— Ну что вы! — прогремел Вобере. — Да, кстати, дурной глаз — это что-то новое… Нет, доктор, скажите уж лучше, что Реми не любит меня и никогда не любил, что он только и норовит отравить мое существование. Он прекрасно знает, что в настоящий момент у меня тысяча трудностей, и вот уже восемь дней, вы сами видите, он нарочно меня изводит… Как будто я могу согласиться на это абсурдное путешествие…

— И все же это, быть может, наилучший выход. Извините мою прямоту, но для него этот дом не подходит: он связан с терзающими его воспоминаниями. Я почти уверен, что полная, резкая перемена жизни избавит его от комплексов. А уж если кто-либо будет его сопровождать, я думаю… Его учительница, мадемуазель Луанс, она не сможет?

— Об этом не может быть и речи, — отрезал Вобере.

Врач открыл дверь вестибюля.

— Так или иначе, — заключил он, — вы должны что-нибудь решить. Нельзя оставлять сына в таком состоянии. Если он заставляет вас страдать, то, поверьте мне, сам страдает не меньше. И я считаю, что в его лице мы имеем классический случай. Полгода назад я не был бы столь категоричен. Но излечение от паралича доказывает, что все его беды и даже провалы в памяти возникли исключительно на нервной почве. Это очевидно! Но если уж вы не хотите отпустить его, то по крайней мере сделайте, как я вам посоветовал. За несколько сеансов специалист поможет ему осознать то, что он сам от себя скрывает. Правду, понимаете! Нет ничего лучше. Мальчик имеет право знать правду…

Он вышел, и Вобере медленно закрыл дверь, затем вытер руки платком. Правда! Легко сказать… Он прошел по коридору до своего кабинета, рассеянно посмотрел на свои книги, на свой стол, заваленный папками. Слова врача еще звучали у него в ушах. «За несколько сеансов специалист…» За несколько сеансов!.. Так долго бороться, чтобы к этому прийти. Он упал в кресло, оттолкнул разноцветные досье. Раз нельзя больше сопротивляться, к чему еще работать? Смерть брата ускорила катастрофу. А теперь еще и Реми… Он открыл ящик стола. Под стопкой писем, блокнотов, старых конвертов, которые он хранил из-за марок, его рука нащупала рукоятку револьвера. Может быть, крайняя мера… И снова — нет. Даже в этом единственном спасении ему отказано. Если он уйдет из жизни, мальчишка уверует, что обладает несокрушимой силой. Он уже никогда не выздоровеет.

Вобере потер веки. Он не знал, что лучше. Желал ли он, чтобы Реми избавился от наваждения? Если к Реми вернется память, другого выхода, кроме как револьвер, не будет… С любой стороны ситуация выглядела безвыходной, Реми погибал.

В дверь постучали. Вобере задвинул ящик.

— Войдите!.. Что вы хотите, Клементина? Я занят.

Своей семенящей походкой она подошла к столу, как злая колдунья, готовая накликать беду. Подбородок ее дрожал. Она сцепляла и расцепляла свои искалеченные артритом пальцы.

— Ну, так что же?.. Я занят.

— Я слышала, что советует доктор, — сказала она.

— Вы подслушиваете под дверью?

— Случается.

— Мне это не очень нравится.

— Мне тоже, мсье… Мсье не поведет малыша к специалисту, не так ли?

— Послушайте, с какой стати вы вмешиваетесь?

Старушка покачала головой. Вобере почувствовал, что она приняла твердое решение и ее не собьешь. Он заговорил мягче:

— Ну, что случилось?.. Выкладывайте начистоту.

Она подошла еще ближе, ухватилась за краешек стола, будто боялась упасть.

— Реми не должен ходить к другому врачу, — сказала она. — Мсье же знает, что это невозможно.

— Но почему же?.. Если нет другого способа вылечить его.

Вобере удивленно смотрел на это старое, изнуренное лицо, серые, подернутые дрожащей влагой глаза.

— Я не понимаю вас, Клементина.

— Да нет, мсье прекрасно меня понимает… Малыш не должен вспомнить, что он увидел в прачечной Мен-Алена.

— Что такое?

— Если бы он знал, что его бедная мать никогда не пыталась покончить с собой и что бритву держал совсем другой человек…

— Замолчите!

Вобере вдруг начал задыхаться. Он отодвинул кресло. Потные пальцы прилипли к подлокотникам. Клементина продолжала своим тоненьким, ломким голосом:

— Тогда бедняжка еще не была сумасшедшей, только потом…

— Это неправда!

