Реми поднял голову и услышал семенящую походку Клементины. Он попался. Никакой возможности убежать. Но зачем убегать? Чего бояться старую служанку? Опять он чувствует себя как виноватый ребенок. Виноватый в чем? Заложив руки в карманы, он пересек вестибюль и пошел навстречу Клементине, остановившейся на середине лестницы.

— Реми… ты болен?

Болен! Первое их слово. Первая мысль.

— Я проснулся, — пробурчал он, — и сделал странное открытие.

— Какое?

— Иди посмотри.

Она заторопилась, и Реми следил за ней с таким напряжением, что ему стало больно. Клементина спускалась бесшумно, вся в черном, ее морщинистое лицо, казалось, висело в воздухе, как маска.

— Вот, — сказал Реми.

Она повернула голову и вскрикнула.

— Боже мой!

— Он свалился ночью. Не знаю точно когда. Я ничего не слыхал.

Старушка сцепила руки.

— Несчастный случай, — прибавил Реми.

— Несчастный случай, — повторила Клементина.

Она, казалось, проснулась и взяла мальчика за руку.

— Бедный мой мальчик!.. Иди наверх, ты окоченеешь.

— Надо что-то делать.

— Я вызову врача, — пробормотала она, — а затем сообщу мсье… Правда, он, может быть, уже в пути.

Она опасливо подошла к трупу. Реми протянул было руку, но она оттащила его.

— Нет-нет… Не нужно ничего трогать, пока жандармы…

— Жандармы? — сказал Реми. — Ты собираешься предупредить жандармерию?

— Это необходимо. Я знаю, что…

— Что ты знаешь?

И тогда Реми заметил, что старая Клементина плачет. Может, она плакала с самого начала, без малейшей дрожи в лице и голосе. Слезы вытекали из ее покрасневших глаз, как под действием внутреннего давления. Впервые со смерти Мамули Реми видел, что она плачет.

— Тебе его жалко? — пробормотал он.

Она посмотрела на него не понимая, с немного потерянным выражением и машинально вытерла руки о краешек своего фартука.

— Пойду-ка разбужу Раймонду, — сказала Клементина.

Она покачала головой. Губы ее шевелились, как у грызуна. Казалось, она рассказывала себе какую-то очень старую историю, с невероятными перипетиями, но, увидев, что Реми направляется к телефону, бросилась к нему.

— Нет! — закричала она. — Нет… Это не твоя забота. Оставь!

— Я как-никак достаточно взрослый, чтобы позвонить. Доктор Мюссень — номер один?

Она семенила за ним, запыхавшись, всхлипывая, и, когда Реми поднял трубку, повисла на его руке.

— Да оставь же меня в покое! — вспылил Реми. — Если мне нельзя даже позвонить… Алло… Номер один, пожалуйста… Ты что, боишься, а?.. Ты боишься?.. Ты думаешь, что его столкнули?.. Но это же глупо!.. Алло!.. Доктор Мюссень?.. Говорят из Мен-Алена… Реми Вобере. Да… Я хожу, я излечился… Ах, это целая история… Вы можете сейчас приехать? Сегодня ночью мой дядя упал со второго этажа. Он, видимо, наткнулся на перила и потерял равновесие… Он скончался, да… Что?

Старушка попыталась вырвать у него трубку, и Реми с трудом удалось ее оттолкнуть.

— Алло… Мне плохо слышно… Да, спасибо… До скорого…

— Что он тебе сказал? — взволнованно спросила Клементина.

— Он садится в машину и едет.

— Нет, он сказал что-то еще.

Реми никогда не видел Клементину в таком потрясении, возбуждении и отчаянии.

— Уверяю тебя… — начал Реми.

Она следила за его лицом, как потерявший слух калека, стараясь все прочитать по губам.

— Я знаю, он сказал что-то еще.

— Он сказал: «Вам решительно не везет!» Ну что, теперь довольна?

Клементина еще больше съежилась, в руках она мяла косынку, и вид у нее был такой испуганный, как будто слова доктора заключали в себе некую скрытую угрозу.

— Иди наверх, — простонала она. — Я не узнаю тебя, мой маленький Реми. Можно подумать, что все это доставляет тебе удовольствие. Твой отец будет взбешен, когда узнает…

— А что ты ему расскажешь? Мой отец… мой отец… Он обрадуется, мой отец. Теперь ему уже никто не будет перечить.

