— Конечно же, — сказал он ей как-то вечером, — ты приедешь ко мне. Я еду туда на разведку.

— Я уже стара.

— О, я оборудую себе такой домик… Вот увидишь! Все автоматизировано, никакого напряжения. Только нажимай на кнопки.

Он играл в свой отъезд, в путешествие, описывал Клементине все те зрелища, которые ждали их в Америке, а она надломленным голосом шептала:

— Какой несерьезный малыш.

Паспорт был готов, и Реми чуть не разорвал его. Это безумие — покидать свой дом. Там никто не будет любить его — неловкого, назойливого иностранца. Удастся ли ему выучить язык? Все эти сомнения удручали его. От частого курения у него пожелтели пальцы, и он ненавидел себя за собственную трусость. Он уже не злился на отца, а был зол на самого себя. Он — жалкий неудачник, и там все начнется сначала. Он выходил из дому, слонялся по улицам, заходил наугад в кафе, выпивал и возвращался как можно позже, чтобы не встретить Раймонду. Никто не делал ему замечаний, даже Клементина. Вобере показывался редко. Они сталкивались на пороге и обменивались неопределенными приветствиями. После всплеска отчаяния огромные волны надежды вновь захлестывали Реми, и он отдавался ненасытной потребности тратить деньги. Покупал одежду, галстуки для предстоящего путешествия, переворачивал чемоданы, поддерживая в себе «лихорадку» смелости, наполнявшую его пьянящим чувством свободы и могущества. Почтальон приносил письма с трехцветным ободком и штампом авиапочты.

Дата отъезда была назначена, Реми даже не выбирал ее и со скрытым ужасом думал о цепи событий, которым он дал толчок более из каприза, нежели с заранее обдуманным намерением. Банк выслал ему доллары. Одно из агентств забронировало место на трансатлантическом самолете. Дни шли, а он все еще пребывал в раздумье среди всех своих разбросанных вещей. Клементина теперь почти не разговаривала. Она высохла и превратилась в тень, ее хотелось обнять и сказать: «Я остаюсь». Но отступать он уже не мог. Его подталкивали в спину… Через пять дней… Через четыре… Ему было страшно, как зверю, ведомому на бойню, с ужасающей пустотой внутри он продолжал плыть по течению. Через три… Послезавтра… Погода стояла пасмурная. Опадали последние листья. Реми смотрел на небо. Через неделю он окажется на другом краю земли. И ему надо постараться стать серьезным, изо всех сил… Рядом уже никого не будет. Хочет ли он этого? Нет, он не хочет… Он не сможет… Ему не хватало воздуха, он задыхался. Он яростно застегнул чемоданы. Между двумя пиджаками был спрятан портрет Мамули. Все готово… Завтра!..

Последний день он провел в своей комнате, продолжая терзаться сомнениями. Если он опоздает на самолет, то… В общем-то, это не имеет никакого значения. Он спокойно мог отложить отъезд. Он ведь ехал по собственной воле. «По собственной воле», — повторял он себе, но так нервничал, что остановил каминные часы. Это почти незаметное тиканье стало ему невыносимо. Ближе к полудню он лег на кровать, уткнувшись в подушку, и более не шевелился. Последние часы, отделявшие его прошлое от будущего, он провел в каком-то полуобморочном состоянии. Внезапно он понял, что момент настал, и тихо сказал:

— Пора!

Вобере ждал его в гостиной. Он был весь серый, словно источенный давней болезнью.

— Не хочешь, чтобы я проводил тебя в Орли? — спросил он.

— Нет… Только Клементина, потому что я обещал ей.

— Держи нас в курсе.

— Конечно.

Меж ними, как холодная вода, просочилось молчание. Они были уже на разных берегах. Реми быстро проглотил свой кофе.

— А Раймонда? — спросил он.

— Сейчас она придет.

Она действительно вскоре пришла. Глаза у нее были красные. Реми протянул ей руку.

— До свидания, — сказал он. — Спасибо вам за все.

Раймонда наклонила голову. Она не могла говорить. Адриен принес вещи, уложил их в машину.

— Реми, — прошептал Вобере. — Мне бы не хотелось, чтобы ты увез с собой слишком плохие воспоминания…

— Ну что ты, папа… Я был очень счастлив.

— Жизнь — непростая штука, — вздохнул Вобере.

Они помолчали, затем Вобере посмотрел на часы.

— Ну, — сказал он, — пора… Клементина ждет тебя в машине. Счастливо, Реми.

Отец и сын обнялись. Раймонда комкала платочек.

