Но не суждено было в ту весну сбыться первой охоте Митьки. Незадолго до того, как горные ключи вскрыли ледяные замки на таежных реках, Степан Дремов ушел проведать примеченную зимой берлогу, где на зимнюю спячку залегла медведица.
Через два дня разыскал Митька отца и разоренную нм берлогу. И понял Митька, что тут произошло. Медведица в берлоге проснулась раньше времени. Разбудила ее сухостойная лиственница, упавшая наземь. Видно, корни подгнили от старости. Вершиной она угодила прямо на берлогу. Крепким суком пробило снег, землю и задело зверя. Медведица заворочалась в берлоге, почуяла человека. С людьми у нее были старые счеты. Много лет она носила заряд дроби в левом паху и пулю в ягодице.
Появление разъяренной медведицы для Степана оказалось неожиданным. Ружье, выбитое из рук охотника, выстрелило в воздух, рогатина стала бесполезной. Степан выхватил нож из-за пояса и бросился на медведицу. Через мгновение он полетел кувырком, сшибленный ударом лапы. Охотник вскочил, но медведица одним прыжком настигла его, снова сшибла на землю и навалилась всей тушей. С трудом Степан высвободил руку с ножом и всадил лезвие в горло зверю. В предсмертной агонии медведица рванула когтями кожу с затылка охотника, натянув ее вместе со слипшимися от крови волосами на лоб.
Поединок оказался смертельным для человека и зверя…
Митька свернул тушу медведицы с тела отца и склонился над ним в горестном молчании.
Потеряй единственный близкий человек. Одиночество, полное одиночество в безлюдной тайге. Только немые свидетели — высокие лиственницы с побуревшими от времени стволами — печально покачивали кронами.
Могилу в мерзлой земле копать тяжело, и Митька похоронил отца в берлоге, обвалив ее свод и выровняв могильный холмик. Сверху землю он придавил камнем-валуном. К нему прислонил, поставив крест-наскрест, разбитое ружье и ненужную теперь рогатину. Нож Митька забрал себе. Это все, что ему осталось на память об отце.
«Просчитался, видать, батя, — размышлял Митька, — пошел за сороковым, а он оказался-то сорок первый. От сорок первого, старики говорят, не уйдешь».
В зимовье Митька оставался недолго. Припасы кончались, пополнить он их не мог: не было ружья. Решил Митька идти в поселенье, заработать за лето на ружье и вернуться в родное зимовье. Он припрятал от зверя остатки пищи, заготовил сухую растопку и дровишек на случай, если забредет усталый путник, положил на видное место кресало и трут. Плотно прикрыл дверь зимовья, перекрестился и отправился в путь. Рассчитывал он сюда вернуться глубокой осенью, но не вернулся никогда.
ЕСТЬ СИЛЕНКА
Поселковым староста Кирьян Савелович Каинов, сидя за столом, исподлобья смотрел на паренька, неуклюже переминавшегося перед ним с ноги на ногу.
— Митрием, говоришь, кличут, — равнодушно переспросил он, отворачиваясь к окну. — А на что способен?
— На что угодно, дяденька Кирьян, — торопливо отвечал тот, чуя к себе недоверие.
В пятнадцать лет Митька был рослым, крепким парнем. Настоящий таежник.
— Може, силенкой померяемся? — предложил староста и тут же добавил: — А ну садись к столу да ставь руку на локоть.
Не понимая, чего от него хочет староста, Митька сел на кончик скамейки и неловко выставил руку.
— Да не так. Экой неповоротливый.
Кирьян Савелович передвинул Митьку глубже на скамейку, облокотился на стол и, сев напротив, протянул согнутую в локте руку. Сцепившись ладонями, противники уперлись локтями в столешницу.
— Теперь гнети мою руку, Митрий, — приказал староста.
Мериться силой Митьке ни с кем никогда не приходилось. Он понял только одно: от результатов схватки зависит его дальнейшая судьба — заработок, ружье.
— Ну, начинай, паря, — скомандовал староста.
В неожиданный рывок Митька вложил все мальчишеские силы. Трудно было тягаться подростку со здоровым сорокалетним мужиком — железная рука Кирьяна Савеловича даже не шелохнулась. Зато Митька почувствовал, что его рука перестала сопротивляться и медленно гнется к столу. Последних три-четыре вершка она прошла в мгновенье. Сухо щелкнули казанки. Митька испуганно схватился за пальцы, выпущенные из широкой ладони старосты.
— Есть силенка, молодец, паря, — равнодушно вымолвил Кирьян Савеловнч. — Подрастешь — еще потягаемся.
В первое лето Митька на ружье не заработал, еще остался должен Кирьяну Савеловичу. Нужно было справить одежонку, отработать долг, взятый на полушубок и пимы.
Молодой работник прижился у старосты. Может быть, и ушел бы Митька, убедившись в тщетности заработать деньги, да завелась у него зазноба, и не где-нибудь, а прямо в доме Кирьяна Савеловича — племянница его Галя.
Семья у хозяина невелика: сам да хозяйка Степанида Васильевна, неповоротливая из-за дородности своих телес. Первую жену Кирьян Савелович, как рассказывали, забил до смерти через год после замужества за строптивый норов и непослушание мужней воле. Бобылем жил недолго. Присмотрел вдовую солдатку Степаниду, муж которой сложил голову в русско-турецкую под Плевной за веру, царя и отечество. Смазливая круглотелая бабенка вошла в дом старосты как полновластная хозяйка и осталась там навсегда без венца и церкви. Раздобрела она на дармовых харчах после жизни в нужде да впроголодь! До того раздобрела, что даже наследника не смогла Принести в дом хозяину. Пользы от нее для дома на грот, все больше лежит, охает да командует всеми. Тогда-то и привез Кирьян Савелович племянницу, чтобы присматривала за хозяйством, щи варила и Степаниду ублажала. Тихая, безответная Галя превратилась в батрачку.
А для тяжелой работы нанял староста Митьку. Не сразу заметил Митька Галю в доме, неслышную, замкнутую. А как увидел, глаз не мог отвести, хоть и не была девушка-красавицей. Молодость и чистая открытая душа — нет лучше красоты для человека. Робко тянулись молодые люди друг к другу. Прирожденная скромность обоих не давала им сблизиться, сказать хоть одно из тех слов, которым века нет износу.
Лишних встреч они избегали. А когда приходилось вместе работать, казалось, что встречались посторонние люди. Любовь их была запрятана и от чужих глаз, и друг от друга. Но она-то и задержала Митьку у старосты и на второй и на третий год.
Годы прошли незаметно. Хозяйство Кирьяна Савеловича расширялось, и Митьке прибавлялось работы. Весной на пахоте, летом на сенокосе, осенью на уборке, на заготовке дров. Зимой таежные дела, промысел зверя. Ко всему этому работа по дому; уход за скотом, подвозка воды, ремонт усадьбы и построек. Со всем Митька справлялся играючи, без напряжения, как заправский крестьянин, опытный охотник. Случались на охоте и курьезы.
По осени, когда хлеба были скошены и обмолочены, приметил Митька, что на пашни повадилось большое стадо диких коз, Перед зимней голодухой косули наедали тело, подбирая на опустевшем ячменном поле оставленные колоски и зерна. На открытом месте подойти к ним незаметно было невозможно, нужно было устраивать загон. Митька подзадорил Кирьяна Савеловича, что козы сами на мушку просятся и неплохо было бы полакомиться свежениной.
— Не приучен я к охоте, — вяло запротестовал староста. — Редко когда ружье в руках держать приходилось.
— Да што ты, дядя Кирьян, — не успокаивался Митька, — я сам пойду в загон и так те косулю выгоню, што хошь имай ее голыми руками.
Природная жадность взяла верх, кому во вред разве когда было поживиться дармовым мясцом. Кирьян Савелович скликал своих подручных Алеху да Петруху, да еще двух соседних мужиков.
Митька расставил по номерам грузных, неповоротливых чалдонов, приказал им затаиться от ячменного поля, там, где лесная опушка обращалась в редкий частокол деревьев, у корня прошитых мелким кустарником. Сам же с каиновскими подручными пошел налегке в загон.
Недолго ждал Кирьян Савелович выгона животных. И одной цигарки искурить не успел, как услышал улюлюканье и гортанные выкрики загонщиков. Кирьян Савелович прижал к плечу приклад двустволки, взвел курки, высматривая цель. В тот же миг поблизости кусты затрещали, да так хлестко, словно сквозь них продирался целый табун сохатых. Косуля с выводком молодых козлят вылетела из кустов, как в сказке, прямо на Кирьяна Савеловича. И хотя он ждал животных, но невольно опешил. Короткого замешательства охотника хватило козам, чтобы, вильнув в сторону, уйти от опасности. В порыве досады Кирьян Савелович пальнул дуплетом вдогонку наобум.