Если, для краткости изложения, сильно упростить взгляды классиков марксизма на общественное развитие, выделив в них основное, то можно сказать, что они представляли его себе как изменение некоторого объекта – общества – по диалектическим законам под действием внутренних противоречий, порождаемых развитием производительных сил, того главного, что определяет производство – способ существования общества во взаимодействии с природой. Развитие производительных сил по мере этого развития приводит к противоречию между новым достигнутым ими уровнем и наличными производственными отношениями, в которых совершается производство. В результате разрешения этого противоречия происходит скачок в общественном развитии и старая, отжившая общественно-экономическая формация заменяется новой, в которой опять достигается временное соответствие характера производственных отношений уровню производительных сил.

Как видим, здесь уже четко просматривается важное отличие данного объекта развития — общества в марксистском понимании — от гегелевского единичного (следовательно, заведомо изолированного) объекта, ибо ведущей стороной представляется как раз то, что связывает объект развития с внешней средой – производительные силы общества. Это и было тем важным моментом, который помогал преодолевать указанный дефект методологии. Но общество при этом все же фактически представлялось в виде единого объекта развития (конечно, с постоянной сменой его элементов – индивидов).

Понятно, что классики марксизма, изучая общественное развитие, учитывали наличие различных общественных образований и неравномерность для них этого процесса. (Здесь отметим в скобках, что они, дав замечательное общее определение общества как сущностного единства человека с природой, никогда не конкретизировали этого понятия применительно к определенной совокупности людей). Но, тем не менее, само это развитие представлялось в виде единого поступательного движения под воздействием внутренних противоречий, т.е. как самодвижение данного, хотя и неопределенного по составу, объекта. В результате, образно говоря, человечество (общество) оказывалось чем-то вроде команды велосипедистов, двигающихся вперед пусть и не с одинаковой скоростью, но совместно, в том числе и со сменой лидирующей группы в команде.

Но в том-то и дело, что общество как некоторая определенная (пусть и относительная) целостность – только потенциальный результат его развития, как раз и представляющего по своей сути процесс формирования этой целостности. Уже начиная с распада первобытнообщинного строя изменения не происходили вне взаимодействия различных общественных образований. В то же время в целом общественное развитие еще не представляло в полном смысле общечеловеческого процесса. Первый целостный объект, который конкретно можно было определить как общество, исчез с разложением первобытного племени, второй же – объединенное человечество – может возникнуть (на этапе коммунизма) только как результат всего предшествующего процесса общественного развития ("предыстории" человечества). А потому само это развитие на протяжении всей известной нам истории шло во взаимодействии различных общественных образований, принадлежащих и не принадлежащих к единому (существующему и не существующему) целому, находящихся на одинаковых или различных уровнях развития. И это взаимодействие становится одним из наиболее существенных факторов общественного развития, которое, следовательно, можно втиснуть в гегелевскую схему развития единичного (изолированного) объекта разве что в весьма ограниченных пределах (например, в какой-то мере при анализе данной конкретной общественно-экономической формации). И речь вовсе не о том, что гегелевская теория развития неверна; просто она представляет частный случай развития, а потому применительно к реальным процессам может "работать" только в первом приближении.

Следует также отметить определенный европоцентризм рассматриваемого представления, который имел основания не только в научных традициях того времени, но и фактические, поскольку в Европе как некотором целом в свое время обнаруживались и первобытнообщинный, и рабовладельческий строй, и феодализм, и капитализм; к тому же Западная Европа в то время существенно вырвалась вперед практически во всех областях общественного развития, как бы сосредоточивая в себе и общественные противоречия, и возможности их разрешения. Действительно, если скачок в общественном развитии – результат его определенного уровня (прежде всего, производительных сил) в данном общественном образовании, то и ожидать его следовало именно в том месте, где этот уровень наивысший, а следовательно, все в той же Западной Европе. При этом вследствие все усиливающихся интеграционных процессов произойти это должно было во всех промышленно развитых странах (или, по крайней мере, в большинстве их).

Дальше все должно было происходить в соответствии с логикой гегелевской диалектики. Отжившие производственные отношения, связанные с частной собственностью на средства производства, переставшие соответствовать достигнутому уровню производительных сил, в том числе и уровню фактического обобществления производства, в результате "экспроприации экспроприаторов" заменяются новыми производственными отношениями, базирующимися на общественной собственности на средства производства, характерной для коммунистического бесклассового общества. Однако новое, коммунистическое общество, как появляющееся из общества старого, капиталистического, еще носит на себе его "родимые пятна", и требуется определенный (переходный) период их преодоления. Производительные силы, освобожденные от оков неадекватных производственных отношений, начинают бурно развиваться, создавая материальную основу для осуществления в конечном счете развитых коммунистических отношений, для окончательного перехода из "царства необходимости" в "царство свободы". Этот период и представляет собой первую, еще несовершенную (вследствие наличия указанных "пятен") ступень коммунизма – социализм.

Таким образом, представления о социализме как о первой ступени коммунизма, побеждающей одновременно во всех (или большинстве) передовых стран, достигших определенного уровня развития, представляет собой стройную и целостную логическую концепцию, опирающуюся на гегелевскую диалектику развития единичного объекта в результате самодвижения, которое, в свою очередь, имеет источником внутренние противоречия. Именно на эту концепцию опирались марксисты-революционеры, в том числе и те, кто совершил Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Это уже задним числом была придумана для объяснения конкретного хода событий, не соответствовавшего предварительным соображениям, и только на эти конкретные события рассчитанная теория "слабого звена" (типичная теория ad hoc). Готовили же и совершали революционеры-ленинцы эту революцию только и исключительно как часть (свою часть – по Ленину "узконациональную") революции всемирной.

Особенно хорошо это видно по работам самого Ленина. В канун революции, летом 1917 года с целью обеспечить теоретическую базу для предстоящих преобразований, он пишет работу "Государство и революция". Нет, он не муссирует в ней без конца тезис о всемирном характере предстоящей революции – зачем было снова толковать о том, что ни у одного марксиста тогда и тени сомнения не вызывало. Но сегодня хоть сколько-нибудь вдумчивому читателю (уверовавшему в теорию "слабого звена") не может не показаться странным, что в работе, посвященной функциям нового, созданного революцией государства, ни слова не говорится о его внешних функциях – и это в то время, когда в мире полыхает империалистическая война; известно, какое значение Ленин придавал аграрной политике партии, действующей в преимущественно крестьянской стране, – и он в этой своей работе практически не затрагивает вопрос о крестьянстве. Можно привести и другие примеры такого рода. Но все это не только перестает быть странным, а становится совершенно естественным, если вспомнить об ожидаемом мировом характере предстоящей социалистической революции (в которой революции в России предназначалось весьма важное, но отнюдь не первостепенное место). При мировой революции указанные вопросы автоматически теряли свою исключительную значимость для нее как целого, зато ее приобретали другие вопросы, которым вполне закономерно Ленин и отдавал предпочтение.