— А это не часы! И снимать их нельзя!.. — я вошёл в противоречие с самим собой, сказав, что это не часы!

Сидяк посмотрел на своего начальника, но тот с плохо скрываемым любопытством смотрел, как подчинённый выйдет из этого положения. И, естественно, предоставил всё на откуп парню. Я понял, что должен сам позаботиться о собственной безопасности. Тот мог попытаться сдёрнуть часы. К чему это может привести, я знал. А у меня там, в восемнадцатом году, жизнь, работа. Терять семь лет жизни было худшим выходом, просто крушением всего. Ведь, если я останусь здесь, у меня не будет ни квартиры, ни работы, ни документов, и жить придётся лишь на помойках или в какой-нибудь вырытой землянке. Семь лет! Пока мой дубль, почивающий сейчас у своих родителей, не доживёт до 14 марта 2018 года. И не рванёт в этот дурной сентябрь… Только тогда я получу назад свою реальную жизнь. А пока я был бы в абсолютно чужом городе, среди знакомых, но не признающих меня людей! И должен буду стараться не портить жизнь единственному старому знакомому, здешнему молодому Валерке. Да и через семь лет этот город не перестанет быть мне чужим. Я постарею и потеряю всё, что имел. Такой вариант мне был совершенно неприемлем!

— Давай, снимай! Быстро! — с угрозой уже прошипел молодой Сидяк.

Я подтянул левую руку к груди. Решив защищать свою безопасность, свободу и личную жизнь, сколько хватит сил, до последнего!.. И увидел на тяжёлых чёрных часах непрерывно моргающий зелёный глазок… Это было спасение! Точнее, только отправная точка спасения! Остальное стало складываться буквально на лету. Я начал импровизировать:

— На, сними! — и я без взмаха вытянул левую руку к рядовому. Так, чтобы это не выглядело, словно попытка удара.

А он, увидев ужасный чёрный корпус, приближающийся к своему лицу, поневоле шарахнулся назад. Я его понимал. Часы имели пугающий вид. Чтобы повергнуть моего визави окончательно, я сказал:

— Сделай ты, я не самоубийца!

Прикасаться к часам после этого Сидяк вообще не стал. Обыскивая, он честно похлопал меня по всем местам, избегая тревожить вытянутую в сторону левую руку. Ничего не нашёл, и капитан жестом отпустил его. Потом лысый пригласил меня подойти ближе и, кивнув на руку, спросил:

— А что это?

— Кардиостимулятор. — не моргнув, выдал я, пришедшее минуту назад в голову.

— Сердечный, что ли? — посмотрел на меня капитан.

— Вроде… — ответил я, решив не вдаваться в подробности, в каких сам мало смыслил.

— А это пульс что ли? — капитан ткнул ногтем в циферблат, где мигало то зелёное сердечко.

— Это… ритм… с генератора… Иначе сердце остановится.

— А-а. — протянул лысый.

И снова спросил:

— А это?..

И он ткнул в цифровую строку, на которой, убегая, сияли секунды до моего возвращения. Мне срочно пришлось придумывать подходящее объяснение:

— Это сколько осталось… Мне до утра нужно зарядить прибор… — это мне показалось самым удачным.

— А-а. — снова протянул капитан.

Потом, вздохнул, почесал голову и сказал:

— Ладно, дуй отсюдова! — и подвинул обратно ко мне коробку с моим карманным скарбом.

Два раза меня просить не надо! Я быстро надел куртку и забрал из коробки все свои вещи. Только теперь я позволил себе вздохнуть облегчённо. Повезло, спасся! И у меня ещё не всё, как оказалось, было потеряно. Остальные проблемы на этом фоне выглядели ерундовыми. Я не стал просить остаться в тёплом отделении на пару часов, чтобы не провоцировать новые радикальные изменения своего положения. Вдруг капитан увидит несоответствие, сопоставив мой год рождения и видимый возраст. Или каким-то образом выяснится, что таких наручных кардиостимуляторов в природе не существует. И я торопливо выбежал на улицу и быстро пошёл в прежнем направлении.

Был утомительный поход по ночному городу. Полиция мне больше не встречалась. И я сам стал стараться её избегать. Ещё на этом берегу, за одним из жильцов, я проник в подъезд жилого дома и сумел там отдохнуть и согреться. Правда, только чуть более получаса. Потом пришлось покинуть тёплый подъезд, когда помогал бригаде неотложки вынести пациента с седьмого этажа. И снова шёл по городу вконец уставший и замёрзший.

Ух! Бабье лето… Тёплые осенние дни… Где вы?.. Правда сильный ветер к пяти утра стих.

