— Любопытство сгубило кошку!

— И сделало из обезьяны человека, — добавил Валера.

— Труд сделал из обезьяны человека, — поправил грек.

— Ты мне тут лозунги из трудовой колонии общего режима не декламируй, — посоветовал писатель. — Труд сделал из человека лошадь. А вот когда обезьяне стало любопытно можно ли как-то достать банан раньше, чем он свалится ей на голову сам, она и сделала первый шаг к хомо сапиенсу!

— Тогда таких хомов целый зоопарк и цирк в придачу!

— Не хочешь рассказывать, так и не надо, — Валера сделал вид, что обиделся. — Тайна, понимаешь, великая.

— Не тайна, милый, — спохватилась Муза, испугавшись, что любимый обиделся, в том числе и на неё. — Просто точно этого никто не знает, ведь не ты, не мы даже, не присутствовали при начале времён. Одни легенды.

— Легенды, как правило, это описание реальных событий, обличённое в доступную свидетелям форму, — процитировал Козорезов какой-то справочник, изданный обществом уфологов на деньги самого общества уфологов. — Валяй, Муз, время есть.

Писатель подмигнул девушке. Та просительно посмотрела на Муза. Грек театрально закатил глаза, уселся поудобнее на угловатом анигиляторе углового пространства, передвинул рычаг управления турелью боевого бластера в положение «выкл.», закинул ногу на ногу, едва не задев колбу с антивеществом, и подперев кулаком подбородок, произнёс:

— Ну, ладно, расскажу.

— Только прошу тебя, — Валера сложил ладони лодочкой в молитвенном жесте, — попроще! Без заумных философиев.

— Они академиев не кончали, — не упустила случая подразниться Муза.

Вначале показалось, что грек насупился от обиды. Однако, это оказалось не так. Он просто сосредотачивался. Ведь его попросили изложить красочную тысячелетнюю легенду буквально в двух словах. А это требует не малого таланта рассказчика. Необходимо ухватить главное, но не дать повествованию стать похожим на армейскую сводку — ёмкую, но абсолютно бесцветную, как чёрно-белая фотография.

— Итак, — начал он.

А как было начать иначе? На английском это звучало бы в два раза короче. Но кто тут присутствовал из детей Альбиона или их непутёвых младших братьев из Северной Америки? Совершенно никого. Поэтому Муз начал именно так.

— Боги, сотворившие всё, что мы способны видеть, осязать и обонять, были от природы творцами. А, как я уже сообщал ранее, способность творить даётся симбиозом с музами. Нет музы — нет вдохновения. Нет вдохновения — никаких творений.

Муз внимательно оглядел свою аудиторию. Внимание, собранное началом речи, его вполне устроило. Он переменил позу, случайно нажав на катапульту экипажа. С удивлением проследив через прозрачный потолок кабины за удаляющимся по баллистической траектории креслом пилота, он продолжил.

— Учитывая, что боги, сотворившие мир, сами толком не знали, кто сотворил их самих, и отдавали первенство некоему Вселенскому Сверх разуму, то вполне будет справедливым предположить, что и нас создал он же. Об этом же свидетельствуют, говоря языком человеческой науки, наши видовые сходства.

— Сходства с кем? — не понял Козорезов.

— С богами, разумеется.

— А, ну, конечно же, — усмехнулся Валера, и аккуратно снял ногу грека со второй педали катапульты, спасая второго пилота от повторения судьбы первого. — Я тут в обществе двух божеств в абстрактном варианте.

— Кое-что общее действительно есть, — робко произнесла девушка.

— Это тайна? — поинтересовался Валера, стараясь сдержать излишний сарказм.

— Нет, — просто сказал Муз.

— Так же, как музы, лишившись автора и не найдя другого постепенно чахнут и даже могут умереть, — сообщила девушка, — так и боги, лишившись поклонения и веры, слабеют и однажды совсем исчезают, растворяясь в идеале.

— Я о богах лучше думал, — усмехнулся писатель.

Хотя, что он мог знать? Ещё вчера он и представить не мог, что его девушка, с которой он проводит отнюдь не только дни — бесформенная абстракция. И только воля его воображения придаёт ей форму.

