— Что, что Чаплинский, говори скорее!..
— Я сказал ему, кто она… фамилию назвал.
— Негодяй! — воскликнул отец и дал сыну пощечину.
Тот схватился за щеку и выбежал из комнаты, а Леонтий Иванович ушел к себе.
Серафима Гавриловна в ужасе закрыла лицо руками. Постояв немного, она направилась в спальню.
— Леонтий, я думаю, завтра тебе необходимо повидаться с Чаплинским.
— Оставь меня, пожалуйста, в покое…
— Как это оставить тебя в покое, ведь Настя арестована.
— Если арестована, то завтра я выясню…
Больше Леонтий Иванович не захотел разговаривать, он разделся и лег в постель. Серафима Гавриловна тоже улеглась. Часы пробили три.
Утром супруги не сказали друг другу ни слова. Молча позавтракали, выпили кофе. Серафима Гавриловна все же не выдержала и спросила собравшегося уходить мужа:
— Леонтий Иванович, не забудь узнать о Насте.
— Не надо мне напоминать. Я все хорошо помню…
Едва за Леонтием Ивановичем закрылась дверь, прислуга спросила у Серафимы Гавриловны, почему барышня не ночевала дома.
— Осталась ночевать у знакомой. Она позвонила по телефону, — пробормотала Серафима Гавриловна и ушла в комнату сына.
— Поднимайся, Анатолий, отец уже ушел в суд.
Протрезвевший после сна, сын молча оделся, умылся, молча позавтракал и молча направился к выходу. У дверей мать задержала его:
— Куда ты сейчас идешь?
— В университет.
— А вчера так поздно тоже был в университете?
— Что было вчера, не помню, — ответил он, отвернувшись, и вышел.
Был солнечный осенний день. Вынув из кармана синий билет-пропуск на сегодняшнее заседание суда, Анатолий задумался: «В суд идти или в университет? Нет, раньше в суд, — решил он. — Авось Голубеву пригожусь…»
В перерыве после утреннего заседания Леонтий Иванович старался встретиться с Чаплинским. Он нарочно несколько раз прошелся перед глазами прокурора в судебной комнате, пока наконец, будто случайно, столкнулся с ним.
Шишов, конечно, ждал, что прокурор первым заговорит об интересующем его вопросе, но Чаплинский своей лисьей хитростью рассчитал, что отцовское сердце не выдержит и он сам спросит, что произошло с его дочерью. Но Шишов не спрашивал.
— Вы присутствуете все время на заседаниях? — поинтересовался Чаплинский.
— Да, с самого начала.
— Интересно?
— Несомненно!
— Какой эпизод, по-вашему, самый впечатляющий, Леонтий Иванович?
— Какой эпизод?.. — задумчиво переспросил Шишов.
— Да, какой эпизод? — И поскольку Шишов не отвечал, прокурор продолжал: — Я подскажу вам… Тот, когда злостные крамольники распространяли свои преступные листовки, и ваша дочь… — Чаплинский замолчал.
— Что? Моя дочь…
— Вам очень хорошо известно, что ваша дочь участница этого безобразия.
— Я об этом не знаю…
— Не знаете?
Пауза. Оба смотрели так, словно видят друг друга впервые в жизни.
— Может быть, переговорили бы со своей дочерью? Возможно, вы бы убедили ее, чтобы она рассказала, каких преступников она хотела выгородить, опираясь на ваше имя.
— На мое имя?.. — Шишов понял провокационный маневр Чаплинского. — Где теперь находится моя дочь?
— В комнате предварительного следствия. Не беспокойтесь, Леонтий Иванович, зла ей никто не причинит.
Шишова обдало потом. Заметив, что он растерялся, Чаплинский добавил, словно подливая масла в огонь:
— Не пугайтесь, Леонтий Иванович, если она ни в чем не виновата, с нею ничего не случится.
— Вам прекрасно известно, Георгий Гаврилович, что я не из пугливых.
— Я это знаю… Так вот, если хотите, можете встретиться с дочерью. Где находится комната предварительного следствия, вам известно.
Ничего не ответив, Шишов слегка поклонился и хотел уйти, но Чаплинский остановил его:
— Леонтий Иванович, мне кажется, что такому уважаемому старому судейскому работнику уже пора уйти в отставку…
Шишов побледнел и молча вышел.
