыжками спустился к водопою. Митька последовал за ним. Треть спуска прошла нормально: Митька исцарапал в кровь руки, подолгу держась за выступ и нащупывая следующую ступеньку. Козел оказался более проворным и далеко опередил своего преследователя, не оставив следов на твердом камне. Свою оплошность Митька понял поздно.
Взбираться наверх невозможно. Опускаться дальше — не за что уцепиться ни руками, ни ногами. Вряд ли это было лучшим решением, но Митька избрал его, он с силой оттолкнулся ногами от крошечной площадки и прыгнул на гладкий, отполированный ветрами карниз.
Ноги, скользнув по покатой поверхности, не нашли опоры, и Митька, машинально цепляясь руками за малейшие шероховатости скалы, полетел вниз. К счастью, на пути попалась крепкая береза.
Не ухватись Митька за ствол гибкого дерева, каким-то чудом пустившего корни на пятачке земли почти отвесной скалы, быть ему на дне ущелья, да неживому. Теперь судьба снова даровала ему жизнь. Митька крепкими руками держался за ветви березы, его заскорузлые пальцы от сильного напряжения налились кровью, тяжелое тело повисло над бездной, ноги, касаясь скалы, не находили опоры и беспомощно болтались в воздухе. Смерть дала ему короткую отсрочку, чтобы подразнить его, испытать нервы, а потом расслабить волю и мышцы, лишить последних сил и бросить на острые камни, еле видные на дне ущелья.
Митька пробовал подтянуться к изогнутому стволу березы, ногами опираясь о скалу. Из-под корневищ дерева посыпалась сухая земля.
Жажда жить в этом человеке была велика, и погибнуть сейчас, перенеся столько испытаний и лишений за два месяца после побега на этапе из Александровского централа в Верхоленск, было величайшей нелепостью. Мешок и ружье за плечами стесняли движения. Перебирая руками, Митька освободился от мешка, спустил его в расщелину и снова попытался подтянуться к согнутому деревцу. Ноги уперлись в твердую землю, тело прижалось к берестяному стволу. Почувствовав надежную опору, Митька ногами обхватил крепкое дерево и соскользнул к его основанию. Теперь можно было отдышаться, внимательно осмотреться кругом и найти более безопасный спуск…
Долго и бесполезно ходил Митька возле ревущего потока. От Кулака-Могилы не осталось никаких следов. Видать, быстрая вода протащила его безжизненное тело по острым камням, расщепляющим даже крепкие деревья, случайно попадающие в воду, разнесла его останки по многочисленным рукавам и протокам Крутой. Митька бросил горсть земли в звенящее русло, перекрестился, глядя на восток, взвалил на плечи мешок и, держа ружье под мышкой, медленно пошел по тропе, выбитой в каменистом грунте тысячами козьих копыт.
Тропа долго петляла вдоль берега и неожиданно повернула в глубокий распадок с узкой расщелиной, по дну которой спешил говорливый ручеек, выходящий к реке.
Митька глянул в распадок. Вот она, дорожка к отцовской зимовейке, к милой Гале, запрятанной в постылом Убугуне. Захотелось скорей повернуть назад, туда, куда зовет сердце. Больше не связывает парня шальная компания, тюремные друзья. Полная свобода.
«А будет ли она и дальше? — задумался Митька. — С пустыми руками убугунские чалдоны и рта открыть не дадут, опять в тюрягу упрячут. Есть ружьишко, порох. Зазимую в Турге, попромышляю. Коли мороз хватит, богато соболь идет в Саян в долину. Будут шкурки — и с чалдонами легче дотолковаться».
Рассудок взял верх над сердцем. Митька тоскливо еще раз глянул в манящий распадок и нехотя повернулся к нему спиной: возвращаться нельзя, надо переправляться через Крутую, а там Тургинская долина…
Поток скалил каменные зубы, рокотал громогласным смехом, плевался бешеной слюной. Нс всякий мог отважиться вступить в единоборство с неистовой рекой. Чем дальше шел Митька по берегу, тем больше удлинялся его путь, который нужно будет повторить в обратном направлении, на другом берегу после переправы. Утрами он пробуждался от холода, наскоро разжигал костер и уже снова не ложился, дожидался рассвета, сидя на корточках у огня. Вот-вот выпадет снег. В горах он заметет расщелины, ветры забьют снегом узкие проходы, без лыж не ступишь ни шагу. Надо торопиться на зимовку. На глаза Митьке попала гигантская осина. Полдня ушло на то, чтобы свалить толстое дерево и вырубить из него бревно. На изготовление из бревна лодки-долбленки ушла вторая половина дня и еще двое суток. Митька выбирал место, где можно оттолкнуться от берега и проскочить на другую сторону. Переправу он наметил на следующее утро.
ЧЕРЕЗ ПОРОГИ
Тонкий сосновый шест в руках Митьки казался игрушкой. Сильно оттолкнувшись от берега, Митька направил долбленку на стремительную струю, которая, ударяясь в береговой мыс, круто поворачивала к середине реки, увлекая за собой все, что держалось на поверхности воды. Вертлявая лодка-самоделка, управляемая сильными руками, держалась устойчиво. Сухое легкое бревно почти не погружалось в воду и, как рыбацкий поплавок, подпрыгивало на волнах. Достигнув середины реки, Митька кормовым веслом, вырубленным из осиновой дранины, стал выгребать к противоположному берегу. Широкий длинный плес казался безопасным, пороги предостерегающе рычали где-то далеко впереди. Лодка держала прямое направление, берег быстро приближался, словно он сам летел навстречу энергичному гребцу. Еще несколько взмахов весла — и успевай схватиться за прибрежные кусты, выскакивай со всем снаряжением на берег.
Не выпуская весла, Митька приготовился к высадке. Неожиданно лодку развернуло почти под прямым углом и понесло снова на середину реки. Безуспешно пытался Митька сдержать этот резкий рывок, тормозя веслом. Лодка снова вышла на стремнину. Это не входило в Митькин расчет, плес кончался, а проскочить на капризной долбленке через пороги почти невозможно. Митька энергично заработал веслом. Лодку начало покачивать с носа на корму — верный признак приближения порогов. Еще не видно обнаженных камней, торчащей из воды зубчатой преграды. Она вот-вот покажется за поворотом. Давало себя знать неровное каменистое дно, оно и покачивало лодку на подводных седловинах. Река петляла, как любая горная река, русло которой проходит не там, где бы ему хотелось, как это бывает на равнинах, а там, где в незапамятные времена образовались расщелины, впоследствии за многие тысячелетия размытые в глубокие речные ложа. Митька надвинул шапку на самые уши и поплевал на ладони.