Итак, два события: кровь животного и «чайная роза». Разумеется, их надо рассматривать изолированно, ибо они никак не связаны. Вероника вообще могла попасть к Пикалевым случайно…

Я выключил большой свет, оставив настольную лампу. Потом скинул тапочки и зашагал по ковру в носках — ничего резкого и яркого. Мысль должна рождаться исподволь…

Сперва труп Кожеваткина… Убили его не в квартире — это очевидно. Где? Допустим, за городом, в садоводстве. Но убийцам надо попасть в его квартиру. Зачем же вести мертвое тело, когда проще спрятать в лесу? Ну а если убили в городе, в квартире, где оставлять труп нельзя? Все равно проще бросить его в реку, в люк, завести в какую-нибудь трущобу; в конце-концов, за город…

Лида трижды заглядывала: сперва предложила выигранные деньги истратить на поездку в Японию, потом звала пить чай и затем пожелала спокойной ночи…

А если допустить, что они не знали адреса Кожеваткина, подвергли его пытке и он, уже избитый, привез их в свою квартиру? Нет. Рана была смертельна, и говорить он не мог. Ну а если сперва показал свою квартиру, а убили в другом месте? Опять тот же вопрос: зачем привезли труп? Я уже знал, что если отвечу на него, то найду и преступника…

На столе, почти погребенный под бумагами, стоял приемничек. Я ткнул клавишу. Настроенный на «Маяк», он запел еле слышно, потому что звук был рассчитан на меня близкого, сидящего…

Нужно идти от практики. Не редкость, когда жертву удаляют с места преступления. Цель всегда одна: скрыть это место. Почему? Значит, есть опасность, что оно может попасть в поле зрения следствия. Мы же все подобные места преступления проверили, и в наше поле зрения ничего не попало. Нужно идти от практики… Это уже сделал компьютер. Нет, все не так. Я хотел сразу угадать замысел преступников. Это самонадеянно. Нужно идти не от их замысла к их действиям, а от действий к замыслу…

Из-под бумаг сочилась музыка. Ночью она другая, совсем непохожая на дневную. Мне кажется, что ночью скрипка всегда плачет, пианино всегда играет вальс, барабан всегда бухает, а флейта непременно фальшивит…

Труп Кожеваткина привезли в квартиру не второпях и не потому, что не знали, куда его деть. Свиную кровь припасли загодя. Готовились. Но зачем было поливать этой кровью ковер? Чтобы все выглядело натурально. Зачем, черт возьми, эта фиктивная натуральность, когда голова раздроблена, натуральнее некуда…

«Маяк» пропищал два раза. Все нормальные люди спят. Те, у кого правильный распорядок дня. Но эти люди не знают тайн ночи…

Зачем прячут трупы? Бросают в воду, закапывают в землю, сжигают, растворяют в кислотах. Я знаю десятки этих способов. Вот мафия заливает тела цементом. Смысл очевиден: чем позже найдут труп, тем позже найдут преступника. Если вообще найдут. Может быть, убийцы считали, что в собственной квартире Кожсваткина дольше не хватятся? Вряд ли. Во-первых, запах, из-за которого, кстати, и вызвали милицию; во-вторых, жена могла приехать в любой момент…

Ночью жить интереснее, потому что обостряется зрение и слух. Видимо и мысль. Только ночью нельзя выпить чаю, ибо я чем-нибудь звякну и Лида прибежит…

Чтобы дойти до какого-то смысла, логическую цепь нужно строить с микронным припуском. Для кого они полили ковер свиной кровью? Для следователя. То есть для меня. Зачем? Чтобы я не сомневался в достоверности картины: Кожеваткин убит здесь. А зачем это преступнику? Чтобы не искали истинного места. Все так — логическая цепь выстроена. Но чем-то она меня не устраивала. Видимо, сложностью. Вернее, несоответствием усилий и результата: с риском везти труп в квартиру ради сокрытия места убийства, которое еще неизвестно, найдут ли?

И вот тогда, в три часа десять минут ночи, у меня взыграла фантазия — я придумал оригинальный способ сокрытия трупа. Придумал просто так, уж заодно, свое, коли не мог догадаться о чужом. Естественно, это придуманное я отбросил и забыл, как ночную дурь.