А разве мог он ещё утром представить, что станет пререкаться с Гомером, бороться взглядами с Одиссеем, бегать почти голышом по пустыне со скоростью ветра. А теперь он ещё и летел на конструкции, которая просто не могла существовать в силу физических законов и технических неразрешимостей.

— Боги тоже лучше думали о себе, — легко согласился Муз. — Им пришлось непросто осознать истину своего не первородства. Понять, что они не первые в цепочке творений.

— Кто же был первым, и как он обошёлся без музы? — поинтересовался Валера, осторожно снимая руку Музы с клавиши самоуничтожения корабля.

Посмотрев на бортовые атомные часы и сверив их со своим, не известно, откуда взявшимся брегетом, Муз решил, что время для ответа у него ещё есть. Он поёрзал на своём месте, задел педаль, и таки отправил второго пилота куда-то в неизвестность, ибо космоса вокруг не существовало.

— Если бы ты знал про самого первого бога, и про самую первую музу? — вкрадчиво поинтересовался Муз. — Что бы это изменило?

— Ничего, — просто согласился Валера, — но интересно же знать.

На самом деле ему и правда, было любопытно. А кому бы не было? А раз уж оказался в таком месте, и с такими спутниками, то, как говорится, сам бог велел. Хотя именно с богом проблема и выходила.

— Можно я зайду издалека? — спросил Муз.

— Если коротко никак не получается, — согласился Валера, устраиваясь поудобнее на системе аварийных солнечных парашютов.

Согласно кивнув, грек пнул ногой зазевавшуюся корабельную крысу, и принялся терпеливо разъяснять.

— Все миры существовали всегда, — начал он. — Просто существовали вместе со вселенной. Они рождались с ней, с ней и умирали. И тот, кого ты называешь самым первым богом, родился вместе со вселенной, осознал себя и сразу соскучился.

— Представь себе одиночную камеру размером с бесконечность и даже без сортира, — встряла Муза.

— Он бы так и скучал, не обнаружь на теле своего разума паразита, который, видимо, родился вместе с ним. Эдакий недоразвитый близнец бога.

— Он даже хотел его отринуть, — опять влезла Муза.

— Да, хотел, — согласился грек, — но скоро понял всю пользу смешного прилипалы. С его помощью он мог творить!

Как ни странно, ничто пока Козорезова не шокировало. Нечто подобное он и сам подозревал. А кое-что ему поведали и сами спутники. Например, о том, что творчество не возможно без них, как пищеварение без кишечных бактерий. Короче, музы оказались элементарными грибами. Получая от автора пищу и необходимые для развития эмоции, они отдавали озарение и вдохновение.

— А дальше бог придумал ваш материальный мир, — сообщил Муз.

— Чем-то надо было помыкать, — усмехнулся Валера, разглядывая рычаг нивелирования субсветовой скорости.

— Нет. Ты ошибаешься. — Вздохнул грек. — Вернее, изначально так и планировалось. Однако, вышло иначе. Миры разделились, и между ними остался лишь очень узкий переход. Сквозь него не могли проникнуть даже боги.

— А я думал, что выражение «боги нас покинули» — это метафора.

— Увы, нет.

— А как ты тогда попал ко мне, а я к вам? — Валера чувствовал какой-то подвох, и желал разобраться до конца.

— Остался узкий переход, — напомнил Муз.

— Он преодолим, но только для некоторых избранных, — пояснила девушка. — Понимаешь? Это про тебя!

— А муза избранного, — продолжил Муз, — поскольку является его симбионтом, так же может проникать в материальный мир. И как мы здесь можем наблюдать, — ощерился он в сторону подруги автора, — весьма успешно.

В эту минуту очень захотелось Валере засветить в глаз собственному вдохновению. Но тот, словно что-то почувствовав, отодвинулся с линии досягаемости, опрокинув попутно ведро с солнечной плазмой, приготовленное для смазки звёздной трансмиссии. Звездолёт затроил и сбавил скорость.

Интересно, вдруг подумал Козорезов, если я могу летать на образах, то и управлять ими, пожалуй, могу. С этой мыслью, не говоря больше ни слова своим спутникам, он полез в освободившуюся кабину пилотов. Хоть там и не было теперь кресел. Зато и катапультировать его из-под разбитого колпака кабины не было никакой возможности.