— Бедняжка, — сказал дядя. — Ну и зададут же нам за это.

Он спустился по ступенькам, гравий зашуршал под его ногами. Над порогом медленно плыла спиралька голубого дыма. Наверху хлопнули ставни, затем прошлепали семенящие шаги Клементины. Реми неслышно поставил стакан и посмотрел на плачущую Раймонду. Он не решался пошевелиться. Голова трещала, болела.

— Раймонда, — наконец сказал он, — мой дядя — жалкий человек. Не следует принимать его всерьез… Почему вы плачете?.. Из-за того, что он сказал напоследок?

Она покачала головой.

— Ну, тогда почему?.. Потому, что он пил за мою любовь?.. Да, Раймонда?.. Вам неприятно, что дядя вообразил…

Он подошел к молодой женщине, обнял ее за плечи.

— А мне это вовсе не неприятно, — продолжил он. — Представьте-ка, Раймонда, на секунду… что я… немного влюблен в вас, представьте, а?.. Ну что же в этом плохого?

— Нет, — прошептала Раймонда, высвобождаясь. — Не нужно… Ваш отец рассердится, если узнает, что… Я буду вынуждена уйти.

— А вы не хотите уходить?

— Нет.

— Из-за меня?

Она заколебалась. Болезненное напряжение сковало шею и плечи Реми. Он ждал. Он угадал, что она собиралась ответить, и поднял руку.

— Не надо, Раймонда… Я знаю и так.

Он сделал несколько шагов, закрыл дверь носком ботинка. Затем машинально переставил стаканы. Ему стало больно. Впервые в жизни он думал не о себе. Он участливо спросил Раймонду:

— Так сложно найти другое место?.. Наверное, придется долго искать… Читать объявления…

Нет. Пожалуй, дело было не в этом. Раймонда грустно улыбнулась.

— Извините, — продолжил Реми. — Я не хотел вас обидеть. Я только пытаюсь разобраться.

Он налил себе немного белого вина и, видя, как Раймонда потянулась к бутылке, чтобы забрать ее, сказал:

— Оставьте. Вино придаст мне немного воображения. Мне его не хватает.

Он только сейчас осознал, что Вобере платили Раймонде, равно как и Адриену, и Клементине, и всем служащим, которых он не знал и лишь изредка слышал их имена. В его памяти всплывал голос отца: «В конце концов, работаю-то я для тебя…» Целый маленький мир работал ради него, калеки, который нуждался в заморских фруктах, нежных цветах, дорогих игрушках, роскошных книгах.

— Кажется, скоро я тоже начну работать, — пробормотал он.

— Вы?

— Да, я. Вас это удивляет? Вы считаете, что я на это не способен?

— Нет. Но только…

— По-моему, в этом нет ничего сложного — работать в конторе, подписывать документы…

— Конечно! Если вы представляете себе работу именно так!

— Даже, при желании, работать руками… Вот смотрите, я никогда не зажигал огонь… Ну так вот, сейчас посмотрите. Подвиньтесь-ка!

Он снял с плиты комфорку, скомкал старую газету и злобно забил ее в отверстие.

— Вы еще ребенок, Реми!

Когда же она замолчит! Пусть все замолчат! Пусть перестанут встревать между ним и жизнью! Так, теперь щепки. Потом дрова. Ах да! Дров нет. Сейчас дядя их нарубит. Вот он посмеется! Ну и пусть!.. Спички?.. Куда я подевал спички?

— Реми.

Вошла Клементина, и он выпрямился, руки в саже, челка упала на глаза. Клементина медленно прошла через кухню.

— Это что же, теперь ты разжигаешь плиту? Да, чего только не увидишь!

Она подошла к мальчику, поправила ему волосы, посмотрела в его мутные глаза, затем на бутылку и стакан.

— Пойди погуляй. Здесь тебе не место.

— Я имею право на…

— Ступай подыши воздухом.

Она взяла его руки, вытерла краешком фартука, затем вытолкала его во двор и закрыла дверь. Он почти сразу же услышал голоса обеих женщин. Они ссорились. Из-за молока. Из-за вина, плиты, из-за всего. Из сарая раздавались глухие, ритмичные удары: дядя работал топором. Машина с распахнутыми дверцами все еще стояла у крыльца. Все вокруг стало тоскливым, и жизнь напоминала неудавшийся праздник. Реми спросил себя: в чем же его предназначение, истинное предназначение? Чем он был для Раймонды? Местом… Выгодным местом в тридцать тысяч франков в месяц. Она чуть не созналась ему в этом. Ну и что? Разве это не нормально? Не вообразил ли он себе, что все сразу же полюбят его только потому, что с ним стряслось… исключительное несчастье? А бывают ли несчастья исключительными? А его несчастье, разве он поддался ему не по доброй воле?

