А гипотеза? “В современном словоупотреблении гипотеза – выраженное в форме суждения (суждений) предположение или предугадывание чего-либо ... В этом смысле научная гипотеза по своей гносеологической роли является связующим звеном между “знанием” и “незнанием”.[13] Ну, что тут не ясного? “Предугадывание” того, что пока еще не существует, – вообще, или же для нас (вследствие ограниченности имеющихся сведений), – по самой своей сути неизбежно содержащее как истину, так и заблуждение, преодолеваемое далее уже не умозрительно, но только в опыте. Давным-давно Энгельс писал: “Наблюдение открывает какой-либо новый факт, делающий невозможным прежний способ объяснения фактов, относящихся к той же группе. С этого момента возникает потребность в новых способах объяснения фактов и наблюдений. Дальнейший опытный (!) материал приводит к отрицанию этих гипотез, устраняет одни из них, исправляет другие, пока, наконец, не будет установлен в чистом виде закон”.[14] Тем более это относится к обществоведению, где “мы можем познавать только при данных нашей эпохой условиях и лишь настолько, насколько эти условия позволяют” (выделено Энгельсом!).[15] Вот слова истинного ученого! И о чем можно спорить, если мои оппоненты ухитрились не заметить появления даже за сто пятьдесят лет каких-либо фактов, “делающих невозможным прежний способ объяснения” (об “отрицании” боже сохрани даже заикаться!). Для обычного человека (не говоря уж об ученом) такая “слепота” попросту невозможна, здесь требуется особым образом деформированное сознание.

Но об это скажем ниже, а сейчас вернемся к классикам марксизма и их представлениям о различии между гипотезой и теорией. Энгельс в “Антидюринге” пишет, что “и Коперникова система мира также остается доныне не более, чем гипотезой”.[16] Чего же не хватало этой гипотезе, чтобы стать полноправной научной теорией? Энгельс отвечает на этот вопрос совершенно определенно: опытной проверки. “Солнечная система Коперника в течение трехсот лет оставалась гипотезой, в высшей степени вероятной, но все-таки гипотезой. Когда же Леверье на основании данных этой системы не только доказал, что должна существовать еще одна, неизвестная до сих пор, планета, но и определил посредством вычисления место, занимаемое ею в небесном пространстве, и когда после этого Галле действительно нашел эту планету, система Коперника была доказана”.[17] Правота Коперника была доказана, но значит ли это, что его гипотеза стала теорией в том виде, в котором она была им сформулирована? Нет, конечно. Она подтвердилась в принципе, но отнюдь не в деталях. Оказалось, что планеты движутся вовсе не по таким орбитам, какие, вслед за Птоломеем, предполагал для них Коперник (эпициклы и деференты). Другими учеными были определены законы взаимосвязи небесных тел, формы орбит, их расположение, скорости движения и т.п., о чем Коперник не имел (и не мог иметь) ни малейшего представления. Для этого понадобились работы Ньютона, Декарта, Кеплера, ряда других ученых, благодаря которым данная система действительно отразила реальное положение и из гипотезы превратилась в теорию. Но, главное, она оказалась отнюдь не “системой мира”, а всего лишь его небольшой составной части – планетарной системы. Итак, система Коперника в момент своего создания была всего лишь гипотезой, а не научной теорией строения Вселенной. Но разве же это хотя бы в малейшей степени снижает значение научного подвига Коперника?

Относясь к тому, что говорили классики марксизма о будущем обществе, как к научной гипотезе, мы не только вправе, но и обязаны поставить вопрос: подтвердила ли общественная практика, которая, как известно, и является критерием истины, – тогда, когда объект, к которому она относится, обретает реальное бытие, – их предположения, и если подтвердила, то в какой мере? И мы с полной уверенностью можем ответить: общий вывод, что развитие общества неизбежно приводит к новому строю, реализующему то, что классики считали основой программы коммунистов – "отрицание частной собственности" – подтвердился блестяще. Этот вывод твердо следует из несомненных исторических фактов, и опровергнуть его не может даже нынешний кризис социализма. Но столь же четко мы должны сказать, что в том, что касается конкретного характера этого перехода, как и характеристик данного нового общества, то они самым существенным образом отличаются от имевшихся представлений о социализме как первой фазе будущего коммунистического общества, содержащихся в рассматриваемой гипотезе. Это вполне естественно ставит вопрос о создании теории социализма, адекватной его реальному бытию. Но вместо того, чтобы эту теорию создавать, “философы-марксисты” продолжают твердить о ее наличии в трудах классиков марксизма. Почему?

Оставив пока в стороне вообще-то чрезвычайно важные моменты, связанные с тем, интересы каких социальных групп защищают те или иные течения в среде сторонников социализма (что, понятно, весьма существенно сказывается на их представлениях о данном общественном строе), рассмотрим психологические и гносеологические причины удивительной зашоренности, препятствующей созданию научной теории социализма. Главным препятствием в этом отношении является ряд догматизированных положений, основное из которых – представление о социализме как первой фазе коммунизма, коммунизма еще незрелого, не успевшего, еще только выйдя из классового общества, в достаточной мере развить свои основные характерные признаки, но уже их имеющего, т.е. уже относящегося к той же формации.

Указанная гипотеза возникла на фундаменте марксистской теории, которая в качестве методологической базы имеет диалектический материализм. В основе же последнего, кроме марксова материалистического понимания истории, лежит диалектика, основы которой заложены Гегелем. Маркс считал Гегеля своим учителем, что не мешало ему критически отнестись к тому, что тот процесс мышления, свою "абсолютную идею" превращает даже в "самостоятельный субъект". Но, по мнению Маркса, "мистификация диалектики" у Гегеля не меняет того, что он дал “всеобъемлющее изображение всеобщих форм движения”.[18] Дело стало, следовательно, только за тем, чтобы "поставить на ноги", сделать материалистической стоящую у Гегеля "на голове" диалектику, что и было выполнено Марксом.

Но остался неучтенным один существенный момент гегелевской диалектики. Его "абсолютная идея" представляет собой не только отмеченный Марксом "самостоятельный субъект", но и некий искусственно созданный объект развития. Такая "модель" не вызывала бы возражений, если бы не то обстоятельство, что данный объект у Гегеля был единственным и, следовательно, принципиально не предполагал каких-либо внешних взаимодействий с другими объектами. Не удивительно, что при этом самодвижение становится не просто основным, но и единственным фактором развития. Но реальные объекты столь же принципиально находятся во всеобщей взаимосвязи, и на характер их развития не может не влиять также наличие вещественного, энергетического и информационного взаимодействия как с другими объектами, так и вообще с окружающей средой. Более того, как отмечал Энгельс, оно является необходимейшим условием развития.[19] Тем не менее, такого рода предпосылка не могла не сказаться на представлениях о характере общественного развития, а соответственно и на получаемых выводах. Когда дело касалось анализа реально протекающих общественных процессов (“мы в наших исследованиях имеем дело с уже сложившимся, движущимся на своей собственной основе буржуазным обществом”[20]), классики марксизма неизменно успешно преодолевали этот дефект методологии; положение менялось применительно к гипотезе относительно будущего хода развития, т.е. относительно процесса возникновения и основных характеристик грядущего общества – социализма, где влияние указанного дефекта уже не могло быть компенсировано изучением реального объекта по причине его отсутствия.