— Не надо платить, — подумав, сказал Ходошев. — Мы сами напишем.

Исай расспросил родителей о некоторых подробностях, предшествовавших исчезновению мальчика, о школе, где мальчик учился, записал адрес. Потом вежливо проводил их до выхода.

Выпустив посетителей, швейцар поинтересовался:

— Исай Давидович, дело будет?

— Будет! — улыбнулся Ходошев. — Только не знаю, с какой стороны начинать.

На следующий день в «Киевской мысли» появилась маленькая заметка:

«ПРОПАЛ МАЛЬЧИК.

Несколько дней назад ушел из дому и не вернулся ученик Киевского софийского духовного училища Андрей Ющинский. Последний раз мальчик был в школе 12 марта».

Эта заметка стала первой ласточкой. В последующие два года почти все газеты на всех языках мира посвящали сотни и тысячи столбцов этому загадочному, трагическому происшествию. Киевский журналист Исай Ходошев и не подозревал, что своей заметкой он первый оповестит о немыслимом по своей жестокости злодеянии, напоминавшем лишь о средневековье. В историю преступление вошло как «дело Бейлиса». Цивилизованный мир был потрясен. Дело разгорелось как костер, у огня которого многие нагрели свои нечистые руки. И они, эти руки, разметали неисчислимые искры, пока благородный, разумный голос и чистая совесть русского народа не разоблачили проходимцев. Тлеющий огонь был потушен, а пепел развеян.

Опубликовав заметку, Ходошев не остался равнодушным к событию, которое за ней стояло. Оно не давало ему покоя. Первым делом он посетил лукьяновский полицейский участок, куда обращались родители пропавшего мальчика. Участковый подозрительно посмотрел на журналиста и сердито спросил: почему, собственно, он так интересуется этим происшествием? Нахмурившись, Ходошев ответил, что ему как представителю прессы надлежит знать обо всем, чтобы подробно информировать читателя.

Участковый закурил махорочную закрутку и, пуская дым на Ходошева, пожал плечами и проворчал:

— И далось вам это дело! Мы ведь сами ничего еще не знаем!

В тот вечер Исай долго не мог уснуть и беспокойно ворочался с боку на бок.

В мучительно явившемся ему сновидении он снова был местечковым мальчишкой, снова бегал босиком по грязным дворам и разыскивал разноцветные камешки. А вот он уже у меламеда, глаза которого окаймлены красными веками. Мальчик допытывается, где конец света. Старый меламед таращит на него удивленные воспаленные глаза и недовольно бормочет: «Только безумная голова может придумать такой странный вопрос».

А затем Ходошеву в дремоте мерещится единственный в этом местечке гимназист, приехавший из большого города на каникулы. Толстопузый паренек с розовыми щеками по субботам приходил с отцом в синагогу и молился, держа перед собой крохотный молитвенник. Исай, тогда еще Шайкеле, завидовал гимназисту: ему очень хотелось иметь такой молитвенник с золотыми буквами на корешке. Исай просит гимназиста рассказать: каким образом Солнце вертится вокруг Земли и где находится Занзибар — в Азии или в Африке? Гимназист послушно ищет Занзибар на карте и, не найдя, начинает рассказывать Шайкеле о какой-то сказочной стране, которую будто бы недавно открыли ученые. А он, Исай, не дает заговаривать себе зубы, требует найти Занзибар, о котором вычитал то ли у Майн Рида, то ли у Луи Буссенара. Гимназист сердится и кричит, что Занзибара вовсе нет на карте, как нет и реки Самбатион^[1]. Исая же очень интересует Занзибар, и он сам находит его на карте и показывает гимназисту. Тот смеется — он думал раньше, что Занзибар — растение… После этого гимназист в синей фуражке с белыми кантами и с гербом на околыше потерял для Исая всякий интерес.

В том же полусне-полудремоте возникали картины и более позднего времени, когда он сам, Исай Ходошев, сдавал экзамены на аттестат зрелости в небольшом городишке Полтавской губернии. Получив аттестат, он хотел поступить в университет Святого Владимира, потом мечтал о Юрьевском (Дерптском) университете, но всюду встречал препятствие — не православный…

Тут Исай сбросил с себя дремоту — и сразу же нахлынуло много воспоминаний, одно другого неприятнее… Он просил у родных денег для продолжения образования за границей, как делали его приятели. Но в помощи ему отказали… Постепенно он втянулся в работу репортера и остался в Киеве.