— Погода будет хорошая, — прибавил Вобере. — Если верить прогнозу.

Они вместе пересекли вестибюль, прошли вдоль оранжереи к машине. Вобере открыл дверцу, и Реми сел рядом с Клементиной. Ему казалось, что все происходящее — сон. Лимузин вырулил на улицу, и дом исчез из виду… скрылось темное окно комнаты, где долгие годы он жил, подобно растению. Реми нашел руку Клементины.

— Ну, малыш! — прошептала она. — Ну же!

Но он не мог совладать с собой. Это была не его вина. Он слишком долго был один, в стороне от жизни… Америка, нет, не Америка пугала его. Скорее самолет… Он не знал даже, как там внутри, как все устроено. Раздеваются ли там, чтобы лечь спать? Все остальные пассажиры, безусловно люди бывалые, заметят его неловкость. А может быть, при взлете его укачает. «Хочу умереть, — подумал он. — Сейчас же. Мгновенно!» Но он поспешил подумать о другом — из страха, что желание сбудется. А он отчаянно дорожил жизнью. Все было так чудовищно сложно. Тем не менее рука Клементины потихоньку возвращала ему спокойствие и мужество.

— Уверяю тебя, что ты приедешь ко мне, — пообещал он.

— Ну конечно же.

Машина остановилась у аэровокзала, и тоска снова нахлынула на Реми.

— Я пойду вперед, с чемоданами, — сказал Адриен.

— Ладно. Сейчас я догоню вас.

Он взял Клементину под руку. Они шли медленно, пересекли просторный, слишком светлый зал. Сквозь оконные проемы виднелись огромные самолеты, блестевшие на бетонном поле. Мерцавшие габаритные огни убегали вдаль. Шум мешал говорить, а впрочем, им уже нечего было сказать друг другу. Громкоговорители передавали объявления, которые разносились гулким эхом. Они вошли в одну дверь и последовали за группой пассажиров. Вернулся Адриен.

— Ну что ж, мсье, желаю вам всего хорошего.

— Спасибо.

— Маленький мой… — пролепетала Клементина.

Реми склонился над ней. В его руках она была легче девочки, а ее морщины впитывали слезы.

— Ты знаешь, ведь мы расстаемся ненадолго, — сказал Реми.

Грусть сковала ему горло. «Умереть… Не жить больше этой глупой жизнью!»

— Побыстрее! — крикнул служащий.

Люди толкались около лестницы. Засверкали фотовспышки. Реми в последний раз стиснул руки Клементины.

— Я пошлю тебе телеграмму из Нью-Йорка.

Она попыталась что-то сказать, но он не расслышал. Толчея поглотила его, он поднялся по ступенькам вслед за девушкой, прижимавшей к себе футляр со скрипкой и роскошный букет цветов. Грохнули аплодисменты. Его впихнули в самолет, усадили в кресло. Заработали двигатели; кругом царила суета. Он был как потерянный, в отчаянии и все же опьянен неким подобием ужасной радости. Рты беззвучно орали что-то, как в немом кино. Наконец самолет дрогнул, и пейзаж медленно поплыл. Реми еще раз попытался увидеть удаляющийся конец взлетно-посадочной полосы. Люди уменьшались. Там, далеко-далеко, две малюсенькие тени, и, быть может, одной из них была Клементина. Вздохнув, Реми повернулся к своему соседу.

— Почему столько народу? — спросил он.

Тот удивленно посмотрел на него.

— Это поклонники Сердана и Жинетты Неве, — ответил он.

Самолет взлетел, и вскоре облака поглотили огни[11].

Замок спящей красавицы

Au bois dormant (1956)

Перевод с французского Б. Скороходова

Глава 1

Замок Мюзийяк, 7 ноября 1818 года

Это мое завещание. Через несколько дней меня не станет. Я сам подведу черту под своим безрадостным существованием. Но я пишу эти строки в здравом рассудке и клянусь честью, странные события, свидетелем коих я был, происходили в точности так, как я их опишу. Если бы они поддавались какому-то разумному объяснению, я, вероятно, не был бы доведен до столь печальной крайности. Да простит меня Всевышний и примет во внимание хотя бы то, что я не нарушил клятвы: вернул роду Мюзийяк это владение, из которого его несправедливо изгнали и куда я приехал, чтобы обрести здесь вечный покой. Для тех, кто ознакомится с моими записками — дальних родственников, адвокатов и, кто знает, может быть, ученых будущего века, — мне следует сделать несколько предварительных замечаний.