Он вернулся в холл и чуть ли не подскочил, услышав бой часов. Клементина завела эту старую махину под лестницей. Она даже успела подмести, протереть ступеньки. Реми поднялся на второй этаж в ванную комнату. Там лежали свежие полотенца, новое мыло. Она думала обо всем, следила за всем, проверяла все, пока Реми размечтался в доме, полном беспорядка, с забытой на стульях одеждой, едким запахом сбежавшего на плиту молока, о молодой женщине в пеньюаре, напевающей песенку, натягивая чулки. Он вымыл руки, причесался, с безразличием глянул на свое отражение в зеркале. Вот она, правда. Годами он потчевал себя баснями. Еще и сегодня он навыдумывал Бог знает чего по поводу могилы и раздавленной собаки. Еще немного, и он представил бы себе, что одного его взгляда достаточно, чтобы обречь собаку на смерть. Однако мысль о том, что он способен навлекать зло, подобно ядовитым деревьям, убивающим на расстоянии, как, например, манцениллы[10], о которых он читал жуткие рассказы путешественников, не была ему отвратительна. Но это все кончилось. Кончилось детство. Его не любили. Может быть, они были даже и правы.

Он выпил два стакана воды. Во рту у него пересохло, и мысли эти казались ему нереальными и деформированными, как рыбы в аквариуме. Солнце медленно опускалось за деревья. Кто-то захлопнул дверцы машины, затем чьи-то шаги гулко отдались на лестнице. Реми вышел из ванной и чуть не наткнулся на Раймонду. Она несла чемодан.

— Давайте.

Он вошел в комнату молодой женщины, бросил чемодан на кровать.

— Раймонда, я должен перед вами извиниться. Я был смешон. Может быть, то, что я вам сейчас скажу, глупо, но… я ревную вас к дяде. Я не могу выносить того, какими странными глазами он смотрит на вас…

Раймонда вынула из чемодана кофточку, расправила ее.

— Разве вы не понимаете, что он намеренно вас злит? Уж вы-то должны его знать.

— По-вашему, он привез вас сюда с одной целью — позлить меня? Но ведь мы с тем же успехом могли бы приехать сюда завтра утром вместе с папой. Так нет! Он хотел провести вечер здесь — с нами, с вами.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы меня удивляете, Раймонда. Можно подумать, вы не видите, в чем здесь дело!

Она накинула халат с застежкой на боку, как у медсестер.

— Бедный мой Реми! Вам просто нравится терзать себя, воображая Бог знает что!

Она взбила белокурые волосы, улыбнулась.

— Поверьте, он вовсе не опасен, ваш дядя.

— Откуда вы знаете? Разве вы привыкли к мужскому обществу?

— Во-первых, я запрещаю вам говорить со мной таким тоном.

— Раймонда!.. Неужели вы не понимаете, что я страдаю?

— Довольно! — раздосадованно воскликнула она. — Пошли накрывать на стол. Это будет лучше.

Он умоляюще взглянул на нее.

— Раймонда, подождите… У кого вы служили до нас?

— Но вы же прекрасно знаете. Я сто раз вам рассказывала: в Англии… Мне не нравятся ваши замашки, Реми. Последнее время вы…

Она собиралась открыть дверь, но Реми удержал ее за руку.

— Раймонда, — прошептал он, — поклянитесь мне, что никто… Я хочу сказать, никто не интересовался вами.

— Да вы становитесь грубияном!

— Поклянитесь! Умоляю вас, поклянитесь!

Она стояла перед ним, совсем рядом. Он видел в ее зрачках отражение окна и крошечное облачко. Ему показалось, что он вот-вот упадет, упадет навстречу этому лицу. Он закрыл глаза.

— Клянусь вам, — прошептала она.

— Спасибо… Подождите… не уходите…

Он почувствовал, как она погладила ему лоб — точно так же, как давным-давно Мамуля. Плечом он оперся о стену.

— А теперь вы будете послушным, — сказала Раймонда.