Когда я наконец дошёл до дома своего дядьки на Партизанской, было почти полседьмого. Очень рано, у меня был целый час, который было снова негде использовать. Но улицы понемногу стали заполняться людьми и машинами. Город потихоньку просыпался, оживал. У подъезда дома номер 108 я остановился и посмотрел на окна третьего этажа. Тёмные, значит, хозяева спят. Действительно, нельзя ожидать, чтобы Виктор Александрович ночь напролёт не спал, ожидая моего визита.

Из подъезда на улицу вышел немолодой мужчина, одетый очень по-домашнему, но в накинутом на плечи военном полушубке. Достал сигареты, закурил. Стоять и глазеть на окна теперь было глупо, а больше никак в подъезд с домофоном не попадёшь, и я, подойдя к мужчине попросил:

— Вы меня не пустите?

Тот глянул на меня, сказал:

— Да почему же нет. — и открыл передо мной дверь.

В подъезде было тепло. Застывшие руки стали быстро отходить. Я поднялся на третий этаж и остановился перед дверью дяди Вити. Три моих дня назад, я только расстался у этой самой двери с Ликой. И дверь была та же самая…

А сейчас было ещё очень рано. Я постоял немного и поднялся ещё на пол-этажа. Встал у окна и прижался к едва тёплому радиатору отопления.

Так! У меня осталось ещё около полутора часов до возвращения. Мария Семёновна уйдёт на работу к восьми, Виктор Александрович отправит Анжелику в школу и тоже будет собираться. Он работает с девяти, значит, для разговора будет у нас… совсем немного времени. Возможно, только по дороге на его работу.

Мужчина, запустивший меня в подъезд, через минуту стал подниматься по лестнице. С запахом прогоревшего табака за плечами.

— Что, спят ещё? — спросил он, поднявшись ко мне.

Видно, запомнил меня по прежним визитам. Не меня, конечно, а здешнего молодого Валерку.

— Да, наверное, спят. Будить не хочется.

— Тогда проходи, у меня пока посидишь! Что ж здесь-то ждать?

Я подумал, что он прав. Время, когда мне можно будет позвонить в дверь мне известно. И нужды нет стоять, прижимаясь к едва тёплой батарее. И мы с ним поднялись на четвёртый этаж. Ведь когда-нибудь должно было мне повезти.

Глава 6

Первый путешественник

Я сидел в квартире на четвёртом этаже у гостеприимных стариков. Грелся чаем с сушками. Слушал последние городские новости, как их понимала хозяйка Анастасия Кузьминична. Разговор же с хозяином у нас шёл по обычному сценарию: аварии, машины и ремонт машин, погода, немного политика и армия… Константин Павлович в конце прошлого тысячелетия, служил в ракетных войсках, и, когда случился развал Советского Союза, внезапно оказался безработным, когда до пенсии оставалось около полугода. Помогли старые товарищи, он эти полгода проработал на заводе, ещё выпускавшем, считавшуюся уже ненужной, военную продукцию. Настало время кастрюль и сковородок. Также друзья помогли и с квартирой, которой у его семьи не было. А детей судьба разбросала по разным республикам, ставших неожиданно для всех независимыми государствами.

Меня ни о чём здесь не спрашивали. А я сам не был склонен сочинять для них какие-то непротиворечивые сказки… Просто слушал их житейские рассказы. Не забывая следить за часами. Вот Мария Семёновна, моя тётка, ушла на работу. Вот и Лика отправилась в школу. Когда время приблизилось к половине восьмого, я как мог уважительно простился, поблагодарил за хлеб-соль и воробушком слетел на третий этаж.

На звонок дверь открыл Виктор Александрович. Живой. Я думал, что это будет просто, разговаривать с бывшим покойником. На самом деле, при виде его такого живого и такого знакомого, у меня случился какой-то спазм. В горле пересохло, и я не мог вымолвить ни слова. Просто стоял и хлопал глазами. Как глазастый истукан. Дядя Витя тоже молча смотрел на меня. И, видимо, не узнавал. Смотрел на лицо и щурился. Я изменился. Из подростка стал взрослым мужчиной. Почти семь лет — немалый срок! Это наше стояние продолжалось бы и дольше, но я постепенно пришёл в себя и решил, что должен проявить какую-то инициативу. И подтянул чуть выше левый рукав куртки. Часы со светящимися цифрами дядю Витю поразили, и секунд десять он стоял и, не отрываясь, смотрел на них. Потом, будто очнувшись, снова взглянул на меня и неуверенно спросил: