— Я из Петербургского телеграфного агентства, — сказал он.

Тот поглядел в документ, вытаращил глаза, явно не зная, как поступить. Наконец взял бумажку и скрылся в пещере.

Ходошев был удивлен, когда охранник неожиданно быстро вернулся и, отдав документ, пропустил его.

Первые несколько мгновений в темноте ничего нельзя было разобрать. Постепенно Ходошев освоился с мраком. Чей-то карманный фонарик вырвал из темноты и осветил часть головы мальчика, прислоненного к выступу в стене. Затем луч света упал на чью-то руку, протянутую к разорванной одежде на трупе. Кто-то захотел поднять ремень, лежавший на земле, однако властный окрик остановил его:

— Не трогать!

При слабом свете карманного фонарика Ходошев увидел изуродованное лицо убитого, затянувшиеся порезы на висках. На голове неуклюже торчала измятая форменная фуражка с гербом духовного училища, правый глаз остекленел, в левом застыла капля крови.

Исай Ходошев внимательно осматривал набойки на ботинках мертвеца. Он знал, что труп будет скрупулезно изучаться; но ему самому захотелось добыть что-нибудь важное, что могло бы прояснить это страшное, изуверское преступление. Он уже нагнулся, чтобы незаметно взять отстававший от набойки рубчик, но сразу же послышался резкий голос:

— Что вам нужно, молодой человек? Как вы здесь оказались?

Когда же молодой человек объяснил, что он из газеты, говоривший несколько изменил тон, хотя в нем все так же звучала властность и назидательность:

— Вы из «Киевлянина»? Нужна предельная осторожность, здесь каждая мелочь является уликой. Очень важны улики в таком деле…

Журналист растерялся, нагнул голову, словно желая оправдаться. При бледном свете Ходошев заметил околыш студенческой фуражки. Газетчик внимательно присмотрелся к лицу студента и узнал в нем небезызвестного киевлянам Владимира Голубева.

Сердце Ходошева упало: если здесь Голубев — значит, дело плохо.

События принимали нежелательный оборот. Журналист повернул к выходу и вышел из пещеры.

Что творилось вокруг! Полицейские с трудом удерживали натиск толпы, подстрекаемой молодчиками группы Голубева. Трудно было понять смысл выкриков, настолько они были нелепы в своей враждебности. Становилось очевидным, что необходимо каким-то образом унять толпу, успокоить людей, предотвратить возможные эксцессы.

Ходошев знал: достаточно небольшого толчка, малейшей искорки — и возникнет пожар, на невинные головы падет гнев жаждущих мщения людей… И тут Исай услышал возле себя тревожный голос:

— Давайте-ка отсюда, в суматохе ножом пырнуть могут…

В небо взметнулись разноцветные листовки. Послышались возгласы:

— Православные люди! Жиды-кровопийцы зарезали христианского мальчика!..

Дикие, угрожающие крики повисли в воздухе.

Вдруг Ходошев почувствовал, что по его лбу что-то течет. Стоявшая рядом девушка бросилась к нему:

— Вы ранены. Вот негодяи! Изверги!

И мягкая рука приложила к ране носовой платок. Исай надвинул фуражку глубже на лоб и шагнул в сторону.

В отверстии пещеры появился огромный детина в черной фуражке с блестящим козырьком, он нес на руках труп мальчика. За ним следовали пристав, несколько городовых и другие неизвестные Исаю лица. Словно из-под земли выросла подвода с кучером, тело осторожно уложили на подводу и укрыли дырявым мешком. Невзрачная лошаденка тронулась с места. Огромная масса людей поглотила подводу — казалось, она плывет по волнам, подгоняемая толпой.

Тщетны были попытки полицейских, жандармов и тайных агентов отогнать зевак подальше от подводы. Багровый от усердия пристав надрывался:

— Погоняй к полицейскому участку!..

Медленно двигалась мрачная процессия. Взмахами кнута кучер взрезал воздух, но лошадь не хотела ускорить шаг.

Пробираясь сквозь толпу, Ходошев увидел Голубева. Теперь тот стоял на потрепанном фаэтончике и в чрезвычайном возбуждении выкрикивал что-то про замученного мальчика, о его истерзанной душе.

На мгновение Ходошеву показалось, будто студент указал в его сторону. И тут случилось невероятное: журналист упал, а разъяренная толпа продолжала свое шествие, топча его ногами; если бы не сильные руки молодого парня — подмастерья, редакция газеты «Киевская мысль» потеряла бы одного из активнейших своих сотрудников. Петру Костенко удалось оттащить Исая на безлюдное место…

Привела его в чувство Настя. Он открыл глаза, и ему стало стыдно своей беспомощности.

— Второй раз мы встречаемся с вами, — улыбаясь сказала девушка.

Ходошев, кряхтя от боли, поднялся с земли.

— Ничего, черт меня не возьмет, — сказал он, очищая пальто от снега. Фуражки не оказалось — очевидно, затоптали в грязь.

— Могло быть и хуже… — заметила Настя. Она не решалась спросить его, кто он такой, только лишь смотрела на него во все глаза.

Стряхнув с себя остатки грязного снега, Ходошев поклонился и сказал:

— Благодарю вас, господа! Спасибо вам и до свиданья! — И зашагал прихрамывая вслед за толпой.

В семье дантиста Ратнера

Домой Вениамин Ратнер вернулся в крайне возбужденном состоянии. Швырнул на стол расстегнутый портфель, фуражку…

— Что с тобой, Нюма? — удивилась мать.

Она приняла со стола фуражку и ходила за ним, держа ее в руках:

— Что с тобой случилось, Нюма? Да скажи наконец!..

— Не со мной — со всеми нами…

Ничего не понимая, мать отворила дверь в кабинет мужа:

— Поди-ка сюда, Иосиф! Может, ты от него что-нибудь добьешься?

В столовую вошел мужчина небольшого роста. Пенсне еще больше увеличивало его огромные глаза. На нем был белоснежный халат, на голове шапочка.

— Что произошло? — спросил он.

…В одном классе с Вениамином учился сын жандармского полковника Степан Иванов. Так вот, сегодня он заявил во всеуслышанье, что Нюму и ему подобных в ближайшее время выгонят из гимназии.

— Мы не должны терпеть подобные оскорбительные разговоры, — закончил свой рассказ Вениамин. Сев за стол, он попросил поесть, он торопился — через час он встречается с товарищами…

Отец не дал ему договорить. Он не любит сборищ гимназистов… Достаточно того, что старший сын участвует в сходках…

— Поменьше шума, легче жить, — увещевал отец горячившегося сына.

— На Лукьяновке нашли в пещере труп убитого мальчика, — продолжал Нюма, — а Иванов, показывая на меня, кричал: «Это они убили его, нужно их всех из Киева в Сибирь сослать…»

Мать все еще ничего не понимала.

— Кого «их»? — переспросила она.

Нюма досадливо повернулся к отцу:

— Поясни ты ей, пожалуйста! Тебя, мама, отца, Якова, меня, всех нас — евреев, одним словом. Сама не можешь догадаться?

— Догадаться не трудно, — спокойно сказал отец. — Если мы не будем высовываться, нас никто не тронет. А вот сборища до добра не доведут. И не болтай глупости.

Махнув рукой, Нюма ушел к себе в комнату.

Клара Осиповна с фуражкой в руке ходила по столовой и ворчала:

— Старые споры между отцом и сыном… С меня достаточно неприятностей от Якова… Теперь и этот туда же!

Иосиф Самойлович пожалел, что не разузнал у сына поподробнее об убийстве мальчика. Он волновался, несколько раз снимал пенсне, протирал его платком, снова надевал. Потом, вспомнив, что завтра к нему на лечение придет член судебной палаты, успокоился. У него можно будет узнать все подробности.

На следующий день в седьмом классе гимназии шел урок истории. Учитель рассказывал об Отечественной войне 1812 года. Как только Наполеон вступил на русскую землю, говорил он, то связался с внутренними врагами России, в частности с небезызвестным еврейским раввином Шнеерсоном, и тот передал французскому императору крупную сумму денег.

Сделав паузу, учитель многозначительно посмотрел в ту сторону, где среди других мальчиков сидел Степа Иванов.

— Так вот, господа гимназисты, чем можно объяснить связь евреев с врагами России? — И, не дождавшись ответа, отчеканивая каждое слово, продолжал: — Не чем иным, как желанием выступить против русского народа… против нас!