Знать бы мне тогда, что ничего я не придумал — я догадался, в чем смысл свиной крови и почему труп Кожеваткина привезли в собственную квартиру.

Выбросив из головы придуманную дурь — как можно ловко спрятать труп, — я перестал думать и о месте преступления. Освобожденная мысль переключилась на «чайную розу».

Пикалев говорил, что с этой Верой познакомилась его жена. Скорее всего Вера познакомилась с его женой. Зачем? Попробую зайти с другой стороны… «Чайная роза» у Пикалевых ни с кем не разговаривала и никого не замечала. Со мной же начала общаться с удовольствием, увела, заманила к себе и принялась обольщать грубо и неискусно. Почему? У Пикалевых были молодые ребята, спортсмены, болельщики. А она выбрала меня. Красавца нашла. Выходит, что и с женой Пикалева завела дружбу, и в гости пришла с единственной целью — выйти на меня. Зачем? Казалось бы, не за чем. Но она сестра Смиритского…

Приемник начал уже какую-то утреннюю передачу. Видимо, для Дальнего Востока. «Маяк» — вреднейшая радиостанция: то и дело напоминает, что прошло еще полчаса жизни.

На первых допросах Смиритский пожелал со мной встретиться. Просто так. Я отказался, но он пришел, снял мою боль в затылке и предложил услуги в розыске преступника. Он знает, где и кем работает Лида. Короче, держит меня в поле, точнее в биополе своего зрения. Да так держит, что подослал свою сестру. Но почему? Из-за прошлых грехов? И дело по зявлениям Мишанина — Лалаян, и дело по исчезновению бриллианта я прекратил — они в архиве. Допустим, Смиритский еще что-то сотворил. Но как он может предвидеть, что новое дело попадет именно ко мне? Сейчас же в моем производстве ничего серьезного нет. Кроме убийства Кожеваткина…

Черт возьми! А почему бы нет?

Я бежал в переднюю так, что пятки заныли. Видимо, сильные чувства порождают не только любовь, но и эгоизм. Мой эгоизм породила творческая страсть, которая заставила взяться за телефонную трубку в половине четвертого утра и разбудить человека.

— Боря, — зашипел я. — Кажется, нашел!

— Слушаю, — ответил он чистым и бодрым голосом.

— Почему ты не спишь?

— Милиция всегда на посту, Сергей Георгиевич.

— Боря, убийца себя выдал.

— Как?

— Подослал ко мне свою сестру.

— С какой целью?

— С целью… гм… соблазнить.

— И как, удалось? — заинтересовался капитан.

— Боря, я серьезно.

— Вы хотите сказать, что убийца — Смиритский?

— Интуиция и логика подсказывают.

— А доказательства?

— Должна быть какая-то ниточка меж Смиритским и Кожеваткиным.

Леденцов умолк. Я не торопил, поскольку разговор наш иссяк, да и тихая ночь на дворе.

— Сергей Георгиевич, а если я дам эту ниточку, в соавторы версии примете?

— Автором сделаю!

— Смиритский лечит не только биополем. Избранных лечит и лекарством.

— Ну и что?

— Каким лекарством, Сергей Георгиевич?

— А каким?

— Женьшенем.

25

Кожеваткина долго не открывала. Квартиры, естественно, я не узнал. Прибрано, вымыто и все расставлено по местам. Но тогда при кавардаке, ей-богу, тут было веселее. Сейчас же казалось, что осенний сумрак вполз сюда и застелил все углы своей безысходностью. Окна были затянуты не то скатертями, не то цыганскими шалями. Hе горели люстры и вроде бы не грели батареи. Мне показалось, что в квартире нет ни одного светлого предмета: темный паркет, черный громадный шкаф, бурый стол посреди большой комнаты… Мрачное трюмо, потому что отражало темный паркет, черный шкаф и бурый стол.

По близорукости мне почудилось, что высоко в углу сидит крупная пыльная птица и смотрит на нас с Леденцовым раскаленным глазом. Только поправив очки, разглядел икону и горевшую лампадку. Из-за этой же близорукости овчинную шубу на диване принял за спящего человека.

Мы сели к столу.

— Как поживаете, Клавдия Ивановна? — спросил я.

— Телевизор вот шалит.

— Испортился?

— Не испортился, а показывает всех людей в два раза ширше.

— Ну, а как здоровье?