Клементина упрямо подошла к телефону. Она сняла трубку и вызвала жандармерию. Она очень тихо говорила, у нее был бегающий взгляд.

— Если ты скажешь что-нибудь против Раймонды… — начал было Реми.

Он резко замолчал. Да что это он выдумал? Кстати, легко можно было…

— Раймонда, — позвал он. — Раймонда!

Так как она не отвечала, он взлетел вверх по лестнице, начал дергать дверь.

— Раймонда!.. Откройте скорей! Я прошу вас, Раймонда.

Он через пижаму нажал пальцами между ребрами, пытаясь унять непереносимую колющую боль в боку. Прислонился головой к притолоке.

— Раймонда! — умолял он.

Внизу монотонным голосом разговаривала Клементина, тем самым голосом, каким она обычно, сидя одна на кухне, читала газету. Только на этот раз на другом конце провода жандарм делал записи. Внезапно дверь распахнулась.

— Что такое?.. Вы что, больны?..

— Да нет, я не болен, — мгновенно ощетинившись, сказал Реми.

Они смотрели друг на друга враждебно. Она еще не успела затянуть пояс своего халата, и лицо ее было опухшим от сна. Реми никогда прежде не видел ее неубранной, с тусклыми глазами, серыми губами. Без особых причин ему стало жаль ее.

— Что вы хотите? — спросила Раймонда.

— Вы ничего не слышали ночью?

— Я никогда ничего не слышу, когда принимаю снотворное.

— Тогда пойдемте!

Он почти силой увлек ее за собой к краю лестничной площадки.

— Наклонитесь.

Луч солнца, красный, негреющий, наискось пересекал вестибюль. Голос Клементины смолк.

— Как раз под нами, — сказал Реми.

Он ожидал вскрика, но Раймонда не крикнула. Она согнулась, как бы увлекаемая вперед, и руки ее на перилах задрожали.

— Он мертв, — прошептал Реми. — Можно было бы поклясться, что это несчастный случай, но вот только… Действительно ли это несчастный случай?.. Вы уверены, что ничего не слышали?

Раймонда медленно повернула голову. У нее были безумные глаза, и нечто вроде кашля сотрясало ее плечи. Реми обнял ее за талию и проводил обратно в комнату. Ему не было больше страшно. В некотором роде последнее слово оказалось за ним. В некотором роде он завоевал свою свободу. Не полностью. Не окончательно. Все было ужасно неясным и запутанным. Но все-таки он чувствовал, что разорвал круг. Нет, он не убивал дядю. Все это были мысли прошлого, мысли того времени, когда он был лишь несчастным ребенком. Тем не менее что-то он победил. Он разбудил нечто, что будет отныне расти и убыстрять свое движение, как снежная лавина. Он был похож на человека, который выстрелил из ружья и слушает теперь отзвуки эха.

Раймонда села на разобранную кровать. Ставни рисовали две световые лесенки, отражавшиеся в стенке старинного шкафа, в заваленном вещами кресле, в графине с водой и даже на лице Раймонды, которое, казалось, смотрело из-за решетки.

— Жандармы будут задавать вопросы, — сказал Реми. — Не в наших интересах говорить им о вчерашней ссоре. Они вообразят Бог знает что… а я вас уверяю, что не покидал свою комнату всю ночь… Вы верите мне, Раймонда? Я хотел его смерти, это правда. И даже теперь я, может быть, не столь расстроен случившимся. Но я клянусь вам, что ничего не делал, ничего не пытался сделать. Остается одно — предположить, что у меня дурной глаз…

Он попытался улыбнуться.

— Ну скажите, что у меня дурной глаз!

Она молча покачала головой.

— Что вы так на меня смотрите? — спросил Реми. — У меня что-нибудь на лице?

Он подошел к туалетному столику, нагнулся над зеркалом и увидел челку, голубые глаза, худой подбородок Мамули.

— А я действительно на нее похож, — заметил он. — А впрочем, сегодня утром не более чем обычно.

— Замолчите! — простонала Раймонда.

На столике лежала пачка «Бальтоса», и Реми закурил сигарету, прищурив один глаз, а дым медленно поднимался вдоль щеки.

— Можно подумать, вы меня боитесь. Почему вы так испуганы?.. Из-за моей истории с дурным глазом?.. Вы не считаете, что это смешно?

— Идите оденьтесь, — сказала Раймонда. — Простудитесь.