— Пожалуй.

Денисов понял, что его неожиданный, без предупреждения, визит принят.

— Я бы не хотел, чтобы в Доме творчества узнали, кто я и чем интересуюсь…

— Садитесь, — предложила Веда.

— Люди, о которых я вынужден спрашивать, порядочны, и у меня в отношении их ни малейших сомнений. — Денисов присел к столу.

— Если меня спросят, я скажу, что вы известный кинодраматург, у которого один мой знакомый, — Веда крепче обняла мужа за плечи, — снова занял деньги и якобы для меня.

— Правдоподобно?

— Еще как, — сказала женщина. — Правда, Георгий?

— К сожалению. — Он вздохнул.

«Нечаянно я узнал причину размолвки супругов…» — мимоходом отметил Денисов.

— Вспомните, кто отдыхал весной вместе с вами?

— Минуту… Так. — Веда подумала. — Никита. Наш друг, очень серьезно занимается Индией…

Денисов вспомнил йога на пляже:

— Высокий блондин в очках?

— Да, он. Тоже жил вместе с нами. За стеной. Мы всегда вместе отдыхаем. Полное имя его — Никита Алексеевич…

— Зубарев, — подсказал муж.

— Он с машиной?

— Вообще-то машина у него есть. Но приезжает он без машины. — Разговор, начатый Денисовым, не усугубил размолвки между супругами, еще больше их сблизил — Веда отвечала охотно. — Он еще и экстрасенс, сильное биополе…

Денисов кивнул.

— Фамилия Ланц, Ланцберг вам ни о чем не говорит?

Муж Веды кивнул на жену:

— Я никого не знаю.

— Первый раз слышу.

Денисов достал фотографию, несколько секунд супруги внимательно ее изучали.

— И все же кого-то очень здорово напоминает, — заметил Георгий.

Режиссер оказалась более осведомленной:

— Имя не помню. Но знаю, кто нас знакомил: Наташа Ширяева, моя подруга. Вот-вот должна приехать.

— Бывал в вашей компании?

— Нет. Уже не помню — почему. Жил в Доме творчества…

За недостроенной коробкой террасы послышались шаги, голоса. К супругам направлялась большая компания. Денисов скрепя сердце решил перенести разговор, Веда его поняла:

— Вам очень срочно? Давайте завтра, сразу после завтрака. Я постараюсь все вспомнить.

— Скажите: Ширяева приезжала в ближайшие дни в Москву? Может, проездом?

— Наташа? Нет, я знаю.

— В каком она корпусе здесь жила?

— В семнадцатом. Как всегда.

Кипарисы стояли парами вдоль узкой дорожки, уложенной плитами. Смеркалось. Незнакомые женщины разговаривали, стоя на крыльце; одна — помоложе — держала в руке мокрый купальник. В комнате наверху плакал ребенок.

Ланц писал:

«Я видел, как Анастасия проскользнула между двумя кипарисами, вошла в подъезд…»

Обозначив крохотное крыльцо как подъезд, автор эссе погрешил против истины. Ширяева жила на первом этаже небольшого двухэтажного дома в двухместном номере.

То и дело сверяясь с рукописью, Денисов вышел на аллею, она вела к выходу с территории Дома творчества — уже знакомая, много раз хоженная, окаймленная стриженой туей и ирисом.

«…Я боялся потерять ее спутника. Господи! Какая жуткая ночь! Сейчас когда я пишу, начало шестого. Воровской посвист птиц. Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды свернули вправо…»

Денисов оказался на набережной. На скамье молодые художники предлагали свои работы. Денисов подошел к расставленным картинам.

«Море», «Карадаг», «Скалистый каньон»… Кое-что обращало на себя внимание.

— Десять рублей, — кто-то назвал цену.

Человек рядом с Денисовым подал купюру, взял акварель. Сбоку, у парапета, стояли несколько литераторов, отдыхавших в Доме творчества, — Денисов научился их узнавать. В центре мелькнула детская шапочка Мацея, поэт так и не приступил к работе.

Небо, море быстро меняли цвет, приближаясь к серо-асфальтовому. Некоторое время их еще разделяла с набережной бело-меловая полоска балюстрады.

На причале зажгли огни, трепетные полосы потянулись к пляжу. Художники собрали акварели, движение людей стали по-ночному тревожны.

Денисов двинулся вправо. Ведущая к спасательной станции часть набережной оказалась неосвещенной; с одной стороны ее тянулся нескончаемый длинный забор, отделявший территорию Дома творчества от моря.

«Было темно… — писал Ланц. — Он вошел в калитку. Исчез…»

Маленькая станция спасателей напоминала клуб «Коммуна», в котором Денисов в детстве вместе с родителями просмотрел лучшие в его жизни фильмы; в нем была тоже металлическая лестница, по которой со двора можно было подняться в кинобудку. Как и «Коммуна», спасательная станция была щедра на наглядную агитацию — «Правила поведения на пляже», «Способы оказания первой помощи утопающим» — все в картинках.

Художник, показалось Денисову, был из спасателей, во всяком случае симпатии его были полностью отданы людям мужественной и смелой профессии: утопающий на плакате выглядел меланхоликом, отчаявшимся бороться за собственную жизнь, у спасателя были круглые, навыкате, горящие глаза борца. Правила тоже в первую очередь трогательно заботились о спасателе: «Приемы освобождения от захвата тонущего…»

Сразу за спасательной станцией начиналась гора — в эссе она по какой-то причине не упоминалась — невысокая, крутая. Со стороны улицы ее огибал забор.

«Но стука двери не было, — писал Ланц. — Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он?»

Денисов нашел калитку, она была заперта. Дом стоял в глубине, между забором и строением росли деревья, ни один звук не доносился из темноты.

«Было еще темно, когда он появился снова.

Я шел за ним. Разноцветные миражи виделись мне впереди, будто два телевизора — цветной и черно-белый — работали рядом. Меня колотило…»

«Может, нет никого…» — подумал Денисов про дом на горе.

Было поздно — по улице шли люди, сворачивали в черноту набережной. Там, где светильников не было, действительно различались лишь силуэты, и всего два цвета — черный и серый; одиноко горела звезда; впереди, за деревьями, у столовой Дома творчества, снова возникли краски.

«Будто два телевизора — цветной и черно-белый…» — вспомнил Денисов.

У первого же светильника он снова раскрыл рукопись:

«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган. Я остановился.

«Анастасия не введет меня в свою компанию, — подумал я, глядя на симпатичного человека за рулем. Он показался мне совсем молодым. — Они связаны друг с другом с детства. В этом суть. Их родители знакомы. Дети переженились, и не по одному разу. Сами тоже. Я чужой. Она стесняется меня. Но я могу войти в их компанию и сам, если придусь по душе ее друзьям…»

«Курить найдется?» — спросил я его. Он кивнул. Сразу успокоился…»

Денисов нашел страницу, которую логически можно было считать продолжением, Ланц не оставил своего нового знакомца без наблюдения, выражаясь языком оперативного работника, скрытно сопроводил его в тот же адрес:

«Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного.

Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»

Сюда же можно было, видимо, подверстать оборванную снизу страницу, начинавшуюся словами:

«Перст судьбы — он племянник…»

Денисов спрятал бумаги.

«Где могла стоять машина, к которой ночью подходил Ланц? На платной стоянке? Тогда почему ни слова о соседних машинах? Почему сидевший за рулем был напуган? Чем?» — В истории, записанной Ланцем, было что-то важное.

Между Домом творчества и пансионатом набережная была полна людей. Играла музыка. С теплохода по радио приглашали желающих принять участие в вечерней прогулке по морю.