Исай опять повернулся на другой бок — в который уже раз! Его терзали переживания последних дней.

Вскоре он оставил надежду выспаться, поднялся и с тяжелой головой отправился в пустую редакцию — было воскресенье.

Днем позвонили по телефону и сообщили, что на Лукьяновке найден труп мальчика. Ходошев сразу спустился вниз, нанял извозчика и поехал на Лукьяновку.

Какая-то странная напряженность ощущалась на улицах Киева. Большие группы и даже толпы людей стекались к Лукьяновке. Некоторые с озлобленными, раскрасневшимися лицами возмущенно потрясали кулаками, сопровождая эти жесты унизительной бранью.

Извозчик обгонял пешеходов, подводы, даже автомобиль обогнал. А Ходошев все уговаривал его ехать побыстрее, на что возница спокойно отвечал:

— И чего вы там не видали, паныч? — Хлестнув для видимости свою лошаденку, он сказал: — Мертвого мальчика нашли. Полиция и сыщики шныряют как собаки…

Пойди и расскажи ему, что именно это и интересует Ходошева.

— Поскорее езжайте, — поторапливал он возницу.

— Лошадка слаба, да и я тоже… — тихо возражал извозчик. — Все теперь спешат, ненормальные какие-то! Лучше уж ходить за волами на пашне, чем здесь, в городе, по камням трястись. — Обернувшись лицом к пассажиру, он сделал просительную гримасу: — Набавьте, паныч, лошадке сил прибудет…

Нетерпеливый пассажир вынул из кармана полтинник и сунул его в жесткую ладонь кучера.

— Гони живее, еще получишь, — пояснил он.

Послышался свист кнута и веселый окрик:

— Поберегись!

Лукьяновку Исай знал как свои пять пальцев. Не раз приходилось ему тревожной ночью рыскать здесь по следам поступивших в газету сигналов. Лучше любого сыщика устанавливал он местонахождение некоторых воровских «малин», обиталища известных воров и грабителей. Вот здесь, где он сейчас проезжает, удалось обнаружить шайку воров, совершивших налет на ювелирный магазин Маршака на Крещатике. А вон там — в землянке — краденый товар из мануфактурного магазина Шварцмана. Много историй мог бы рассказать газетчик — и одну весьма поучительную: о встрече с одним из главарей киевского уголовного мира, с которым Ходошев впоследствии даже сдружился.

Новый знакомец неожиданно оказался вполне образованным человеком и незаурядной личностью. Как бы протестуя против социальной несправедливости, он оставил свою вполне обеспеченную жизнь, постепенно втянулся в уголовный мир с его особыми нравами и стал в своей среде знаменитой личностью.

Проезжая по знакомым местам, Ходошев особенно внимательно присматривался к хибаркам и полуразвалившимся землянкам.

А вот и территория зайцевского кирпичного завода. Толпа людей. Ходошев соскочил с пролетки, быстро расплатился с извозчиком.

День выдался прохладный, с сырым ветерком. Почти все были в зимнем, лишь мальчишки сновали в распахнутых пальтишках без шапок.

Толпа росла. Люди жались друг к другу, кое-кто из толпы пытался пробраться поближе к пещере, чтобы хоть одним глазком взглянуть на труп несчастного мальчика.

Появился всем известный городовой лукьяновского полицейского участка Афанасий Швец— низкорослый, с длинными усами, свисавшими на ворот полицейского мундира. «Разойдись! — кричал он и угрожающе добавлял: — Плохо будет!» В руке он сжимал ученическую тетрадь, свернутую трубочкой.

— У-у, фараон!.. — раздалось в толпе.

Афанасий Швец, пропустив мимо ушей злобный окрик, продолжал рыскать глазами. Видимо, он кого-то ожидал. Вскоре показался пристав в сопровождении еще одного городового. Швец что-то буркнул начальству на ухо, и пристав осторожно, с опаской, принял из его рук тетрадку. Втроем они направились к месту происшествия, скрылись в темном зеве пещеры.

Исай Ходошев, конечно, не возражал бы против того, чтобы вместе с представителями власти проникнуть в пещеру… Но как это сделать? Пробравшись к пещере, он сунул одному из охранявших вход удостоверение личности, выданное редакцией газеты «Киевская мысль».