Разговор со столицей окончательно прервался.

— Положите трубочку… — посоветовала телефонистка. Денисов так и сделал. Молча ждал.

В милицейском доме все было привычно — мебель, фотография дочки Лымаря на столе под стеклом. Денисов мог перечислить, что находится у Лымаря в запертом металлическом сейфе, в столе, какую одежду он держит в шкафу на случай приезда начальства. В мрачноватом этом кабинете все было, как в том — родном — с колонной, поддерживавшей арочный свод, со стрельчатыми окнами, выходящими на перрон.

Связь с Москвой отсутствовала.

Подумав, Денисов достал рукопись.

«Отчий дом! Здесь ты всегда желанен. Ты еще и брат, и ребенок. Тебе лучший кусок! Ты один из пальцев на руке. Здесь спасут, не предадут, не бросят! Обмоют после смерти. Здесь не покинут, когда прозвучит команда: «Дети и женщины садятся в шлюпки в первую очередь…»

«Если я вернусь к Отчему дому, я не забуду, как страдал сам, не сделаю другого несчастливым!»

И дальше:

«…обмануть глядящие с надеждой глаза, дрожащие губы, слышать несвойственное, бодрое: «Никуда тебя не отпущу!» Когда строишь на песке, рано или поздно все равно приходится об этом жалеть…»

«Я уходил бесповоротно, навсегда. К идеалу далеких лет. Длинная белая нить пристала к моей одежде. Я снял ее, она поплыла по ветру. Что-то заставило меня оглянуться: нить плыла еще несколько секунд. Отчий дом отделялся от меня, оставаясь вдали».

Снова прозвенела междугородная.

— Алло! — сказал Бахметьев. — А это вот и для тебя новость!.. С «пумы»-то они следы удалили! А на газетах, в которые завернули пистолет перед тем как подбросить его в метро, остались их отпечатки! Пальцы бригадира — Романа!..

Денисов не удивился. Дактилоскопия и вообще криминалистические науки, родившиеся как инструмент для раскрытия преступлений, обязательно подводили тех, кто пытался воспользоваться ими для правонарушений.

— Ширяева там, в Коктебеле? — спросил Бахметьев.

— Да. Хотели что-то уточнить?

— Я жду звонка Королевского. Думаю, он решит лететь в Планерское.

Бахметьев вернулся к тому, на чем его прервали:

— Чем ты объясняешь стремительные перемещения Волынцева? — Погибший так и не стал для Бахметьева Ланцем.

— Кое-что я предполагаю. — Денисов был готов к вопросу. — Пусть Королевский в Харькове свяжется с телеграфом. А лучше позвонит соседям Волынцева, у них есть телефон. Должна существовать срочная телеграмма, которая пришла накануне возвращения Волынцева в Харьков…

— Не понял!

Дверь в кабинет открылась, вошли незнакомые сотрудники — майор и еще двое в гражданском. Оперативная группа вернулась с места происшествия. Пора было заканчивать разговор.

Бахметьев это почувствовал, спросил все же:

— Что насчет телеграммы?

— Из-за нее Ланц и торопился в Москву. Чтобы попасть к тамбовскому поезду. Алло! В этой истории есть еще женщина. Он с ней встречался до знакомства с Анастасией. В ту ночь она, видимо, уезжала с нашего вокзала.

— Не понял!

— Он спешил в Москву, чтобы проститься. Может, искал сочувствия и понимания!

— Ну, ладно. Оставляю это на твоей совести. Потом разберемся! Все!

— Мне вылетать? Остаться?

— Решим. В течение получаса я позвоню.

С прибытием опергруппы, осматривавшей дачу Роша, отделение наполнилось сотрудниками милиции. Теперь оно напоминало штаб накануне начала массированного наступления. Звонили по всем телефонам сразу. В район и область хлынула оперативная информация. Одновременно всюду в помещении срочно наводили чистоту и порядок. Не исключался приезд высшего областного начальства.

— Звонок с дверей изъяли? — спросил Денисов у старшего следственно-оперативной группы.

— На даче Роша? — Следователь оказался молоденький, с гонорком. Не приходилось сомневаться в том, что это его первое крупное дело. — Нет! Почему вы спрашиваете?