— Я молчала двенадцать лет. И если я заговорила сейчас, то совсем не для того, чтобы доставить неприятности мсье.

Вобере встал. Ему хотелось закричать, пригрозить, но он был не в силах произнести слова, чтобы остановить высокий, скрипучий голос.

— Мсье прекрасно знает, что я говорю правду. Реми стал свидетелем этой сцены… Он рассказал мне об этом, рыдая, прежде чем потерять сознание… Когда он пришел в себя, его парализовало, и память отшибло.

— Довольно! — сказал Вобере. — Довольно!.. Покончим с этим.

Но Клементина уже ничего не слышала.

— Реми играл и вошел в прачечную, чтобы спрятаться. — Мсье видел, как он убежал… И с тех пор мсье боится своего сына… Это и объясняет поведение мсье.

Вобере обошел стол и остановился перед старой служанкой.

— Почему вы остались у меня служить, Клементина?

— Из-за него… и из-за нее. И, как видите, правильно сделала… Мсье даст ему уехать, не правда ли, раз это единственный способ его спасти?

— Это вы внушили ему эту глупую мысль?

— Нет… Ведь если он уедет, я никогда больше его не увижу.

Она держалась скромно, но с достоинством, и Вобере смотрел на нее с изумлением.

— Если он уедет, если я не буду располагать капиталом моего брата, то мои конкуренты… Да вы себе не отдаете отчета. Мне останется только сменить профессию.

— Так вы хотите держать Реми здесь пленником?

— Но он не пленник! — внезапно закричал Вобере, выйдя из себя.

— Это правда. Благодаря целителю он ходит… Если бы вы знали, что Мильсандье вернет ему способность ходить, вы бы поостереглись направлять его к Реми.

— Послушайте, Клементина… Я не позволю вам…

— Как только он уедет, я покину ваш дом… Но надо, чтобы он уехал… Там он будет жить как все… Начнет новую жизнь.

Она диктовала свои условия все тем же дрожащим голосом, и Вобере сдался. Он сел на краешек кресла, бессильно опустив руки.

— У меня были на то причины, Клементина.

— Это меня не касается.

— Я тоже желаю счастья Реми… Буду с вами откровенен… Вот уже двенадцать лет, как я сам себя не выношу… Я больше не в силах так жить.

— Если вы умрете, — спокойно сказала она, — Реми вообразит, что убийца — он. Если вы хотите его счастья, то вы не должны…

— Я знаю, — сказал Вобере.

— Пусть он уедет, — снова сказала Клементина. — Другого выхода нет.

— А если я не соглашусь, вы…

— Я… я не в счет.

Вобере потирал руки и рассматривал сложный рисунок ковра.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Реми уедет… Я позабочусь об этом… Но прежде… позвольте мне сказать вам…

Он не мог найти слов. Ему хотелось объяснить ей, почему в тот день он чуть не убил жену… Потому что она упорно не понимала, что он несчастен с ней… потому что она украла у него сына… потому что она строила из себя жертву и ради собственного удовольствия выводила его из себя… потому что она препятствовала осуществлению его честолюбивых замыслов. Но сейчас все это стало таким далеким и непонятным, и он уже так дорого заплатил! Но это было лишь начало… Объяснять не имело смысла.

— А впрочем, нет… Оставьте меня, Клементина. Обещаю вам, что он уедет.

В комнате стояли кожаные чемоданы, набитые бельем и одеждой. Шкаф оставался открытым, ящики комода выдвинуты. Карты, проспекты кипами лежали на столе и кровати. Реми ходил среди этого разгрома. Время от времени он смотрел на расписание, которое знал наизусть, жалея, что выбрал самолет. Пожалуй, на пароходе было бы приятнее. Или же садился на пол, скрестив ноги, и закуривал. Действительно ли он хочет уехать? На лбу его иногда выступал пот при мысли о встрече с неизвестностью. И тогда ему хотелось лечь на пол, вцепиться в эту комнату, где он был в полной безопасности. В такие панические моменты он любил отца, любил всех. Но мало-помалу жизнь и сила молодости крепли в нем, в его уставшей от обилия планов голове. Он смотрел на рекламы «Эр Франс», неясные очертания созвездий. Его мысль витала уже где-то над океаном. Пестрые такси несли его из гостиницы в гостиницу. Он жевал жвачку, улыбался репортерам. В дверь постучали. Он открыл глаза и увидел Клементину с подносом в руках.