В разбитом душевном состоянии Шишов остановился неподалеку от здания суда, и поднявшийся вдруг ветер хлестал его по разгоревшимся щекам, теребил бороду. Солнце закрыло темные тучи, он скорее почувствовал это всем своим естеством, чем увидел. Инстинктивно закутался в мундир и посмотрел на небо. Густая, темная стена нависла над ним, тут же полил дождь, звонко ударяя по каменной мостовой, прибивая пыль, по деревьям, срывая с них редкие листья, которые мокрыми комками катились к его ногам.
Шишов стоял и думал: как он может теперь идти домой, если там, «у них», в одиночестве терзается его любимая дочь.
На углу Прорезной улицы его нагнали дрожки со знакомым кучером. Шишов сел в них.
— Куда прикажете везти?
— В жандармское управление, в предвариловку, и побыстрее.
Знакомый извозчик удивленно посмотрел на пассажира.
— Так вы, Леонтий Иванович… туда? В такой дождь?
— Погоняй, Кузьма. В жизни всякое случается…
Извозчик подгонял лошаденку и смутно думал: правда, в жизни всякое случается…
У жандармского управления Шишов быстро соскочил с дрожек. В передней он первым заметил дежурного. Объяснив ему, по какому поводу пришел, Шишов попросил разрешения на свидание с дочерью.
— Да, есть у нас такая, — сказал дежурный и позвал начальника рангом выше.
Появившийся офицер с подкрученными усиками и улыбающимися глазками попросил Шишова подождать — он пойдет спросить. По возвращении он попросил Шишова последовать за ним и повел Леонтия Ивановича в тот самый подвал, где несколько дней содержали Бейлиса.
Увидев в полутемном подвале отца, Настя опешила. Первые секунды они молча стояли друг против друга. Сюда, в подвал, доходил шум дождя, слышались раскаты грома. Леонтий Иванович все еще стоял возле двери и, тяжело дыша, напряженно смотрел на дочь.
Когда глаза его привыкли к темноте, царившей в подвале, — ее разрезал лишь слабый луч света, падающий из двухстекольного окошечка под самым потолком, — он приблизился к дочери, стоявшей у стены подобно каменному изваянию.
— Дочь моя, зачем ты покрыла позором мою старую голову?
— Как можешь ты, папа, так говорить? Ты ведь служитель правосудия… — И после небольшой паузы добавила: — Ты всегда учил меня человечности и порядочности.
— Это правда, дочь моя. Этому я учил тебя. Но ты скажи мне. В операции по распространению листовок ты действительно принимала участие или только тот студент?
Она ответила не сразу, но потом с вызовом произнесла:
— Не только один студент, папа, десятки, сотни…
— Так… А задержали только тебя?
— Не знаю… это мне как раз и хотелось бы знать.
— Только тебя, — сказал отец и тихо добавил: — Пока…
На это дочь радостно ответила:
— Это для меня очень утешительная весть. Спасибо тебе, папа.
— Эх, Настя, Настюша… — вздохнул Шишов и тихонько добавил: —Ты, дочка, идешь опасным путем…
— Зато справедливым, папа. В этом я уверена.
— Ты так думаешь?
— Да, надеюсь и верю.
Настя склонила голову к плечу отца.
— Крепись, Настенька.
— Я крепка и спокойна! — последовал ответ.
Чем дольше Шишов стоял здесь, слушая свою дочь, тем слабее становилось чувство боли и сильнее — чувство гордости за дочь, обладающую таким характером и таким открытым для доверия к людям и к добру сердцем… Тяжело было ему оставлять ее в одиночестве, и он сказал ей об этом.
— Нет, папа, я не одинока, нас много, очень много.
— Но… — спазмы подступили к горлу отца, — пока ты одна сидишь здесь.
— Отпустят, никуда не денутся. У них нет никаких оснований для моего ареста, нет… Скажи об этом маме.
— Да, правильно, нет. Но… — Кому, как не Шишову, так хорошо были известны все ходы Чаплинского… — Крепись, дочка, — добавил он.
— Я крепка. Скажи об этом маме. Утешь ее.
Шишов вышел на улицу, на которой вновь светило солнце. Он увидел группу детей, веселящихся на улице, оставленной дождем. Он и сам не знал, почему ему показалось, что высокая девушка, шагавшая впереди детей, очень похожа на его Настю.