— Если он арзамасский, выпущенный с нарушением действующего ГОСТа, — предупредил Денисов, — то мог быть установлен не случайно. После затяжного звонка кнопка «залипает», накаляется сердечник внутри, воспламеняется лаковая катушка. — Он помнил предупреждение сводок-ориентировок МУРа, даже если проглядывал их второпях, руководствуясь интересами своей — вокзальной — конторы.

— Не задумал ли он сжечь дачу, чтобы не оставить следов? — Следователь нашел глазами Лымаря. — Товарищ майор! Мы недосмотрели. Поезжайте. Аккуратно снимите. Составьте протокол. Возьмите с собой Пашенина. Срочно!

Лымарь кивнул:

— Сейчас. — Он взглянул на Денисова. — Остаешься?

— Еще не знаю.

Несколько секунд, пока они простились накоротке, показались следователю вечностью:

— Прямо сейчас поезжайте! Берите машину!

— Пока, — старший опер Пашенин тоже подошел. — Вдруг не увидимся! Приезжай!

Лымарь и Пашенин уехали. В ожидании звонка Денисов потолкался по кабинетам. Потекли удивительно неспешные минуты. Ненадолго он стал знаменитостью, на него поглядывали с любопытством. В том числе Веда и ее друзья; их всех допросили, кроме Георгия и Мацея. Компания ждала обоих, чтобы идти вместе.

— Вот! Правда, не особенно качественная… — дежурный подал Денисову фотографию Рогова, — но тем не менее!..

На снимке Рогов выглядел одутловатым, с болезненно-рыхлым лицом, в траурной черной рамке — следе неровно расположенного при печатании негатива.

— Отправили?

— Да, с нарочным, на телеграф. Для Донецка и в Москву.

Мацей подошел тоже — ему хотелось загладить холодность, с которой он первоначально встретил Денисова в отделении.

Он не знал Рогова, внимательно разглядывал фотографии:

— Такой молодой… — Черная рамка ввела его в заблуждение. — Между прочим, с нами человек, который кое-что в этом понимает, может помочь. Никита!

Зубарев — высокий блондин, йог и экстрасенс, по терминологии Денисова, — положил фотографию на стол, принялся пристально вглядываться. От напряжения на висках у него выступили бисеринки пота, потом Зубарев поднял ладони, медленно покружил ими, не касаясь бумаги.

«Самый невзрачный, казавшийся наиболее простым и понятным, — Денисов вспомнил эссе, — а на самом деле философ, знаток древней «кабалы». — Это о нем!» Он пожалел, что не нашел незнакомое слово в большом энциклопедическом справочнике.

Зубарев подвел итог:

— Сердечная недостаточность. И почки не в порядке. Все вместе. Но в первую очередь сердечная недостаточность. Она и была причиной смерти… — Он убрал руки.

Его тоже ввело в заблуждение траурное обрамление.

— Спасибо. — Денисов ни о чем не обмолвился.

Веда вздохнула у окна:

— Не надо про смерть!

В это время в кабинете Лымаря снова раздался пронзительный звонок междугородной, Денисов извинился.

— Думаю, это мне!

И ошибся.

Звонил Киев — дежурный по министерству требовал список опергруппы, выезжавшей на место преступления. Майор из райотдела перечислил всех — Денисов, как находившийся в это время в кабинете, естественно, упомянут не был. Затем майор скромно выслушал поздравления.

«У победы сто отцов…» Денисов пожал плечами. С задержанием преступника всегда заканчивается некий присущий поединку интим, что ли? Чувство единоборства.

Следом за дежурным сразу позвонил Бахметьев.

— Можешь вылетать. К вечеру в Коктебеле будет Королевский. Все сделает сам.

— В Харькове нашлось что-нибудь? — Денисов намеренно не спросил про телеграмму для Ланца, и Бахметьев тоже ничего о ней сказал. Видимо, пока не было ничего известно.

— Разыскали свидетеля. Он видел в Харькове Волынцева вместе с Роговым. Донецк передал им его фотографию. Приедешь — узнаешь подробности.

— По нашей фотографии? Из Планерского?

— По донецкой. Изъяли у него дома.

— Значит, жена Рогова в курсе?

— Идет обыск. Все, пожалуй. Не задерживайся.

Денисов не успел отойти, как его снова вызвали. На этот раз на проводе оказался Донецк. У телефона был один из оперативных уполномоченных, с которыми Денисов разговаривал ночью, — Шулятников.