— Вы уверены, что я опасен? Отвечайте!

— Да нет же, Реми… Нет, нет… Вы ошибаетесь.

— Может быть, я и опасен, — задумчиво сказал он. — Должно быть, дядя тоже так думал, и мне кажется; он что-то знал.

Они услышали, как у подъезда остановилась машина и хлопнула дверца.

— Уходите! — крикнула Раймонда.

— Вы не расскажете о ссоре, — сказал Реми. — Никому. А не то… я скажу, что я ваш любовник. А это вам не понравится, верно?

— Я запрещаю вам!

— С сегодняшнего дня я не принимаю во внимание запреты. До скорого.

Он вышел. Снизу доносился голос доктора Мюссеня, зычный и хрипловатый. Голос человека прямого, который далек от хитростей и тайн.

— Вы предупредили господина Вобере? — спросил Мюссень. — Каким это будет ударом для него, когда он приедет!

Клементина тихо произнесла какую-то длинную фразу, но разобрать ее было трудно.

— И все же, — продолжил доктор. — Прямо рок какой-то!

Он внезапно понизил голос, как если бы Клементина посоветовала ему говорить тише, и Реми уже больше ничего не смог разобрать. У Клементины все было государственной тайной. Реми надел тапочки, накинул халат и сошел вниз. Клементина исчезла. Склонившись над телом и тяжело дыша, Мюссень осматривал его. Заметив на полу тень Реми, он поднял голову.

— Вот это да!

Несмотря на присутствие трупа, он рассмеялся. Чувствовалось, что он не любил ни болезни, ни смерть, ни даже, быть может, медицину.

— Вы ходите!.. А я вам не поверил!..

Реми увидел, что Мюссень ниже его ростом, и впервые заметил его дородность, двойной подбородок и круглые, гладкие руки.

— Значит, правда то, что вы мне рассказали…

— Да, — холодно подтвердил Реми.

Что же все они так забавляются, когда речь заходит о целителе? Что знают они о скрытой правде вещей и о тайных воздействиях по ту сторону видимого и осязаемого?.. Почему обязательно нужно, чтобы мир был полон Мюссеней и Вобере?

— Вы позволите? — спросил Мюссень.

И его узловатые руки заскользили по бедрам и щиколоткам Реми.

— В принципе, я не противник знахарства, — заметил он. — Нужно только его контролировать. В вашем случае, при вашей наследственности…

— Моя наследственность? — проворчал Реми.

— Да, у вас очень нервная натура, чувствительная к малейшему удару…

Мюссень внезапно погрустнел и заторопился.

— Разболтался я, как будто речь о вас. Совсем забыл о вашем бедном дядюшке. Видимо, не вынесло сердце.

— Я скорее думаю, что он разбился, — нетерпеливо сказал Реми.

Мюссень пожал плечами.

— Возможно!

Он осторожно, так, чтобы не помять брюки, присел и перевернул тело. Показалось опухшее, застывшее в страдальческой гримасе лицо, испачканное у носа и рта кровью. Реми глубоко вздохнул и сжал кулаки. Презрение! Это следовало презирать. Главное — не думать о том, что дядя мог долго страдать.

— Что это? — спросил Мюссень.

Он достал из-под тела блестящий предмет и поднял его к свету. Оказалось, это сплюснутая серебряная рюмка.

— Ему захотелось выпить, — предположил Реми.

— Значит, он неважно себя чувствовал. На лестнице ему стало плохо; он хотел было опереться о перила… Да, именно так, грудная жаба. Именно тогда, когда ее меньше всего ждешь.

Доктор потянул за правую согнутую в локте руку, но не смог ее даже разогнуть.

— Ярко выраженное окоченение… Почти нет крови… Смерть наступила несколько часов назад, и она не явилась следствием падения. Конечно же, вскрытие покажет все гораздо точнее. Но я надеюсь, вас оградят от… Не было ли вчера у вашего дяди усталого вида?

— Он был лишь немного перевозбужден.

— Он ни с кем не ссорился?

— Да нет… Насколько я помню… Кажется, нет.

Мюссень встал, отряхнул брюки.

— Когда я осматривал его в прошлый раз, у него было повышенное давление. Да, в прошлом году, под конец отпуска. Я его предупредил, но он конечно же не принял всерьез моего предостережения. В общем, красивая смерть. Чисто ушел, никому не став в тягость…

Он вынул трубку и нервно засунул ее обратно в карман.

— Все там будем, — закончил он немного смущенно и направился в столовую, отвинчивая колпачок своей ручки.

