слышал Митька, и думалось ему, что это Галя передает ему с пташками-канареечками привет издалека.

выводил Алеша, и голос его начинал дрожать. Каждая нотка звенела колокольчиком. Звуки рассыпались по камере, залетали к потолку, бились о стены.

У каждого из арестантов на воле была своя любовь. Песня затрагивала самые нежные струны в черствых, огрубевших сердцах. Глядя в этот миг на Кулака-Могилу, никто бы не подумал, что на его совести десятки загубленных душ, что Споку ничего не стоит исподтишка за грош выручки всадить нож в спину невинного человека, а Франту разорить и пустить по миру партнера.

У Митьки все его мысли связывались в один тугой узел, в центре которого была Галя, и только она одна. И в руках палку «вострую» он мысленно держал не только ради «защиты от злых собак», но и ради защиты от недругов своих из Угубуна, каменнолицых урядников и приставов, несправедливых продажных судей и бесстрастных исполнителей их воли — тюремщиков и стражников!

Через все эти мрачные мысли просвечивался светлый образ любимой девушки. Стоило только ему выплыть из глубины воспоминаний, этому зримому образу, видению, и Дмитрий погружался в тяжелый сон, пробуждаясь очищенным от ожидания неотвратимого близкого счастья…

В тюремную камеру, где и без того было тесно ее старым обитателям, поступали новые арестанты. Она вместила в свои неуютные стены еще четверых. Арестанты в Александровском централе обычно накапливались перед отправкой их к постоянным местам заключения, на каторжные работы.

— На днях пойдем на новые квартиры. — заявил Кулак-Могила соседям по камере. — Будем держать совет.

И он пояснил свой план побега. Уклонение от участия в побеге было исключено. Стоило только взглянуть на кулаки главаря, как мысль о неповиновении исчезала сама собой.

Кулак-Могила готовил побег на этапе.

— Ты, таежник, — сказал он Митьке, — поведешь в Саяны всех, кто соберется после побега.

Митька обрадованно вскочил. «Значит, снова свобода, — промелькнула заветная мысль. — Значит, Галю найду и с Каином рассчитаюсь».

Замысел Кулака-Могилы был дерзким и опасным, но как он поднял настроение истосковавшихся по воле людей! И в тон настроению Алеша залился соловьем, да так, как до того не певал:

И вся камера подхватила:

И откуда мог знать Митька, что сидела в эту минуту Галя у свечи «воску ярого», да не в своем терему, а в чужой горнице, и тонкие спицы безостановочно мелькали в ее проворных руках, нанизывая на светлые стержни тонкую разноцветную пряжу.

Галя видела, как подручные Каинова выволокли из домишки Шестопалихи обессиленного Митю, завалили в повозку, потоптались возле нее, потом решительно направились к жилью колдуньи. Видела она, как вспыхнула костровым огнем избушка на курьих ножках и за несколько минут от нее не осталось и пепла. Отчаявшись, она побрела по редколесью, не разбирая тропинок и дорог. Скоро лес пошел гуще, и девушка с трудом продиралась сквозь колючие кустарники и хвойный подрост. Ветки больно хлестали по лицу, опущенным плечам, в кровь раздирали руки, словно Галя была в чем-то виновата перед глухоманью, заманившей ее в свои владения. Она ничего не замечала вокруг, бесцельно продвигаясь вперед, не ведая, куда ее выведут отяжелевшие от трудной ходьбы ноги. Лишь бы уйти подальше от злых людей, от ненависти Каинова.

Очнулась она, когда почувствовала, что ноги ее по щиколотки увязли в холодной зыбкой трясине. С трудом высвободив ноги, оставив легкие чирочки в вязкой грязи, Галя примостилась на ближайшую сухую кочку, тут же в застоявшейся болотной воде вымыла ноги, вытянула их на соседнюю кочку, подставив под согревающие лучи солнца.

— Ходко ходишь, девушка, — вздрогнула Галя от неожиданности, услышав у самого уха скрипучий старческий голос. И тотчас же успокоилась, узнав в нем голос своей спасительницы и доброжелательницы. — Ах запыхалась, догоняючи тебя, красавица.

Шестопалиха примостилась на соседнюю кочку.

— Куда надумала ходить, девушка, что поделывать решила? — обратилась она к Гале после короткого молчания, успев за это время отдышаться, прийти в себя.

— Не знаю, бабушка, нет у меня никаких задумок. Хоть ложись да помирай, — сдерживая слезы, кое-как сквозь зубы выдавила девушка.

— Э-э, милая, сразу и помирать решилась. Негоже так думать. Я уж кака старая и то о смерти даже не помышляю. И твоя планида, знаю, еще долго не закатится. Пошли за мной, — резко поднялась она с шаткого сиденья и, цепко ухватив Галю за руку: — Пошли, я уж давно тебя ищу…

Видимо, было все-таки что-то колдовское в натуре Шестопалихи, довела она Галю неведомыми путями до таежной зимовейки, обогрела и накормила. Почитай, неделю прожили женщины в гостеприимном зимовье, набираясь сил для трудного далекого перехода. И не было никаких других забот в эти дни у девушки, кроме тех, как бы вовремя поесть да поспать. Все заботы о ней взвалила на свои сухонькие плечи и сгорбленную спину старая знахарка.

На вторые сутки женщины пришли в неказистый городишко, жители которого промышляли добычей каменной извести, и поселились в нем в полуразрушенной избенке на околице, принадлежавшей одинокой родственнице знахарки, но родственница год уже как померла.

Веселый дымок вился над избушкой. Горожанки, узнав, что Шестопалиха умеет исцелять тяжелые недуги травными снадобьями, знает средства от сглазу и наговора, потянулись в избушку.

— Живи спокойно, девушка, — каждый раз останавливала ее Шестопалиха, когда Галя пыталась ей помочь в хозяйственных делах. — Не в твоем состоянии воду носить и колоть дрова. Не то еще прежде времени разродишься.

И Галя безропотно следовала наставлениям мудрой старухи.

Дорога поворачивала почти под прямым углом и круто шла под гору. Мелкий кустарник по обочинам дороги, на листве которого осела пыль, умылся теплым летним дождем, распрямил тонкие прутики и подрагивал на ветру гибкими веточками. Едва приметная дрожь ветвей передавалась травам и цветам. И только вековые деревья стояли недвижно: не так-то просто раскачать кроны таежных великанов.

Из-за поворота показалась большая группа людей. Впереди е шашками наголо шли конвойные. Сутулясь под тяжестью амуниции, они отупело смотрели под ноги, изредка оглядываясь назад. Этап шел по Якутскому тракту вторую неделю, останавливаясь на ночевки в этапных острогах или в бурятских улусах. Последняя ночевка была в селе Харбатово, на берегу Манзурки. В просторном сарае на колючей соломе спали арестанты, ежась от ночной прохлады, и согревались, прижимаясь друг к другу. Уже на рассвете Митька Дремов почувствовал около уха горячее дыхание Франта и скорее догадался, чем услышал: «Драпаем сегодня, передай дальше». За неделю этапного пути Кулак-Могила расшевелил цепи ручных кандалов у всех готовящихся к побегу, да так, что разъединить их не составляло большого труда. Ножные кандалы сняли со всех после Манзурки — путь до Верхоленска был тяжел и без них.