— Что касается меня, я сразу же могу оформить разрешение на вскрытие, — сказал он, усаживаясь за стол, куда Клементина уже поставила чашки и бутылку коньяка. — Чем быстрее мы покончим с формальностями, тем лучше.

Пока Мюссень писал, Клементина принесла кофе и подозрительно посмотрела на Реми.

— Все же это странно… — начал Реми.

— Если бы он умер за рулем своей машины или подписывая бумаги, это тоже сочли бы странным. Внезапные смерти всегда кажутся странными.

Мюссень витиевато расписался и налил себе кофе.

— Если я не застану господина Вобере, обязательно скажите ему, что я сделаю все необходимое, — пробормотал он, обращаясь к Клементине. — Вы меня понимаете?.. Новость не разнесется по всей округе. Я знаком с бригадиром Жуомом. Он будет молчать.

— Не вижу причин утаивать тот факт, что мой дядя умер от приступа грудной жабы, — сказал Реми.

Мюссень залился краской и хотел было ответить. Затем пожал плечами и взял бутылку коньяка.

— Никто и не думает что-либо скрывать. Но вы же знаете людей, особенно деревенских. Судачат, привирают. Лучше пресечь слухи сразу.

— Интересно, какие сплетни могут возникнуть? — настаивал Реми.

Мюссень торопливо допил чашку.

— Какие? Очень легко себе представить. Будут говорить, что…

Он порывисто встал, свернул вдвое свое свидетельство о смерти и бросил его на край стола.

— Ничего не будут говорить, — сказал он, — так как я прослежу за этим… Как зовут вашего знахаря, который творит чудеса?

Он с трогательным неумением пытался перевести разговор на другую тему.

— Мильсандье, — пробурчал Реми.

— Ну что ж, вы должны поставить ему свечку. Господин Вобере, наверное, счастлив?

— Он не очень-то разговорчив, — с горечью сказал Реми.

Сбитый с толку, Мюссень взял кусочек сахару и начал рассеянно его грызть.

— А не знаете ли вы, — через некоторое время снова заговорил он, — составил ли ваш дядя завещание?

— Нет. А что?

— Я по поводу похорон. Видимо, они состоятся здесь. У вас есть фамильный склеп?

Реми вдруг снова вспомнил Пер-Лашез, Шмен Серре и могилу наподобие греческого храма.

— Почему вы смеетесь? — спросил Мюссень.

— Я? Смеюсь? — удивился Реми. — Извините… Я задумался… Ну да, конечно же здесь… То есть я так полагаю.

— Возможно, мой вопрос бестактен.

— Нет, что вы. Просто ваш вопрос показался мне забавным.

— Забавным?

Мюссень с опаской посмотрел на Реми.

— Я не так выразился, — поправился Реми. — Скажем, любопытным… Где, по-вашему, похоронена моя мать?

— Но послушайте! Я не очень понимаю…

Клементина резко распахнула окно.

— Вот и жандармы. Я провожу их в прихожую?

— Да! — крикнул Мюссень. — Я займусь ими.

Он повернулся к Реми:

— На вашем месте, мой друг, я пошел бы отдохнуть до приезда господина Вобере. Сейчас бригадир приступит к осмотру, затем мы увезем тело. Вам ни к чему волноваться. Ни вам, ни кому бы то ни было. Я достаточно хорошо знаю вашу семью.

— Вы отвергаете версию об убийстве? — спросил Реми.

— Категорически.

— А самоубийство?

— К чему этот вопрос? Будьте спокойны, — сказал Мюссень. — Эту версию я тоже отвергаю. Категорически.

Вобере приехал в 10 часов вместе с Мюссенем, который, должно быть, выехал ему навстречу и сейчас, широко размахивая руками, что-то громко говорил у подъезда, в то время как Адриен ставил машину в гараж. Реми видел их сквозь щели ставен. Мюссень — круглый, лысый, радушный, суетливый; Вобере — молчаливый, с живыми глазами, с глубокой морщиной в углу рта. И чем ближе подходил отец, тем дальше от окна отходил Реми; ноги его дрожали, как в первый день выздоровления, когда он содрогался при одной мысли о том, что ему придется пересечь комнату. И все же он на цыпочках подошел к двери и приоткрыл ее. Голоса раздавались издали, откуда-то из прихожей, и каждое слово сопровождало какое-то пещерное эхо. Мюссень объяснял падение, и слышался стук его каблуков о плитки пола. Реми представил себе своего отца: руки за спиной, на лице неприязнь, передвигается мелкими шажками. Видимо, Вобере счел подобную смерть непристойной и пошлой. Особенно эта сплющенная рюмка…